Понюхала, лизнула, потом взяла "на зубок" и не без видимого напряжения пожевала.
Мы с интересом ее рассматривали.
- Ну что передать твоим начальникам?
Люся за словом в карман не полезла:
- Так и передайте: что они, как эта улитка... Ни рыба ни мясо!
Пока Емил наслаждался ракушками, мы с Борисом наловили полосатых окуньков - Борис, сам в прошлом моряк, называет их матросами - и сотворили роскошную, с ароматом на весь берег, ушицу.
Настоящая уха - это всегда искусство, и женщин к ней истинные рыбаки не допускают. Ну разве что снизойдут, позволят порезать лучок или подать приправу.
Трижды бросаем в кипящую юшку рыбу, рассортированную по калибру, потом извлекаем, да по счету... Не дай бог, хоть одна дурочка застрянет и засорит благородную - тройную - уху костями...
В конце добавляем лаврушку, всякие зеленья, а в конце, перед съемом с огня, помолясь за удачу, опрокидываем в котел рюмку водки.
Янтарная юшка становится особенно пахучей, и ее не следует хлебать грубо, как суп, а впитывать, вбирать, всасывать в себя, как боги потребляли бы амброзию... Наслаждаясь и нежным, маслянистым от рыбьего жира цветом, и запахом, и вкусом, но еще заедая при этом самой именин-ницей - рыбкой, сложенной рядком на тарелочке, и самую малость, для вкуса, подсоленной.
Вообще-то рыбка ловилась так себе, на песчаном берегу не нашлось ни камешка, ни какой-нибудь железяки, чтобы смастерить якорь, и резиновую лодочку мотало на ветру во все стороны, не давая наладить снасть.
Но уха состоялась. Люся приготовила стол: нарезала овощей и колбасы, памятуя известную истину, что для голодного мужика лучшая рыба - это все-таки колбаса. Хотя один рыбачок на озере у Ферапонтова монастыря, где однажды довелось мне ловить, еще добавил: "...а лучшая колбаса - это чулок с деньгами!"
Солнце ушло, отгорел и закат. Из сине-черных глубин вселенной проклюнулись первые звезды и скоро заблестели, как пуговицы на парадном мундире генерала. А с воды, от недалекого озера, донеслись запах тины и знобкий холодок.
Мы живо расселись, прикончив последние дела и накидав в костерок еловых веток для жара, сняли с огня и поставили на раскладной столик раскаленный котел с ушицей... На землю его не ставят, остынет в мгновение...
И под финал, как завершающее действо, как венец всему дню, ритуально извлекли драгоцен-ную флягу. В пластиковые стаканчики полилась живая водичка, пахнув в лицо своим неповтори-мым и желанным духом, так что погорячело в желудке, а сердце екнуло от предощущения чуда, которое тебя сейчас поднимет на крыльях к звездам, сверкающим, как самая большая награда в жизни.
Прозвучало такое родное: буль-буль-буль, ровно на двадцать граммов и... стихло. И наступила тишина. Я бы назвал так: странная тишина, томительная, полная дурных предчувствий. Пока не стало очевидно, что фляга-то наша пуста. Как человек, из которого вынули душу.
Все померкло, и даже показалось, что с водоема, как с Антарктиды, подуло ледяным холодом. Спасением мог стать магазин, но в него, глядя на ночь, не побежишь. Да и где он, тот скромный сельмаг у дороги, который мы так легкомысленно обогнули днем, отмахав сотню и более километров.
Досиживали молчком. Похлебали для вида ушицы, которая теперь не имела ни вкуса, ни запаха, и дружно покинули нелюбимый стол: Емил - собирать свои деликатесные ракушки, Люся - мыть посуду, а Борис в ближайший лесок... Ясно, что он переживал свою вину.
Я же остался у затухающего костра с дорожной картой на коленях. Никто бы, наверное, не поверил, что меня как водителя не столько волновала завтрашняя трасса: мосты, заправки, места ночевки, - сколько населенные пункты по дороге, в которых мы зальем корыто... У первого же ларька, который нам встретится. Да никому не доверю, сам наполню до краев!
