В управлении Дориана был большой издательский дом и ткацкая фабрика, которыми он умел руководить. Точность и строгость по отношению к работе помогала ему не упасть в пропасть безликости, стать типичным руководителем, для которого в первую очередь была важна лишь сумма, которую он сможет заработать. Дориана не волновало пополнение своей бюджета, хоть он и любил трать крупные суммы денег на своих дочерей и супругу. Большое значение для него занимало создание и поддержание авторитета, потерять который он боялся больше собственной смерти. Он бы никогда не простил себе стать никем, и это давно стало его главной, хронической болезнью.

Его соратники по работе давно признались себе: даже после смерти этот великий человек, каким он себя видел и внушал остальным, будет добиваться уважения у самого дьявола. Почему не у бога? Глава семейства Миллиал слишком грешен и тщеславен, чтобы попасть в рай. Однако это была темная сущность отца миловидных сестричек, о которой им никогда не следовало бы узнавать. Дориан так сильно беспокоился о своей темной душе, что мастерски прятал ее за маской любящего, доброго отца, в искренности которого не было и сомнений. Но Вальям был прав, говоря о нем жуткие для ушей Солии вещи. Этот человек двулик, как коварный бог Янус. Он проживает в двух измерениях, в каждом из которых он принимает разные обличия, выгодные для его жизни, для его работы и крепкого авторитета.

Эта была вторая сторона Дориана, и сегодня его старшая дочь, которая раз уж возьмется за дело, то обязательно найдет правду, узнала о его истинном обличии. Но что делать ей теперь, когда сама стала свидетелем жестокости своего родителя по отношению к его коллеге? Стоит ли рассказать все матери? Сестре? Самому отцу? Может, стоило бы поговорить с ним об этом, найти причину его странного разветвления? Но Солию лихорадило от одних только мыслей об этом, и она пообещала похоронить эти воспоминания, мысли как можно скорее, как можно глубже в подвалах своего сердца.

Но во время завтрака она все время едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, видя, как ее любимый отец от души смеется, снова и снова говорит о каких-то вездесущих делах с графом. Он так умело вел беседу с ним, что и прислуга временами тоже звонко смеялась за тонкими стенами поместья, обсуждала и шепталась по поводу забавных ситуаций и фантастических планах своего добросердечного хозяина.

Солия давилась ароматным, горячим завтраком, слыша добрый, непринужденный тон голоса Дориана. Все было в этой комнате как обычно, но вот душа девушки была истерзана, избита и брошена под ноги громиле, сидящему напротив нее.

Как было принять ей то, что оказалось правдой? Она не верила в то, что ей довелось увидеть, но голос изувеченного рассудка твердил: все так, все именно так, как говорил Вальям там, в своем холодном, темном подвальчике. Но принять было мало. Необходимо было здраво посмотреть на ситуацию, но этот здоровый взгляд требовал невозможного от нее – рассудительности. А сейчас Солия не была такой. Ей хотелось и кричать, и плакать одновременно.

После завтрака девушка поднялась к себе и уткнулась носом в подушку. Слезы душили ее, и она свободно позволяла им это сделать.

Она бы и не заметила присутствие нежданного гостя в своих покоях, если он не коснулся ее плеча. Нежная рука легка проскользила к ее щеке, оторвала заплаканное лицо от подушки.

− Солия, что случилось? Вы плакали. – В глазах графа была жгучая досада; он воспринимал несчастье любой девушки очень тяжело и не мог спокойно смотреть на плачущую возлюбленную. – Вас кто-то обидел? Скажите мне. Я достану его из-под земли!

Но девушка лишь еще сильнее утонула в своих соленых слезах. Как стоило сказать ему об этом? Кто же обидчик? Ее отец? Как же глупо и жестоко это могло бы прозвучать, и Солия это прекрасно понимала. Она впервые ощутила себя маленькой, слабой девочкой, которая неожиданно для себя разочаровалась в своих ожиданиях о лучшем друге, который когда-то очень давно пообещал стать ее кумиром.

