– Садитесь, – командным голосом произнес Лейкин, который хотел придать себе больше веса, но это у него слабо выходило. Прежде всего из —за своей внешности. Он был маленького роста, с мелкими чертами лица, тонкими губами, но в то же время очень живыми и цепкими глазами.
– Рано утром мне звонил заместитель руководителя Совета, пан Лихтенбаум11, —Лейкин сразу начал с главного. – Он просил, чтобы дело убитого Мишлера было поручено человеку с опытом в уголовных делах. Я удивился осведомленности заместителя председателя Совета и его личной заинтересованности в деле Мишлера. Несколько моих кандидатур он сразу же отмел, ничего не хотел о них слышать. Пан Лихтенбаум спросил меня, служит ли еще Пассенштейн в полиции. Я ответил, что да, служит. И он рекомендовал Вас поставить на это дело, —Лейкин внимательно посмотрел на Пассенштейна. – Не скрою, я был крайне удивлен и озадачен, но потом подумал, вероятно Вы с ним знакомы.
– Нет, – ответил Пассенштейн.
–Ну тогда он Вас знает по вашей блестящей адвокатской практике, – с иронией произнес Лейкин, сам бывший до войны адвокатом.
– Не думаю, что до войны мы пересекались с паном Лихтенбаумом, —сказал Пассенштейн. С заместителем еврейского Совета Мареком Лихтенбаумом он встречался лишь раз, да и то, встреча длилась минут пять от силы и разговаривали они только о пане Эйдельмане, когда тот пропал.
– Ну ладно, собственно, это не имеет отношения к делу, – сказал Лейкин и откинулся на спинку стула. —Теперь к делу. Сходите к пану Лихтенбауму, он Вас ожидает. И вот еще что, – Лейкин внимательно посмотрел на Пассенштейна, —примите дружеский совет. Господин Лихтенбаум очень влиятельный, уверен Вы и без меня знаете это. Проявите себя и тогда ваша жизнь станет намного проще, у пана Лихтенбаума очень серьезные покровители, – загадочно произнес Лейкин.
– Я понял, —кивнул головой Пассенштейн.
– В таком случае, я Вас более не задерживаю.
– Позвольте задать вопрос?
– Что у вас?
– Я не совсем понял, объявление, которое вы зачитали, – осторожно начал Пассенштейн, но Лейкин его перебил:
– Вы про слухи о депортации? —спросил Лейкин и сам же ответил. – Вчера меня вызывали в Совет. Обстановка там, скажу вам по секрету, очень нервная, —Лейкин поддался вперед и посмотрев на Пассенштейна, тихим голосом спросил. —Вы слышали, что —нибудь про Люблин?
– Так, ничего конкретного.
–Гетто Люблина больше не существует.
–Так это правда?
– Вчера подтвердилось, —ответил Лейкин. —немцы сами сказали, но сразу же успокоили пана Чернякова. Сказали, что переместили евреев Люблина в Краков и Кельце. На вопрос Чернякова, что будет с евреями Варшавы, Ауэрсвальд сказал, чтобы еврейский Совет предоставил в комиссариат производственные планы на следующий год.
– И что это значит?
– Это значит, что мы здесь будем работать на фронт.
– И Черняков поверил? —недоверчиво спросил Пассенштейн.
– Ну вот что, Пассенштейн, – Лейкин брызнул глазами. – Я достаточно вам рассказал. Идите работать.
– Слушаюсь, – вставая, произнес Пассенштейн и выйдя из кабинета, и закрыв за собой дверь, посмотрел по сторонам. В коридоре было пусто. После разговора с Лейкиным, Пассенштейн понял, что времени у них почти нет и скоро что —то грянет. Он прошел по коридору до самого конца, где находились подсобные помещения с низкими дверями. Он тихонько зашел в подсобку, острожное открыв скрипучую низенькую дверь и оставив себе щелку, так, чтобы просматривался коридор. Скоро комендатура опустеет, останется только дежурный у входа. Ждать пришлось минут десять. Здание опустело и наконец сам исполняющий обязанности начальника полиции покинул свой кабинет и быстрым шагом вышел из здания. Дождавшись, когда шаги утихли, Пассенштейн вышел из укрытия и осторожно подошел к окну. Плац был пуст. Пассенштейн вернулся в теперь уже пустой кабинет начальника, прошел к столу и подняв трубку телефона, быстро набрал номер. Послышались долгие гудки.
– Алло, – наконец ответили на другом конце телефона.
– Генрик, это я, – тихо сказал Пассенштейн, приложив руку к трубке.
– Абрам, рад тебя слышать.
– Генрик, прости, у меня мало времени…
– Хорошо, я слушаю.
– Я нашел человека, который все сделает?
– Что сделает?
– Я про свою дочь, Рахель, – повысил голос Пассенштейн. На другом конце повисла тишина.
– Генрик?
– Да, я слушаю.
– Он не только привезет Рахель к тебе. Он сделает ей документы, представляешь. А мы с тобой ломали голову. Она будет записана, как ваша дочь. Документы будут высшего качества, на этот счет не волнуйся.
