В тусклом свете фонаря я еще раз рассмотрела свидетельство. Впервые такая бумага была у меня в руках – бумага, дающая спокойствие, уверенность, защиту от ареста. Теперь мне наплевать даже на патрули. Они не посмеют задержать меня, увидев этот документ. Но, честно говоря, я ненавидела эту бумажку уже за то, что нуждалась в ней, за то, что лишь при ее наличии я имею право считаться человеком.

Мне бросилась в глаза знакомая подпись: Эро де Сешель. Это был друг Дантона, аристократ, переметнувшийся к революционерам, член Комитета общественного спасения. Я усмехнулась. Не сладко бы пришлось красавцу Эро, если бы кто-то узнал, что тот подписал свидетельство, выданное роялистке.

Услышав позади себя легкие шаги, я обернулась, поспешно пряча бумагу. Время было позднее, и у меня были все основания опасаться преступников или маньяков. Но я увидела рядом женщину. Стройная, высокая, она была одета по моде Старого порядка в пышное с фижмами платье, подбитый мехом короткий плащ. Я не могла разглядеть ее лица, но поняла, что она молода. Ну, может быть, ей лет тридцать.

– Мадам де ла Тремуйль? – раздался певучий голос.

Я не очень-то и удивилась. Внутренне я все время была напряжена, ожидая, что же произойдет. Я давно поняла, что мое освобождение не случайно.

– Вы угадали, – сказала я медленно.

– Мне было поручено встретить вас, принцесса.

Она говорила с ясно выраженным английским акцентом.

– Кто вы? – спросила я прямо.

– Леди Шарлотта Аткинс, к вашим услугам, принцесса.

Она протянула мне руку.

– Пойдемте, мадам. Нас ждет карета.

Я была как во сне, ощущая, как какая-то паутина сплетается вокруг меня. Больше всего на свете мне хотелось бы обрести ясность. Но я дала себе слово быть терпеливой, и я сдержу его.

Мы сели в карету, дама приказала кучеру трогать.

– Вы заговорщица? – осведомилась я прямо.

– Да, и причем профессиональная, – отвечала она со смехом. – Любовь к риску – это моя главная слабость.

Я никак не могла сказать того же о себе. Я не любила риск, интриги, заговоры и бесконечные опасности. Мне не нравилось строить ловушки или выбираться из них. Я хотела лишь одного: чтобы меня оставили в покое. Но, поразмыслив, я не стала объяснять это леди Шарлотте.

– Куда вы меня везете?

– В один хорошенький домик, где вы сможете прийти в себя, отдохнуть и успокоиться.

– Перед чем?

– Что вы сказали?

– Перед чем, говорю я вам, успокоиться?

Англичанка улыбнулась.

– Перед встречей со старым другом, разумеется!

– Вот как! – сказала я, мрачнея все больше. – Несомненно, это старый друг вызволил меня из Шантийи?

– Да, принцесса, уверяю вас. Он сделал бы это еще быстрее, но лишь вчера узнал о вашем аресте. Он ждал этого.

– Моего ареста?

– Да. Вы были нужны ему.

– Как мило с его стороны, – пробормотала я.

Услышав такое, можно было предположить, что и то объявление Коммуны о моем розыске с наградой в 10 тысяч ливров золотом – тоже дело рук «старого друга». Я была нужна ему! И он не имел другого способа обнаружить меня! Сжав зубы, я сказала себе, что догадываюсь, о ком идет речь. Только Батц способен на такое – человек, с которым я хочу встретиться меньше всего!

Скрывая гнев, я выглянула в окно. Мне не сразу удалось определить, где мы находимся. Темная маленькая карета англичанки мчалась по пустынным улицам с быстротой молнии. Чуть позже я поняла, что рядом протекает Сена, а мы, вероятно, оказались где-то возле того моста, где раньше был Нельский паром. Карета остановилась у одного из домов улицы Сент-Андре-дез-Ар. Теперь я окончательно узнала ее, одну из старинных улиц Парижа с древними домами под остроконечными крышами.

Англичанка отперла ключом дверь и пригласила меня:

– Входите, принцесса!

Мы оказались в помещении, больше похожем на контору. Мебель здесь была из черного дуба и такая странная, что я отнесла ее к XV веку. Я увидела над дверью звонок и табличку с надписью:

«Ганс Мюллер, часовщик из Швейцарии».

