- Да еще какой! По одному - у Зибина, Ротанова, Светличного, а вот кто первого сбил - неизвестно.

Истребители поодиночке возвращались на аэродром. Зарулил на стоянку Мемедов.

- Один "юнкерс" капут, товарищ майор!

- Молодец, Яша, большой молодец! - командир тряхнул его потную руку. Запиши, Александр Никандрович.

Весь мокрый, вылез из кабины Барышников.

- Сбил, товарищ командир, широко улыбаясь, доложил он. - Грохнулся фашист севернее Котовска.

- Это уже седьмой, - пометил в тетради Матвеев и убежал к телефону.

Иванов вновь и вновь пытался выяснить имя героя бесстрашной атаки, решившей исход боя. Но кто это сделал, никто до сих пор не знал. Вернулся Матвеев. К телефону его вызывал Ивачев. Он сидел у Красных Окон на "пузе", с изрешеченным мотором. Один за другим приземлились Назаров и Дьяченко. Их жертвы оглушили своими взрывами окрестности Приднестровья. О двух сбитых "юнкерсах" доложил Тима Ротанов. Закончила пробег и зарулила последняя, пятнадцатая, "чайка". Ничего не знали только о седьмом "миге" - на нем вылетел Яковлев.

Матвеев сообщил в дивизию результаты вылета. Связь была плохая, и мы слышали, как он громко передразнивал кого-то:

- Сколько, сколько! Говорят тебе, десять "юнкерсов"{10}. Вот и ну! Не веришь? Сосчитай, около вас все валяются. Куда летели? Тебя, нукало, бомбить. Кто смеется? Я? Была охота мне над вами смеяться. "Юнкерсы" вас уже не тронут. От них рожки да ножки остались!

На аэродроме появился комиссар полка. О чем-то переговорил с командиром и, нахмурившись, отошел в сторону.

А Матвеев продолжал кричать в трубку:

- Потери? Один "миг" еще не вернулся. Нет, никто не видел, куда он делся. Минут с десяток подождем. В случае чего вы там помогите в организации поисков. Хорошо? Да, да, понял.

Отдуваясь и вытирая платком побагровевшее лицо, Матвеев подошел к Иванову.

- Генерал требует письменного донесения о бое.

Иванов посмотрел на часы, прислушался.

- Первые летчики взлетели в девятнадцать пятьдесят. Горючего Яковлеву еще на восемь-десять минут. Будем ждать.

По лицу Иванова было видно: он не очень верит в возвращение "мига".

Ребята полукругом расселись на земле, напряженно ждали. На исходе были последние минуты. Мы слышали, как под карандашом Матвеева похрустывают тетрадные листы.

- Все!- не выдержал Гичевский и вскочил с земли.

- Не все! - одернул его Матвеев. - Сидит, наверное, на вынужденной где-нибудь поблизости, а ты говоришь - "все"!

Снова вспыхнула надежда. Действительно, почему бы ему не сесть в поле? Сейчас он, возможно, добирается к селу, ищет телефон...

И вдруг резко задребезжал телефонный звонок.

- Аэродром?

- Да, аэродром.

- Возле Чубовки упал ваш самолет. У летчика найдены документы. Яковлев. Николай Васильевич Яковлев. Аэродром, аэродром!.. Вы слышите меня? Аэродром!..

* * *

На земле стынет мягкий сыроватый сумрак. Между двумя кучами бурой земли чернеет разверстая могила. На возвышении - Яковлев. На лице застыла недоуменная улыбка. Новая гимнастерка с чистым подворотничком, в голове груды цветов. Ветерок треплет белокурые волосы, багровый диск солнца бросает прощальные лучи на обострившиеся черты.

Если б только не глаза... Кажется, чуточку приоткрой он веки - и брызнут они, как всегда, смехом...

...В крышку гроба глухо ударяют первые комья. Вечернюю тишину разрывает нестройный залп прощального салюта, другой, третий. Вороньим криком наполняется воздух.

Комья земли громоздятся выше, выше. Звуки их ударов становятся глуше... И вот я стою у свежего холмика. На нем цветы, деревянный обелиск. Под стеклом - фотокарточка.

Таким я увидел тебя впервые, таким ты и останешься в памяти всех, кто тебя знал - девятнадцатилетним белобрысым пареньком, жизнерадостным и веселым, вечным юношей и комсомольцем-героем.

