========== Та, в которой твоя вселенная умирает опять и опять ==========

Оу, надеюсь, когда-нибудь я смогу выбраться отсюда,

Даже если это займёт всю ночь или сто лет.

Мне нужно найти место, где я смогу спрятаться, но я не могу найти такое поблизости.

Я хочу почувствовать себя живой, снаружи я не могу бороться со своим страхом.

Разве это не прекрасно? Я совсем одна.

Моё сердце хрупкое, как стекло, моя голова тяжела, как камень.

Разорви меня на кусочки, от меня остались лишь кожа да кости.

lovely — Khalid, Billie Eilish

Она смеётся звонко, громко, заливисто, то покусывая губу от распирающего её веселья, то наклоняя голову вперёд, беззвучно сотрясаясь всем телом, когда не остается сил хохотать. Она смеётся, не стесняясь никого, не показывая никому ту боль, что лежит глубоко внутри, не давая повода даже подумать об этом, смутить, растоптать едва ожившие надежды, не дать никому даже шанса на это — да и нет здесь человека, что смог бы её смутить. Точно не сейчас.

Рядом стоит пустой бокал, другой она подносит ко рту в перерывах между спутанным, хаотичным рассказом, рука чуть дрожит — никто, кроме тебя, этого не видит, все слишком увлечены историей, за которой она пытается спрятаться, как за чем-то спасительным, — пальцы судорожно стучат по бокалу, а взгляд каменеет, когда кто-то, в шутку, не имея в-виду что-то плохое, зовёт замуж.

Она смеётся и теперь, пусть уже и не так громко.

По губе, подбородку, а затем и внутренней линии шеи потекла капелька, прокладывая свой замысловатый путь вглубь декольте.

Раньше она никогда его не носила.

И ты пытаешься, действительно пытаешься не смотреть, отвести взгляд от краснеющих щёк, сделать вид, что не смотришь на неё, что в твоей голове давным-давно умерла картинка белоснежного платья, утопающего в кровавых разводах, что безжизненные глаза цвета топлёного шоколада, красные от слёз на бледном изнеможённом лице, больше тебя не беспокоят, что твои сны избавились от призраков прошлого — ты ведь сильнее её, всегда был, а мимолётные мечты, что в тот день заполнили, казалось, всего тебя, давно прошли.

Но ты не можешь.

Не можешь смотреть на её лицо, пока в памяти живо то, перекошенное от боли и страданий.

Поэтому ты смотришь на её хрупкие руки, тонкие пальцы, на ключицы, выпирающие из-под чёрного атласа, на линию груди, что скрыта под чёрным кружевом — а ты уверен, что оно чёрное, — на шею с чёрной подвеской и одной маленькой жемчужиной. Ты помнишь, как срывал её в одном из классов, как вы шептали друг другу слова любви, как жалобно она хныкала, когда твои губы отрывались от ложбинки на шеи, а твои руки прекращали блуждать по её бёдрам, как она царапала, казалось, всего тебя, и как сильно после этого болела спина.

Ты помнишь. А ещё ты помнишь полный ужаса крик в день, который должен был стать в твоей жизни главным.

А она всё смеётся. Так, как не смеётся никто.

Но больше ты не имеешь права слушать этот смех.

Потому что ты — Эдвард Каллен.

Потому что ты — человек, который разрушил ей жизнь.

========== Та, в которой всё началось и закончилось. ==========

Комментарий к Та, в которой всё началось и закончилось.

Как бы продолжение, которое не планировалось (которое предыстория).

Можете воспринимать как отдельный кусок, но по факту - это именно то, что было ДО.

(Чувствую душой - ALEKSEEV)

Да, пожалуй причина, по которой я вообще здесь, именно Алексеев.

(Чувствую душой — ALEKSEEV)

Уже никто и не вспомнит, когда всё это началось. Когда его слова стали такой болью отдаваться в душе, неумолимо раня чувства, а из её взгляда исчезла та прежняя, свойственная только ей, забота.

Никто не помнит, когда это началось, и уж тем более никто не скажет, когда всё закончилось.

Зато она может точно рассказать, когда поняла, что они пропали. Когда глядя в его глаза, карие, ровно как её собственные, она поняла, что пора уходить. Что ещё чуть-чуть, совсем чуть-чуть, и от них не останется ничего.