Был у меня знакомый, служил за границей, частенько бывал на разных посольских приемах. Однажды пожаловался, что там сильно (или насильно) накачивают нашего брата, и он после мучительных попоек, хотя дома приложиться к рюмочке он совсем не прочь, приспособился: стал брать для запития воду, а приняв водку и подержав во рту, сплевывал ее в бокал с водой... Ну а воду потом незаметно менял.
Вдруг с неприязнью подумалось: это же изуверство по отношению к водке (да небось самой лучшей!) и к самому себе... Ну разве это жизнь - мучиться на приемах и до смерти бояться проглотить лишний грамм!
Нет, нет, такой трезвой и пресной заграничной жизни я и задарма не хочу. А тут еще в одной газетке мне попалась целая статья-инструкция о том, как во время коллективных пьянок, банкета, скажем, свадьбы и тому подобного, меньше выпивать. Про "больше выпить", конечно, ни слова: об этом и так все знают.
Но я бы повторил, особенно в тот несчастный вечер, что это изуверство явиться на праздник и при этом соображать каждую минуту, как бы ничего не пить.
Так посиживал я в горестных размышлениях, не торопясь в палатку. Да и что за ночева, когда не горло, а душу сушит. Можно переспать на голодный желудок, говорят, даже полезно, но уснуть, когда мир, в одночасье, стал другим...
Был порыв: оседлать машину и рвануть куда-то в ночь в поисках потерянного счастья. Но я отмел это как наваждение.
Вернулся Борис из леска с какой-то железякой в руке и уведомил нас, что разыскал отлич-ный якорь и уж завтра на зорьке мы надергаем матросиков... А то, глядишь, вытащим и щучку.
- Зачем? - спросил я без интереса.
- Ну как - зачем... - Борис был на взводе и говорил слишком громко. - А зачем вообще рыбалка?
- Да. Зачем? - повторил за ним я.
В общем, поговорили.
Наутро я разглядел находку: стальная блестящая болванка, остроконечная, с тремя бронзо-выми поясками посередке. На уровне поясков была приторочена крепкая веревка.
Борис завтракал в полном одиночестве, а болванка валялась на траве у его ног.
- Что это?
Он обрадовался моему вопросу и объяснил, что это головка от снаряда, которую он подобрал в лесу. "Не бойся, она не взрывается..." - добавил он.
- Я ничего не боюсь, - сказал я. И подумал, что боюсь лишь остаться еще на один вечер без водки. Но произнести это вслух было бы жестоко по отношению к Борису.
Мы подхватили необычный якорь - он прилично весил и был гладок и холоден на ощупь - и побежали на рыбалку.
Ловилось, надо сказать, в то утро замечательно, и мы отнесли удачу на счет нового якоря, который прекрасно держал на ветру резиновую лодку. Настроение поднялось, и помню, я бодро воскликнул, указывая на якорь, что Дуля нас не подвела.
И Борис подхватил, сразу признав за ней это имя:
- Дуля была на высоте!
И пошло: "Дулю ты не забыл?", "Нужно Дулю взять, сегодня сильный ветер?", "Где наша Дуля?"
Понятно, с тех пор с ней уже не расставались.
Мы швырнули Дулю в багажник машины, не отвязывая веревки, и там она, среди прочего инструмента, проехала с нами по разным дорогам, напоминая о себе металлическим позванивани-ем на колдобинах.
Но неудачи, начавшиеся с пустой фляги, преследовали нас: на какой-то строящейся дороге, всего-то пара километров объезда по гравию, ревущий, как чудовище, рефрижератор забросал машину камнями и, как мы ни жались к обочине, вдребезги разнес переднее стекло. А у города Луга, где мы заночевали на озере, нас еще и обобрали, стащили резиновую лодку, которую мы поленились свернуть, надеясь застать утреннюю зорьку.
Застали мы поутру лишь милицию, которая нас допросила и составила акт, для чего приш-лось проделать изрядный крюк в районное отделение, и все это совершенно бесполезно. Лодку так и не нашли.
В то время как местные блюстители изучали обстановку, наш друг Емил прятался в кустах, но делал это так неловко, что его сразу заметили. Никаких документов, правда, не спросили, и никакого вообще интереса ни к Емилу, ни к нашей любимице Дуле проявлено не было.
Она валялась на траве, поблескивая серебряным боком. Один из милиционеров даже споткнулся о нее, но посмотрел и прошел мимо.
