Очнулся он уже снова на неизменной узкой софе – немногое, что уцелело из мебели. Возможно, нашлось бы что-то еще, но где-то на дальних складах, может, на нижних окаменевших уровнях. Из-за ранения еще два яруса башни окончательно окаменели, и магии хватало только на то, чтобы выращивать еду и поддерживать оборону королевства. Ситуация для льора складывалась отчаянная.

– Мог бы и убить, – прошептал хрипло он, когда увидел рядом все того же Сумеречного Эльфа. В прозрачных карих глазах стража не читалось ничего, кроме неприязни, хотя не без доли мрачного понимания.

– Не убил. Пока, – кивнул Эльф, намеренно уточняя: – Пока – это ключевое слово.

– Учту. Впрочем, ничего нового, – отозвался Нармо. Повисла тягучая пауза, в течение которой оба ничего не делали, просто глядели в окно или в зеркало земного мира, что стояло возле камина. Нармо перетащил фамильный артефакт еще давно в свою укромную башню.

Из всего замка льор занимал от силы пять комнат, в которых практически не появлялся, то ночуя у Илэни, то пропадая на разорении захоронений. Находить новые оказывалось все сложнее, старые карты часто запутывали и лгали, какие-то и вовсе не сохранились. Тут-то и выручал мистический дар топазовой чародейки. Мертвецов она чувствовала безошибочно, разве только живых совершенно не понимала. Впрочем, от нее Нармо и не пытался добиться какой-то взаимности. Да и ни от кого другого.

Он немо глядел в зеркало чужого вожделенного мира, ведь картинки за стеклом не обращались в портал. Впрочем, злорадно грела мысль, что у Раджеда ситуация ныне не лучше. Но оставалась уверенность, что янтарный починит сокровище своей башни, тогда-то и предполагалось нанести удар.

Эльф слегка изменился в лице, прочитав такие помыслы. Впрочем, он не рассчитывал на иной исход. Да и на милосердие чудовищ. Впрочем, любой зверь сделается чудовищем, если загнать его в угол. Чародеи сами себе подготовили эту мучительную ловушку, пытку. Им оставалось лишь придаваться воспоминаниям, мечтаниям о несбыточном будущем, да подглядывать за чужими мирами, чем Нармо успешно занимался, заворожено рассматривая с софы пеструю толпу на оживленных улицах, переливающихся разноцветными огнями иллюминаций.

– О, гляди-ка. Они снова празднуют… как это…

– Новый год, – напомнил Сумеречный.

– Да, именно. Безумный народишко! Празднуют, что еще на год ближе к своей смерти, к очередной войне, к тому, что их солнце потухнет и прочим малоприятным вещам, – побормотал отстраненно Нармо.

В Эйлисе никогда не существовало традиции пышно провожать год и встречать новый. Все как-то сознавали конечность мира, магии и жизни. Поэтому ячед праздновал сбор урожая, а льоры – день своего воцарения и день своего самоцвета, четко установленный по лунному календарю. Но все пиршества давным-давно канули в лету.

– Сказывается, что ты обитаешь в гибнущем мире. Но, в целом, ты прав, – отозвался Эльф. – Зато они умеют радоваться мелочам, сиюминутно и громко.

Нармо махнул рукой, жадно всматриваясь в разрывающие темно-синее небо разноцветные всполохи, что так напоминали цветы на его картине:

– Помолчи, дай поглядеть на фейерверки. Ценю их тягу что-то поджигать!

– А у тебя здесь телевизор прямо, – рассмеялся хрипло Сумеречный.

– Да, у Раджеда вещица получше будет, – фыркнул недовольно Нармо, перебирая нервно пальцами. – У меня можно смотреть на что угодно. Трогать нельзя. – Он почти облизнулся, выхватив кого-то в толпе: – Ох, ты только глянь какая… иссякни моя яшма – а хотя она уже и так – но это же средоточие всех сладостных пороков, сосуд запретного меда. И эта…

– В красном? – Сумеречный сам приник к экрану, дабы узнать, кто так привлек чародея.

– О да! Мне бы в их мир да прямо сейчас, – оживлялся Нармо, отчего даже кожа его сделалась не такой смертельно бледной, как пару минут назад. Он вскочил и подошел к зеркалу, следя за объектом своего интереса. Компания наряженных девушек шумно праздновала в одном из множества городов, размахивая бенгальскими огнями.

