Ланни не отвечает, и это на нее не похоже. В этот момент я вижу: у нее тоже не всё в порядке, но она скрывает это лучше, чем мой сын. Я отправила его в школу сегодня. Я сделала это из слепого желания заставить моих детей вести нормальную жизнь, которой у них явно и заведомо нет и, возможно, никогда не будет.

Я слегка сжимаю плечо Ланни.

– Солнышко, у тебя сегодня все обошлось хорошо?

Дочь продолжает молчать еще несколько долгих секунд и не смотрит мне в глаза.

– Это страшно, – говорит наконец она, и из ее уст это весомое признание. – Я была в библиотеке. Мы заперлись в книгохранилище, пока все не закончилось. Свет погас, люди кричали, и… – Она с трудом сглатывает. – Это просто тяжело, мама. Для некоторых из них это всего лишь игра. Но я знаю, что это не игра. Я знаю, что именно может случиться. И очень тяжело ощущать себя… в ловушке.

Я поворачиваюсь и обнимаю ее. Я делаю это медленно и нежно, потому что пытаюсь не показывать ей, насколько я испугана. Она сильная девочка, но я чувствую под этой силой уязвимость. С ней не всё в порядке. С моим сыном не всё в порядке. Я должна была знать это.

Ее стойкость колеблется и дает трещину.

– Мама… – Она произносит это более подавленным тоном, чем я привыкла слышать из уст дочери. – Ты не можешь снова отправить Коннора в эту школу. И раньше там было достаточно плохо, а теперь все накинутся на него вдвое сильнее.

– Хорошо, – отвечаю. – Я заберу его оттуда. Может быть, на некоторое время. Я могу обучать его сама. И тебя, если ты не хочешь и дальше…

– Не хочу, – говорит Ланни решительным тоном, без сомнений. В ее взгляде читается намек на пристыженность. – Я пыталась, мам. Я очень пыталась. Но все хреново. Далия даже не разговаривает со мной. Она шарахается от меня, как от зачумленной, а ее подружки смотрят на меня, как на дерьмо. – Далия – ее бывшая подруга, можно сказать, почти ее девушка. Я очень надеялась, что их отношения продлятся хотя бы сколько-то времени, но надежда оказалась напрасной. Далия резко оборвала все контакты, хотя Ланни пыталась их сохранить, но безуспешно. – Здесь очень трудно с кем-то подружиться. А те, с кем я подружилась, стали мне врагами, когда…

Она умолкает, но я знаю, что хотела сказать моя дочь. «Когда ты выступила по телевизору». Это моя вина. Я приняла неверное решение, когда попыталась участвовать в ток-шоу, чтобы оправдать себя. Вместо этого я только раздула пламя ярости, которое и без того горело достаточно жарко. У меня по-прежнему есть здесь несколько друзей и союзников, но это не поможет моим детям лавировать в предательских водах школьного общества – тем более в таком маленьком городке.

Я только ухудшила ситуацию для них. А травма, которую нанесли всем детям – не только моим – эти школьные учения, была особенно тяжелой для Ланни и Коннора, потому что они пережили множество опасностей, о которых большинство других школьников и понятия не имеют. Ланни и Коннор продолжают платить по счетам, и меня это бесит.

И сейчас у меня остался единственный выбор – изолировать их, а ведь мне так не хотелось этого делать! Но либо так, либо снова переехать куда-нибудь и попытаться начать все сначала. Я упряма, однако когда речь идет о моих детях, мне нужно использовать это качество для их защиты. Не в ущерб им. Инстинкты подсказывают мне, что нужно стоять на своем. Но я больше не уверена, что это правильно.

– Хорошо, – говорю я дочери и целую ее в лоб. Она корчит гримасу и выворачивается. – Завтра я позвоню в школу и сообщу, что перевожу вас обоих на семейное обучение. Но это не значит, что вы будете бездельничать. Вы будете делать уроки, писать контрольные, выполнять стандартные домашние задания. И я буду самым строгим учителем, какой у вас когда-либо был.

Ланни закатывает глаза.

– О да, я это знаю, – говорит она. – Поверь мне.

Но при этом испытывает облегчение. Я вижу это по ее походке, когда она удаляется в свою комнату. В этой походке заметна уверенность, которой не хватало дочери в последнее время.

Это правильное решение. Должно быть правильным. Я сделаю для этого все, и мы решим, что нам делать дальше.

Пока мы вместе, все будет хорошо.

