Макс тогда на лечении был.

Я с ног сбивалась, не бросала дураков, но объяснять вещи, которые здравый человек был обязан знать – глупо. Стучалась в одни и те же двери… А потом устала. В конце концов, не моя жизнь. Пусть прожигают и бултыхаются в грязи, коль этого желали.

Глеб/Зверь

Служить не сложно, главное четко выполнять указания, распоряжения, знать старших в лицо и ни при каких обстоятельствах не выказывать неуважения.

Не всегда это удавалось, были случаи, которые никак не зависели от меня, и я даже несколько раз нарывался на мелкие наказания. Отработки выполнял беспрекословно, «Вальтом» не слыл, но когда меня «деды» решили проверить на вшивость и выносливость – пришлось показать, почему у меня погоняло «Зверь». Ну и почему в моём деле столько записей: ксерокопий грамот с института о медалях и призовых местах.

Я не животное, но я – Зверь!

Так меня первый тренер прозвал. Василий Геннадьевич Лаврентьев.

На улице подобрал. Спас, можно сказать. За шкварку из драки выдернул, где я один против троих более взрослых парней махался. И плевать, что мал. И плевать, что один! Не боялся синяков, и ссадин… Да и не боялся огрести. Мне за мать обидно было, а уроды её алкашкой называли. Меня часто «выродком» и «беспризорником», но это не так обижало, как… слова в сторону матери. Да – пила. Да – не присматривала. Но это НЕ ИХ дело и МОЯ мать! Пусть за своими смотрят!

Вот и защищал честь, как умел: руками, когтями, где-то даже зубами… В общем, тренер тогда меня и прозвал Зверем. С тех пор так и пошло… Я не обижался. Мне плевать на клички, мне стало важно имя сделать и доказать свою неущербность.

А тренер к себе в зал пригнал. Тряпку и ведро дал.

Я попинал тару со злобы, но глазами уже высматривал парней, кто грушу колотил, кто подвесные мешки, а кто спаринговался. И нехотя стал воду по полу возить…

На следующий день сам пришел. Не особо хотелось – вот ещё подумают, что понравилось убираться за всеми, но… что-то было в этом месте. Родное какое-то, где душа пела и чувствовал себя как… дома.

Несколько недель на меня внимания толком не обращали, а потом… Геннадьевич подошёл. Показал, как наматывать бинты на кисти и к груше подвёл.

– Сначала гнев выплюнь, и если завтра переломов не будет, возьму тебя… – бросил ровно и ушёл к другим бойцом.

Кости болели жутко, даже слезу глотал, но упрямо пришёл на следующий день. Молчал, что больно… Вот так постепенно вжился в коллектив.

А там школа, средние классы. Ильюху встретил. Куролесить стали. Тренер в зал не пустил после очередного загула. Знаю, сам виноват был – идиотский гонор показал. Ну и опять никому оказался не нужен. Кроме улицы, Ильи и его приятелей.

Правда наркотень как-то не пошла. Мерзко не было, но не моё…

А к тренеру вернуться гордость не позволяла. Зато нашлись другие клубы. Там быстро углядели, что я неплох, да и схватывал на лету. Год, второй, третий – разнообразия впитал столько, что хватало за глаза. Шло на пользу, и тут под руку начинали попадаться разные мелочевки: то район соседний выпендривался, или с главными приходилось перетереть дело, то армяне лезли, и евреи жмотили, узбеки, чеченцы…

Ну и слух пошёл, что есть такой молодой боец. Ильюха смекнул, где да что… И бои стал организовывать. Началась круговерть. Денег поднимали нехерово. Кутили, бабосы зарабатывали, слава вперед нас летела – тут и школа закончилась, армия светила.

Новика отмазал батя – в универ пихнул.

А я… Да пох* было тогда, но полоса чёрная всё изменила. Стрелка неудачная случилась – подставили нас, облава ментов. Много народу полегло… Ильюха тогда был в городе, и разборкой я заправлял, разрулить не вышло. Пятерых не стало прежде, чем успел скосить тех, кто меня окружил. У самого два пулевых и ножевые…

Вот тогда тренер, на мою удачу, – он рядом жил, – услыхал, да подоспел. В общем, вновь из кучи выдернул, на своих плечах до дому довалок. Через знакомых вылечил, а потом поднял знакомство и в институт запихнул.

