– Я Лёша, а тебя как зовут? – я представился и тоже рассмеялся. Лёшка был зеленоглазым светлым мальчишкой, с русыми кудрявыми волосами, взъерошенными и торчащими в разные стороны. Футболка его была одета наизнанку, а шорты измазаны в чём-то чёрном. Выглядел он очень забавно.
– Ваня, так значит, мы соседи? Вот здорово! Побежали, я тебя познакомлю с моей мамой, она там внизу, да там ещё вещей так много… – затараторил он. – У нас сломалось колесо по дороге, и мы его меняли вместе с водителем, – добавил он гордо, обращая внимание на свои замазанные шорты. – Спасибо, что вызвался помочь! – он улыбнулся и, хлопнув меня по плечу, быстро сбежал вниз по лестнице. Я последовал за ним, очарованный своим новым товарищем.
С того дня мы стали закадычными друзьями, всегда выручая и поддерживая друг друга. Возможно, нас сблизило то, что у обоих не было отцов, а может, сказалось, что мы были противоположностями: я молчалив и скромен, а он открытый и постоянно рассказывающий что-то. Я был высокий, сильный, очень любил заниматься спортом, а он, небольшого роста, немного худощавый, предпочитал почитать книжку, чем лишний раз побегать на физкультуре: мы как будто дополняли друг друга. Все школьные годы он мне помогал по учёбе, занимался со мной по предметам, с которыми у меня были сложности, а я следил за его здоровьем и физической подготовкой. Несмотря на то что мы были неразлучными друзьями и почти всегда были вместе, нас постоянно окружало много ребят, потому что Лёшка любил придумывать разные игры и развлечения и был нашим идейным лидером.
Я жил с бабушкой и мамой. Мама моя была очень замкнутая женщина: она редко со мной разговаривала и большую часть времени проводила на работе. Как говорила бабушка, мой отец погиб на войне, и из-за этого мама стала такой грустной и отчуждённой. Много лет спустя, когда я был уже взрослым мужчиной, чужие люди мне рассказали, что отец бросил мать сразу после моего рождения и уехал в другой город. Он не был военным, а работал шофёром на грузовой машине. Я помню, что заплакал тогда, как ребёнок, и тотчас рухнула моя любовь к выдуманному отцу. Но в то же время я ещё больше возлюбил свою покойную к тому времени бабушку, которая не дала мне вырасти замкнутым, озлобленным мальчишкой, лишённым отцовской и материнской любви. Я был бесконечно благодарен ей за всю её любовь, мудрость и доброту, которыми она меня окружила с самого рождения, не давая ни на секунду почувствовать, что я был нежеланным ребёнком для своей матери.
Бабушка умерла, когда мне было шестнадцать: это было тяжелое время для меня, но Алексей и его мама, Ольга Анатольевна, оказали мне неоценимую поддержку, когда не стало самого близкого человека в моей жизни.
Ольга Анатольевна была пианисткой. В своём городе она была солисткой филармонии, но, переехав к нам, устроилась учительницей музыки в обычную районную школу напротив нашего дома. Я помню, как кардинально изменилось наше отношение к урокам музыки после того, как учительницей стала мама Лёши. Она превращала урок в феерическое представление: игрой на рояле и пением она могла нас заставить смеяться до колик или едва сдерживать слёзы, чтобы не расплакаться у всех на виду, пока мы слушали грустную песню. Мы с нетерпением ждали её уроков и даже ходили дополнительно заниматься в школьный хор под её руководством.
Она была небольшого роста и худенькая, но очень активная женщина лет сорока, а из-за того, что Лёшина мама всегда носила короткие стрижки, она выглядела моложе своих лет. У неё были большие зеленые глаза, маленький нос и невероятно выразительная улыбка; это была кроткая и добрая улыбка, подкупающая своей нежностью, и всем казалось, что она всегда улыбается. И в самом деле, я не помню не единого раза, чтобы она рассердилась или нахмурилась. На наши с Лёшкой шалости она грозилась, что лишит нас ужина, но, тем не менее, когда наступало время ужинать, она нас закармливала, беспрестанно предлагая добавки. Я думаю, она вообще не умела злиться: просто не было в её характере такой черты. А, может, наполняющие её любовь и радость не давали места обидчивости и злости: они просто не умещались в её маленьком теле.