Сэм смотрел на нас молча, но теперь приобнимает меня одной рукой; я поворачиваюсь к нему лицом и делаю долгий судорожный вдох.

– Коннор в порядке? – спрашивает Сэм. Я слышу в его голосе тревогу и заставляю себя кивнуть.

– Ему понадобится еще несколько дополнительных сеансов у терапевта, – говорю я. – Это было классическое проявление ПТСР, судя по всему. Сначала он замер на месте, а когда кто-то толкнул его, бросился в драку. Он сломал челюсть одному из ребят. – Я смеюсь невеселым дрожащим смехом. – Самое отвратительное – то, что всем этим детям приходится шесть раз в год подвергаться травмирующей ситуации, пусть даже ненастоящей. Сэм, ведь Коннор даже не осознавал, что делает.

– Теоретически я понимаю необходимость таких учений. Детям нужно быть готовыми реагировать на экстренные ситуации, – отвечает Сэм, но голос его звучит мрачно. – Однако для Коннора из этого не могло выйти ничего хорошего.

Ланни скрывается в коридоре. Я понижаю голос и говорю:

– Сэм… этот город… Я не знаю, что делать. Они изгоняют нас, объединяются против нас. Ты и сам это чувствуешь, так же как и я.

– Знаю. И еще я знаю, что ты поклялась никогда больше не убегать.

– Может быть, это просто слепая, упрямая гордость, – говорю я ему. – Я выбрала это место, потому что здесь нас никто не знал. Но теперь это не так, и, наверное, мне просто нужно принять тот факт, что мы уже никогда не будем безымянными и неизвестными.

Я делаю глубокий вдох и оглядываюсь по сторонам. Этот дом… он кое-что значит для меня. Мы купили его заброшенным и изгаженным и вместе с Ланни и Коннором привели его в жилое состояние. Перестелили полы, оштукатурили стены. Вложили в него средства, труд и любовь. Мы сами выбрали это место, оно наше.

Но правда заключается в том, что это всего лишь строение. Мы можем найти другое место и сделать его своим домом. И… и мне кажется, мы так и должны поступить. Может быть, жить в Ноксвилле будет дороже, но у Сэма появится шанс снова водить самолеты, а я… у меня уже есть работа, и если мы переедем, то я окажусь ближе к офису своей начальницы со всеми ресурсами, которые этот офис может мне предоставить.

Я делаю новый вдох и заявляю:

– Думаю, нам нужно переехать.

До этих слов Сэм тщательно сохранял на лице бесстрастное выражение, но теперь в его взгляде проскальзывает облегчение, и меня охватывает чувство вины. Он беспокоился куда сильнее, чем давал мне понять. Обхватив мое лицо ладонями, Сэм подается вперед и нежно целует меня в лоб.

– Мне кажется, это правильно, – говорит он. – Но я знаю, что ты многое вложила в этот дом. Не хочу, чтобы тебе казалось, будто я на тебя давлю.

– Ты не давишь, – с улыбкой возражаю я ему. – Но, возможно, тебе и следует надавить. Ты тоже часть всего этого.

– Хорошо. Считай это давлением. – На секунду его улыбка становится такой искренней, что заставляет меня забыть обо всем остальном. – Да, кстати… надеюсь, это не обидит тебя, но поскольку ты заговорила о домашнем обучении, я кое-что разузнал о Теннессийской виртуальной академии. Для того чтобы осесть где-нибудь в другом месте, нам понадобится некоторое время, и вряд ли ты захочешь, чтобы дети все это время отлынивали от учебы. – Я в изумлении отстраняюсь, и он пожимает плечами. – Я прикинул, что до этого вполне может дойти. Можно записать их в онлайн-академию, но сперва ты должна официально забрать их из Нортонской школы.

– Ух ты! – говорю я. – Спасибо.

Он снова пожимает плечами.

– Я беспокоился, вот и подумал, что надо составить схему действий на тот случай, если все будет совсем плохо. Так сказать, план эвакуации.

Я целую его. Это импульсивное действие застает его врасплох, но он не отстраняется. Мы всё еще заращиваем огромную пропасть, открывшуюся между нами в жестоком и жутком городке Вулфхантер [3]. В нашем прошлом вскрылись вещи, о которых я не знала, даже не подозревала, и это… больно. Очень. Теперь мы медленно отстраиваем мост, способный выдержать невероятную тяжесть прошлого – и его, и моего.