Пройдет время. Станут строчкой истории сегодняшние бои. Отстроятся деревни и города, поля превратятся в цветущие нивы. Земля снова будет приносить людям счастье.

И одно из самых сильных моих желаний: среди этой красоты, люди земли, помните о сыне своей Родины- Николае Яковлеве!

* * *

Человеческая память похожа на фотопленку; с годами - от времени, от небрежного обращения - она стирается. Отпечатки уже неконтрастны, четкие когда-то линии расплылись, а яркие, впечатляющие картины покрылись темной пеленой.

Я настойчиво допрашиваю свою память, пытаясь добиться от нее верных ответов, стараясь и в мелочах не отступать от правды.

Но время неумолимо. Даже архивные документы, призванные восполнить пробелы памяти, читать порой трудно. И все же иногда среди пожелтевших от времени страниц, словно выхваченные лучом прожектора, встают передо мной те, кого нет на земле уже многие годы. Я вижу их обветренные лица, слышу их голоса, вдыхаю запах трав, бензина, пороховой гари - вижу свою молодость.

Я держу в руках исторический формуляр полка. С волнением перелистываю страницы, читаю торопливые записи. Этот бесценный сейчас документ в свое время велся от случая к случаю, небрежно и бестолково. "29.6.41 года. Получено спецзадание на разведку аэродромов Бырлад и Роман. Это с честью выполнили капитан Атрашкевич с ведомыми Дьяченко и Макаровым. На аэродроме Бырлад уничтожено 4 ПЗЛ-24. ...Огнем ЗА{11} на разведке при атаке аэродрома Роман сбит капитан Атрашкевич Федор Васильевич..."

И вот негатив памяти восстановлен. Отпечатался четкий снимок событий.

...Предрассветный сумрак. По дороге медленно тащится старая трехтонка с потушенными фарами - развозит летчиков по эскадрильям. Скольким из нас она стала последним пристанищем! Петр Довбня, Гриша Рябов, Костя Миронов. Вчера на ней ехал Коля Яковлев.

Вспыхивают светлячки папирос. Невеселые раздумья внезапно прерваны криком, шумом, руганью. Летчики выскакивают из машины.

- Что случилось?

- На кого-то наехали.

- Как они очутились на дороге?

- Да здесь же щели и жнивье, - ругается кто-то спросонья, - а дорога правее.

Коротков замешательство и перебранка. Оказывается, машина наехала на спящих механиков. Не имея сил и времени добраться до своих землянок, они вповалку улеглись под шинелями прямо на земле.

К счастью, все обошлось благополучно. Только сержанту Бреусову не повезло: колесо придавило ему ногу.

- Садись на мое место, - скомандовал сержанту Атрашкевич и показал на раскрытую кабину.

- Зачем, товарищ капитан? - непонимающе спросил Бреусов.

- Чудак! В санчасть же отвезти надо.

- Что вы! Я здесь останусь. Не мирное время. Санчасть... - механик ухмыльнулся, накинул на плечи шинель. - Да и к самолету пора топать.

- Вот тебе и чудак! - восхищенно произнес капитан, глядя, как тот, прихрамывая, шагает в темноту. - А ну, пойдемте-ка и мы пешком, а то, чем черт не шутит, еще придушим кого-нибудь. Да и сон быстрее разгоним на воздухе.

На рассвете Атрашкевич с двумя своими летчиками смело и удачно штурмовал Бырладский аэроузел, потом обнаружил большое скопление авиации на аэродроме Роман и благополучно вернулся домой.

К трем часам пополудни бесстрашная тройка поднялась с земли еще раз, а приблизительно через час на аэродром вернулись только двое...

Весть о гибели капитана моментально облетела весь аэродром. Только Гриша Чувашкин, бессменный техник Атрашкевича, не верил этому; он не уходил с поля и до боли в глазах всматривался в равнодушное, бледное небо. Я в этот день был "безлошадным". Меня вызвали на командный пункт полка.

Иванов сидел за школьным столом, еще недавно служившим старшеклассникам, устремив тяжелый неподвижный взгляд на почерневшую коптилку из гильзы. Бледные, с опущенными головами стояли у стола долговязый Дьяченко и хрупкий сероглазый Макаров. За ними столпились летчики.

- Как же это случилось? - спрашивал майор, не поднимая головы.

Летчики рассказывали вместе, дополняя один другого. Дьяченко, обычно разговорчивый, говорил сейчас с трудом.