На хрен?

Старик упорно твердил, что человеку нужно найти своё место в жизни. Моё – зал. Зверь я – и дикость мою только там усмирять.

Не было у меня другого наставника! Не было поддержки и опоры.

Батя? Давно его не было. Да и не помнил я его толком. Ещё мелкий был, когда случилось на батиной работе не то расхищение, не то растрата… в общем, руки он на себя наложил. А мать с тех пор пить стала.

Так что не было у меня никого, кто бы за меня переживал, а Геннадьевич – как за сына. Был строг, порой грубоват, но чувствовалась в нём мягкость родительская. Журил, но любя… А потом в спортзал позволил вернуться.

Так и жилось – там, сям… Только после того, как тренера не стало, присмотра тоже, я стал жить сам по себе. Но с тех пор режим соблюдать старался. Бывали загулы, но в общей массе – нет. Спорт! Моя – жизнь!

А потом очередная разборка – нас с Новиком в армию всё же впихнули. Илье универ закрыли. Мне институт. Я-то уже на четвертом был. На спортивном факультете. Считай без пяти минут дипломированный специалист… да только идиотом был, не ценил. В институте последний раз был, когда на комиссию по отчислению вызывали. Вот тогда втемяшили в голову: «если бы не мои медали и призовые места – института мне не видать!»

И теперь всё чаще думал, что только армия закончится – вернусь в институт и закончу образование. В честь Геннадьевича, хоть ему так и не удалось мне мозги вставить. В честь великого тренера – а я ему должен, по гроб жизни. Ведь НИКТО кроме него за меня так НИКОГДА не волновался.

Он дал мне школу. Стимул жить. Имя… и я был обязан выдерживать свою линию до конца. Что и делал. Ни шага назад. Ни капли страха. Ни толики пресмыкания. Армия слабых жрала, порой даже не замечая.

А я не слабак! Я умел выживать…

Свернув пару важных и даровитых «шей», служить оказалось легче. Тем более старшина сложил дважды два и нашёл мне другое применение.

Правильный мужик.

А я чуть было не расстроился, когда меня вместо обычной тренировки и ОФП начали таскать по частям… Бои устраивать. Но дело того стоило. Привычный мир, удобное времяубивание армейского срока. Все были в наваре.

Срок службы мотался, звание росло, высшие чины наживались на ставках. Мой карман тоже пополнялся, и ещё я обрастал связями. Как и думал, мало чем отличались вояки от бандитов. То же крышевание, те же продажи. Разве что звено чуть другое в цепи беззакония, ну и товар более дорогой.

В общем, я не ощущал притеснения, не страдал от скуки, единственное, сердце продолжало неистово стучаться в сладкой истоме по Стаське. От одного воспоминания, как она дрожала в моих руках, жилы сводило и жидкий огонь по венам бежал.

Стася…

Аж до мурашек пробрало её мягкое имя.

Её губы, жар ее дыхания, вкус слёз… едва до оргазма не доводили.

Бывало парализовало от желания, да так, что дрочиловом напряг было не снять. Благо начальство часто с девчонками в части зажигало – тело для траха находил, но с каждым днём всё больше домой хотел. К Стасе…

Когда увольнительные просил – отказы получал.

Не со зла, а дела ради. Опять же – на бои часто выезжали, на разборки, стрелки, махинации. Тем и успокаивал себя – для дела стараюсь, потом легче будет. Зато связи, знакомства, репутация, бабло… А на гражданке… Оторвусь. Нам же для жизни всё нужно, поэтому не отказать, тем более уже поступали дельные предложения.

– Зверь, ты сегодня монстр, – гоготал «комод» Иващенко. Мутный человек, жадный до денег, скупой на благодарность.

– Увольнительный бы дали… – пробурчал я, с кулаков бинт кровавый сматывая.

– Не скачи вперед лошадей, – нахмурился Иващенко. – Будет время – дадут!

Я кивнул. Об увольнительном мечтал, как ни о чём. С другом дело решить. Стаську в объятиях подержать и поцеловать… Зацеловать до одури.

Жаль, что с Илюхой по разным частям судьба развела. Распределение, что б его. Тут и батя его не помог – лишь спокойные точки выискивал, откуда реже выдергивали на войну в Чечню. Так что с перрона больше не виделись, не слышались.