– Это наша конспиративная квартира, – пояснила леди Шарлотта. – Одна из многих. Здесь вы найдете все, что вам нужно, и вас никто не тронет.

– Но есть ли у этого дома хозяин?

– Вы же сами видите. Он принадлежит часовщику Мюллеру.

– Надеюсь, – сказала я, – я не покажусь вам слишком любопытной, если спрошу, что со мной намерены делать.

Леди Шарлотта, сняв шляпу, поправляла волосы перед зеркалом. Она не была красива, но держалась с врожденным изяществом. Я мрачно подумала, что наверняка у нее нет детей. Иначе бы она не вмешивалась во всякие авантюры.

– Увы, принцесса, я сама этого не знаю. Возможно, наш старый друг решил использовать вас в одной из ветвей заговора. Но мы с вами явно пойдем в разные стороны. Мне поручена левая ветвь, ну, а вам… – она улыбнулась, – вам, вероятно, правая.

Я не поняла ничего из этой речи, кроме слова «заговор».

– Вы возьмете на себя Дантона, принцесса! – воскликнула англичанка, снова надевая шляпу.

– Вы уходите? – спросила я.

– Да. Я оставлю вам ключ.

– И когда же явится этот наш общий друг? – спросила я едко.

– Он непредсказуем, принцесса. Ждите.

Она ушла. Я заперла за ней дверь на замок и остановилась в замешательстве. Что делать, если сюда постучится полиция? Я даже не смогу объяснить, почему нахожусь в этом доме.

«Вы возьмете на себя Дантона»… О, теперь я поняла, почему Аврора и Изабелла остались в тюрьме. Меня будут шантажировать этим, разумеется. И делать это будет Жан де Батц, таинственный и неуловимый заговорщик, за которым безуспешно гоняются все полицейские агенты Республики.

Я не желала сейчас думать об этом. Я хотела заняться собой. В буфете я нашла еще не остывший ужин: миска супа, половина жареного цыпленка, чашка взбитого яичного крема и бутылка с йонским вином. У меня все поплыло перед глазами. Пожалуй, уже полгода я не видела ничего подобного. Несмотря на свое неясное положение, я ужинала с огромным наслаждением. В конце концов, неизвестно, не в последний ли это раз.

У камина был огромный мешок с углем, и я щедро – не хватало мне еще жалеть добро Батца! – высыпала его содержимое в камин и развела жаркий огонь. В доме было прохладно, и я какое-то время согревалась, подставив руки к пламени. Мало-помалу огонь начал обжигать меня. Тогда я встала и отправилась на поиски посуды.

Мне удалось найти в кладовке лохань и кусок душистого мыла. С большим чувством, предвкушая удовольствие, я нагрела очень много воды и тщательно вымылась, не отказав себе в удовольствии немного понежиться в воде. Затем, завернувшись во взятую с постели простыню, я выстирала всю свою одежду и развесила ее сушиться прямо в доме.

Перед зеркалом я долго расчесывала чистые и мягкие золотистые волосы, пока они не стали искрить, едва я до них дотрагивалась. Я долго смотрела на свое отражение и оценивала его. От тепла и горячей ванны кожа приобрела розовый нежный оттенок и словно светилась изнутри. Длинные ресницы отбрасывали стрельчатую тень на щеки, в огромных черных глазах снова появилась та янтарная золотинка, которую кавалеры раньше называли золотым солнцем, спрятанным в глубине черных омутов. Нежные алые губы имели безукоризненную форму и соблазнительный изгиб, их выразительный рисунок нисколько не изменился. Немного помедлив, я сбросила с себя простыню. Волосы золотым водопадом заструились вдоль спины, изящная линия которой до сих пор была безупречна. Я похудела, тонкую талию можно было обхватить двумя пальцами, и бедра у меня стали чуть уже, но эта необыкновенная стройность ничуть не портила меня, наоборот, придавала фигуре изящество и грациозность. Я провела рукой по бедрам, коленям, щиколоткам, оценивая и проверяя. Кожа оставалась упругой, свежей и бархатистой. Я прикоснулась пальцами к груди, к соскам, убеждаясь, что они сохраняют прежнюю безупречную форму. В довершение всего я могла полюбоваться своими руками – мягкой линией локтя, покатыми плечами, изящными запястьями.