Да, пожалуй, она легко может вспомнить, когда.

А мы летим вместе с птицами,

Чтобы в эту жизнь посмотреть с конца.

Всё пройдёт, но свет твоего лица

Навсегда со мной.

— Да брось, я буду звонить так часто, что ты пожалеешь о своей просьбе, — говоря это, Белла смотрела куда-то ему в шею, уткнувшись носом в плечо.

— Уже боюсь, — парень фыркнул и последний раз оглянулся на пыльный маленький домик у озера, в который они сбежали на прошлой неделе, аренду за съем которого заплатили месяцем ранее, а старику-сторожу проплатили лишнюю сотку за молчание ещё, наверное, прошлым летом.

Солнце слепило глаза, влажный воздух неприятной болью отдавался в голове, сдавленно напоминая мигрень, а насморк прогрессировал со вселенской скоростью. Ногти на руках стали непривычно ломкими, а сыпь на спине неприятно чесалась вот уже вторые сутки.

Собственно, чего ещё он ожидал, снимая «пляжные» апартаменты в начале марта?

Ещё со стороны болота, которое принято именовать озером, исходил неприятный въедчивый запах, что, в сравнении с будоражащими по ночам звуками, исходившими оттуда же, в принципе беспокоило не сильно.

— Передавай Рене привет, — на что получил едкий смешок и тычок под рёбра.

— После прошлого твоего визита, мне кажется, она скорее порог солью обсыпет, вызовет священника и местного шерифа, но в дом тебя не пустит.

— Пфф, тебе кажется. Между нами при первой же встрече пробежала искра. Ты разве не видела, каким она нас взглядом провожала? Да она меня хочет.

— Эй, не будь таким утырком хотя бы сейчас, она моя мать.

— По-моему, когда эта женщина посадила меня в обезьянник на 24 часа, она говорила примерно так же.

— Было за что, — девушка расцепила руки, сложенные позади молодого человека, и, оглянувшись на ждущую их машину, вздохнула.

— То, что подоконники в вашем доме не рассчитаны на мою спортивную фигуру и — на секундочку, совершенно спортивный — вес, немного не моя вина.

— Никто не заставлял тебя до усрачки пугать мою мать своим бандитским видом.

— А кто знал, что у этой женщины, есть своя шпионская сеть по соседним домам.

— Прекрати её так называть, она моя мать!

— Эта женщина? Да она меня засудить хоте… Ауч! Окей, молчу!

Короткий поцелуй, прерванный бормотанием пожилого таксиста, необъяснимо нарастающая паника и влажные глаза, которыми она глядела, кажется в самую душу.

— Мы ведь увидимся в школе?

И этот тон, полный мольбы, надежды и чего-то ещё. Чего-то, чему Эдвард не мог дать название. А может боялся.

— Ну-у-у, давай посчитаем. Март, апрель, май, июнь… Да, знаешь, оказывается есть ещё как минимум четыре месяца, которые я обязан буду провести в школе. Да хватит драться!

— Я серьезно. Будь серьезным хотя бы сейчас. Ты ведь знаешь, что я не об этом.

— Знаю.

Маленькая чайка приземлилась на высокий валун у заборчика. Она что-то усиленно глотала, и в какой-то момент внимание пары было полностью обращено именно на неё.

Тишина, гудящий мотор такси и маленькая белая чайка.

— Да, — немного хриплый, грубый голос, что за последние девять дней стал для Беллы якорем, чем-то спасительным и тем, что не даёт шанса разбиться. — Мы ещё встретимся в школе.

В никуда промокшие будни,

В никуда продрогшие люди, вдаль несут свой крест.

— Боже, этот мальчик, какой же он ужасный! Белла, я серьезно говорю, тебе не стоит с ним больше видеться.

— Ма, не начинай, мы просто делаем домашку. Разве не ты говорила, что с моим уровнем знаний по испанскому, вероятность того, что я вообще закончу школу ничтожна мала? Ну вот. Я нашла замечательную альтернативу.

— Да, твоя тяга к знаниям безусловно похвальна, но ты слышала, что болтают о его семье? Пятеро приёмных детей, у всех за плечами детдом и сомнительное прошлое. Я в шоке, как Мистер Каллен мог на это пойти. А самый старший? Ты слышала, что о нём говорят? Его причисляют к той банде, что обчистила дом Харрисов.