В школе она также занимала должность завуча по воспитательной работе: в её обязанности входила помощь в организации детских праздников, выпускных, театральных постановок, музыкальных конкурсов. Все эти мероприятия обычно проходили под чутким её руководством и с участием большого количества школьников. Её музыкальный кабинет всегда был заполнен множеством детей разных возрастов, и поэтому ей выделили целую классную комнату возле школьного концертного зала. Это была самая любимая комната в школе: здесь можно было сидеть на столе, пить чай, здесь разыгрывались разные театральные миниатюры, дети пели или играли на музыкальных инструментах, спорили или смеялись, ругались и тут же мирились. «Комната свободы», так называли её школьники.
Ольга Анатольевна всегда была одной из нас: никто не чувствовал неловкости или стеснения рядом с ней. Она могла найти общий язык с любым ребёнком: скромным отличником или отъявленным хулиганом – все дети были для неё равны. Споря с ребятами по постановке какого-нибудь театрального номера или выступления, она никогда не пользовалась своим статусом педагога и чаще уступала им, давая возможность принимать самостоятельные решения.
Несмотря на загруженность в школе, она всегда успевала нас покормить и позаниматься уроками, если у нас были затруднения. Самое любимое время наступало по вечерам в выходные: Ольга Анатольевна исполняла какой-нибудь романс или просто играла нам на пианино что-то лёгкое и мелодичное. В эти милые моему сердцу часы я любил забираться на диван, укрываться пледом и мечтать, погружаясь в свои мысли и фантазии, а Лёшка брал свой альбом и что-нибудь рисовал. В перерывах между пьесами мы рассказывали друг другу о том, что нас тревожило, делились своими радостями и горестями. Теперь я с уверенностью могу сказать, что всё хорошее во мне зарождалось в эти милые, домашние вечера, наполненные прекрасной музыкой и искренними, дружескими чувствами.
В один из таких вечеров Лёшина мама рассказала о его отце. Это был поздний зимний вечер: за окном падал снег, медленно опускаясь на землю и наполняя большие воздушные сугробы. Было холодно. Улицы уже опустели, и только изредка можно было увидеть запоздавшего, спешащего домой человека.
Я вижу в окно фонарный столб: он освещает круг, в котором кружатся лёгкие, бархатные снежинки, неспешно парящие в воздухе. Мы сидим в комнате Ольги Александровны. Это была небольшая комната с диваном, с маленьким, но невероятно удобным мягким креслом, письменным столом и платяным шкафом у стены. Около окна стояло коричневое пианино, купленное через несколько дней после их переезда: оно всё ещё пахло лаком и сияло новизной. Как рассказала Лёшина мама, их старый рояль они оставили в К., потому что эти гиганты в путешествиях очень быстро расстраиваются и ломаются. Новое пианино сначала звучало не так, как хотелось его хозяйке, но через несколько часов работы настройщика звук, наконец, начал нравиться ей.
Расположившись на диване и укрывшись пледом, я с нетерпением ожидал, когда заиграет музыка. Лёша сидел рядом и рисовал карандашом. Ольга Александровна села за пианино.
– Сегодня я сыграю вам самый любимый романс Сергея, Лёшиного папы, – она поправила волосы и заиграла, аккомпанируя своим нежным голосом.
Не уходи, побудь со мною,
Здесь так отрадно, так светло,
Я поцелуями покрою
Уста, и очи, и чело…
Лёша перестал рисовать и замер, вслушиваясь в каждую нотку и слово. На лице его застыла печаль: смотря прямо перед собою, он, казалось, перенёсся куда-то очень далеко. Музыка уносила нас в самые глубины наших воспоминаний и чувств. Я часто слышал это романс потом, но мне всегда казалось, что в тот первый раз он звучал дольше и проникновеннее.
– Мама, почему же папа не с нами? – смахивая непрошеную слезу, спросил Лёша после того, как мать закончила играть. Она посмотрела на него, грустно улыбаясь: глаза её были влажными от слез. Подойдя к дивану, она села рядом с Алексеем, прижав его к груди своими изящными, тонкими руками.