– Вот знал бы я, что ты ничего опаснее таких затей не замышляешь… – вздохнул Эльф, глядя, с каким интересом чародей рассматривает в мельчайших подробностях особенности мира Земли.

– Будто ты не знаешь! Ты знаешь лучше меня, что я еще придумаю, – отвечал Нармо раздраженно, отгоняя наваждение. Казалось, ему вовсе не власть нужна была, скорее, просто жизнь на той далекой планете, которая еще не подходила к своему самоуничтожению. Или всем хотелось в это верить.

– Знаю. И пока не поздно, советую остановиться. Как советовал Раджеду, – кивнул Эльф.

– Игра уже начата, кто-то обязан довести ее до конца, – делано полу-поклонился Нармо, точно готовясь показать танцевальный номер. – Кто-то неизбежно принимает роль зла. Если меня никогда не мучает совесть, почему бы не мне оказаться под этой личиной? Так всем проще.

Глаза его погрустнели, только на лице осталась маска застывшей улыбки. И Эльф узнавал себя в этом кривлянии клоуна, который давно мертв.

– Зачем тебе власть, которая тебе претит? – с болью в голосе обращался к своему темному духовному близнецу Страж. – Я две с половиной тысячи лет странствую по мирам и нигде не становился ни королем, ни даже командиром армии. Хотя мог бы.

– Факты не в пользу твоего ума. Вечный бродяга – это диагноз, – недобро заключил Нармо. – Впрочем, мне быть королем тоже не очень радостно. Это сковывает какими-то ненужными условностями. Зачем мне все это? – Он застыл на миг, словно сам себя уговаривал, но с торопливостью расчетливого дельца находил объяснение: – Схема проста: чтобы победить Раджеда, мне нужны камни других льоров, так как яшма почти померкла. Если я соберу все могущественные камни, становиться бродягой в мире Земли как-то несолидно. Придется захватывать над ним власть. А дальше подумаем. Это все просто игра… Со ставкой в жизнь. И мой театр – два мира, великие подмостки.

– Театр смерти, роли боли… – вторил ему Сумеречный.

– Подожду еще немного, и наведаюсь к Илэни. Пусть укажет на новое захоронение. – Нармо разминал широкие плечи, кажется, уже вполне готовый к своим темным свершениям.

– Выберешься из-под защиты башни?

– Я не Раджед, открытых пространств не боюсь, – напомнил о некоторой фобии янтарного Нармо, лукаво ухмыльнувшись. – А ты не выдашь мое местоположение.

– Откуда тебе знать? – поразился такому нахальству Эльф.

– Чутье вора. Назовем это так. – Нармо приподнял указательный палец. – Или, как ты это называешь, «не имеешь права». Неужели самому уже не так интересно досмотреть наш спектакль декаданса в роли наблюдателя?

– Я не наблюдатель. Мне жаль ваш мир. – Сумеречный отвернулся, уставившись в огонь. Языки пламени жадно лизали каменное тело камина, однако бились в его пасти без дров или углей, только от мощной магии. Возможно, зря Эльф проявил сострадание к врагу, зря зажег огонь и привел раненого в чувства.

– Я никогда не считал этот мир своим, – после некоторого молчания заключил Нармо, вздрогнув. – Он не дал мне ничего, кроме умения ненавидеть. Но ненависть – это скучно, поэтому я научился смотреть на вещи с разных сторон, вертеть их, как вздумается, выворачивать смыслы. Надо было чем-то заполнить пустоту. – Он дотронулся до груди. – Да, вот здесь, где сейчас все разодрано и покрыто свежими рубцами. Здесь у нормальных обитает душа. Мы все великие теоретики душ. А если там черное ничто – тоже неплохо, меньше хлопот таким, как я.

– Если ты ощущаешь ее отсутствие, значит, уже не так плох, – выдохнул Сумеречный с нескрываемым участием. Казалось, он сам цеплялся за соломинку, утопая в океане непредсказуемости. Но Нармо только издевательски рассмеялся, хотя давился своим весельем:

– Да ты иди – по известному адресу – не пытайся как-то разговорить меня. Тебе просто скучно, нестерпимо скучно, потому что Раджед на тебя смертельно обижен, и давно пора. Жаль, что я не успел рассказать ему правду. Ничего, узнает перед гибелью, перед тем как я снесу ему голову. Это будет мое величайшее представление.