– Это твой человек обещал?
– Да
– Ты ему доверяешь?
– Да. Ты уже поговорил с Анной?
– Пока в общих чертах, —не сразу ответил Генрик. —Я ее готовлю, – в трубке опять повисла тишина. – Ты ведь знаешь ее, она такой человек, если нет, то нет и не переубедишь потом…
– Генрик, —перебил его Пассенштейн, —не тяни, времени уже нет…
– Абрам, – теперь уже Генрик не дал ему досказать, —Пожалуйста, не торопи меня. Ты должен понимать, что все очень сложно. Ты предлагал увезти твою дочь из Варшавы, но куда? Я не представляю. Здесь хоть какая —то работа и у меня, и у Анны, – горячо в трубка произнес Генрик.
Слушая друга, Пассенштейн закрыл глаза, тяжело дыша.
–Абрам, ты слышишь меня?
– Да, я здесь.
– Мне еще нужно немного времени, чтобы все подготовить, понимаешь.
– Немного времени? —повторил Пассенштейн и тихо улыбнулся. —Ты не представляешь, как мы живем.
– Я понимаю…
– Извини, но ты не можешь этого понять, – завелся Пассенштейн. – Поэтому я хочу спасти Рахель. И кроме тебя, мне никто не поможет, понимаешь. Мне больше не к кому обратиться.
– Я понимаю.
– Очень скоро к тебе придет от меня человек с моей дочкой и документами.
– Подождите, ты еще позвонишь?
– Я постараюсь, – вздохнул Пассенштейн. —Генрик, пообещай мне, что все сделаешь, – в трубке повисла тишина. —Генрик, ты слышишь меня?
– Да.
– Ты не ответил.
– Да, я понял все, обещаю.
– Поговори с женой. Сегодня поговори, слышишь.
– Я понял.
– Все Генрик, мне пора, – быстро произнес Пассенштейн и положил трубку, услышав шаги в коридоре.
Полицейским, без разрешения начальника возбранялась звонить, но Якуб Лейкин смотрел на это сквозь пальцы. Поэтому, если бы его и застукали, то он объяснил бы, что звонил арийским друзьям с просьбой оказать помощь с одеждой ребенку. Но шаги и голоса удалились и наконец совсем стихли, и он вышел из кабинета и направился к выходу. Выйдя из комендатуры, Пассенштейн быстрым шагом пересек плац и, выйдя на улицу Купецкая, свернул на улицу Заменгофа. Разговор со своим лучшим и, пожалуй, единственным другом и однокашником Генриком Матецким, Пассенштейну не понравился. Была недосказанность, неопределенность во всем. Впрочем, это было так похоже на Генрика. Пассенштейн хорошо знал своего друга. Несмотря на то, что Генрик Матецкий был видный мужчина и производил впечатление уверенного, даже самоуверенного человека, внутри он был, пожалуй, слабенький. Однако, не это было причиной, почему Пассенштейну не понравился разговор. Его покоробило то, что Генрик еще не поговорил со своей женой, Анной, и это засело тонкой иглой в его сердце.
Он чувствовал, что Генрик о чем—то умолчал. И почему Анна могла сказать нет? Генрик сказал о своей жене, Анне: «Если нет, то ее нет окончательное.». А что, если она уже отказала, а Генрик не может признаться в этом? Ну этого не может быть. Анна, которую знал Пассенштейн, не могла отказать, а если бы даже по какой – то причине отказалась бы принять Рахель, то для этого должна была быть серьезная причина. Не могла же она настолько измениться, зачерстветь. Хотя, разве не было живых примеров, когда люди менялись полностью. Особенно здесь, в гетто, это было сплошь и рядом, даже с самыми лучшими людьми А там, за стеной, почему должно быть по – другому. Размышляя об этом, воскрешая в памяти совместные семейные встречи с Матецкими, Пассенштейн пытался сам себе ответить на вопрос: может ли Анна отвернуться, отказать. Нет, та Анна, которую он знал не могла, сам себе ответил Пассенштейн. Он не мог представить себе, что должно было произойти такого, что переломило бы ее характер и растоптало бы ее идеалы. Возможно, Генрик сомневается, но это нормально. Выйдя на улицу Лешно, Пассенштейн остановился. С Лешно, на право вела небольшая улочка, выводившая прямо на главные ворота фабрики Таббенса. По обеим сторонам этой узкой улочки, располагались небольшие лавки и магазинчики. Среди них затерялась маленькая аптека пана Блюменталя, которого Пассенштейн знал несколько лет. Интересно, работает ли он еще? Пан Блюменталь, мог достать любое средство и что не спросишь, он тут же приносил из своей комнатки, где хранил лекарства. Пассенштейн несколько секунд смотрел в глубь этого узкого переулка. Он вспомнил рассказ Новака о ребенке, которого спящим провезли на арийскую сторону. С год назад он здесь покупал Леи средство от бессонницы. А что, если понадобиться? Конечно, Рахель была спокойным и послушным ребенком, но разве можно взваливать на маленького ребенка такую ответственность? Подумав об этом, Пассенштейн свернул в улочку.