− Солия, прошу Вас, не надо плакать, − сжалился над ней Шейден, не находя себе места от ее страданий; он был готов прыгнуть в окно, лишь бы девушка прекратила плакать. – Вы же знаете, слезы… Я не могу смотреть, как кто-то плачет. Пожалуйста, не терзайте ни меня, ни саму себя. Солия!

Но девушка продолжала рыдать, сама не зная, как остановиться. Казалось, она могла проплакать весь день, неделю, а возможно, и целую вечность, если бы граф не подал ей во тьму свою руку спасения.

Он обнял ее, прижал к себе, как маленькую девочку, которую необходимо было успокоить. И его план сработал, удивив его самого. Прижавшись лицом к спине девушке, он дышал, замирая лишь тогда, когда Солия делала легкие вдох и выдох. Граф был утомлен ее страданиями и сейчас возмещал свою усталость близким расположением к своей невесте.

Затейливые кружева ее платья щекотали его лицо, но впервые для Шейдена это было незначительное, практические незнакомое ему ощущение, которое его никогда не беспокоило.

Зарывшись носом в ее распавшуюся черную косу, мужчина старался не дышать, чтобы ненароком не спугнуть такой замечательный, хоть и навеянный тревогой, момент.

Солия впервые была так близка к нему, и близость эта ее успокаивала, не пугала. Она могла бы вечность наслаждаться его таким донельзя близким присутствием, могла бы стать его особенной частичкой жизни, к которой он бы он цеплялся каждый раз, когда безвозвратно, казалось бы, терял земную связь с этим миром.

Стоило ли говорить о мире, о его грехах и уродствах, когда чистая любовь творила чудеса с нашей парочкой? Ни один мир, ни одна история, существующая на земле, не могла бы сравниться с чувствами Шейдена и Солии, для которых любовь значила иное, чем для нас с вами, банальных и немного сумасшедших реалистов.

Они оба были романтиками и упивались этим при малейшей мысли друг о друге. Правда, Солия не всегда считала себя одной из таких иллюзий графа, считала, что не может разделять его романтические взгляды на жизнь. Но все было не так, как она все себе представляла. Возможно, она хотела быть выше этого мира, выше Вильен-Трегги, выше даже своей семьи. Но стоило ей оказаться рядом с графом, как ее фантазии и неловкие мечты, которые ее родители посчитали бы порочными, сразу отступали, и перед нами появлялась та самая Солия, которую граф Шейден любил нежно называть «моя милая». Казалось, он действовал на нее каким-то невероятным способом, гипнотизировал, уводил или же, если пожелаете, крал у всего мира и приводил в новый, чистый и искренний мир любви и дружбы, который он создал специально для нее.

Если бы Солия могла об этом догадываться, узнать о жертвах, которые граф сделал ради нее одной, то она, вероятно, никогда бы не отходила от него больше ни на шаг, желая защитить такое крошечное, слабое существо, как он.

Но Солия об этом не думала. Она не могла об том подумать в силу своей тяги к реализму, который заменял ей сказочные истории. Он убивал ее, лишал свободы, настоящей жизни, которая была приготовлена именно для нее. Девушкам непривычно было не верить во что фантастическое, нереальное, сказочное, но вот наша с вами героиня была другой. Для нее не существовал выдуманный мир, хоть она и любила частенько читать наивные, иногда даже немного глупенькие, девичьи романы. Ей хотелось верить в твердость земли под ногами, в правдивость ясного неба над головой и искренность произносимых ее родными людьми слов.

Мир из сказок был не для нее. Жаль. Мне очень жаль ее, как и вам, наверное, тоже, ведь в том мире сказок и дивных снов всегда жил ее любимый граф Шейден. Но суждено ли было им встретиться? Мужчина верил: две дороги обязательно пересекутся и сольются в одну ровную, красивую линию на горизонте восходящего солнца.

Когда слезы высохли на бледном личике девушки, она с легкой улыбкой заглянула в синие глаза графа, которые тоже улыбались ей, манили, как старые матушкины рассказы в мир сказочный, нереальный. Ей хватило этой молчащей улыбки, чтобы понять, как она дорога Шейдену, как она желанна для него. Но желание это было светлое, наивное, подобное ребенку, выросшему под крылом доброй, заботливой матери.