Разливая по чашкам чай, Кетеван вызывающе наклонялась над столом, касалась Белецкого плечом или, как бы ненароком, задевала грудью… а потом откровенно забавлялась, глядя, как он сходит с ума. Белецкий психовал, проклиная свою чёртову неопытность, которая стояла костью в горле. Он не знал, как следует себя вести в столь пикантной ситуации, не знал, как справиться с моментально охватывающим его возбуждением… и чаще всего просто позорно сбегал в ванную комнату под предлогом принять душ, чтобы снять мучительное напряжение.
Самое смешное и нелепое, что Белецкого нельзя было назвать унылым задротом, на которого за семнадцать лет жизни не клюнула почти ни одна девушка. Напротив, он пользовался большим успехом у противоположного пола чуть ли не с детского сада. Одноклассницы постоянно подбрасывали ему в ранец записочки с признаниями. В пионерских лагерях он вовсю целовался с девчонками по укромным уголкам, а по окончании смены в его записной книжке вечно оставалась куча адресов, аккуратно вписанных туда разнообразными девичьими почерками в сопровождении устных заклинаний: "Ты ведь пришлёшь мне письмо, Саша? Правда, пришлёшь? Или хотя бы открытку! Я буду очень ждать…"
А вот серьёзных отношений не получалось. Ни к кому из своих знакомых девушек он не испытывал того, что называется влюблённостью или хотя бы романтической привязанностью… Нравились, конечно, многие. Но в каждой ему чего-то не хватало, что-то отталкивало — то во внешности, то в поведении, то в характере. Особенно раздражала манера современниц одеваться: для людей с хорошим вкусом мода конца восьмидесятых — начала девяностых была настоящим испытанием. Девушки больше не стремились подчеркнуть свою нежность, свою женственность. Шёл упор на агрессивную сексуальность и аляпистость, практически вульгарность. Большинство ровесниц Белецкого выглядело, как сборище дешёвых проституток. Дикий макияж, начёсы на голове, пёстрые лосины… но самым шиком считалось вырядиться в косуху с кожаной или джинсовой мини-юбкой (настолько мини, что становилось даже неловко за её обладательницу), довершив ансамбль колготками — фактурными в сеточку или с люрексом.
Кетеван была другой. Белецкий сразу выделил в ней то, что выгодно отличало её от остальных — это стиль. Несмотря на то, что фигура и ноги у неё были, что надо, и стесняться ей было абсолютно нечего, она не спешила облачиться в лосины или мини-юбку, предпочитая в основном изящные платья. Гриву роскошных тёмных волос не оскверняли ни начёс, ни лакированная чёлка. На свежем лице не было излишков макияжа — только чуть-чуть, самую малость тронуты блеском губы да слегка подкрашены ресницы, и без того, впрочем, чернющие, длинные и густые.
Вместе с тем, Кетеван нельзя было назвать скучной и чопорной девицей, отягощённой излишками воспитания. Была в ней и чертовщинка, и хулиганистость… а горячий кавказский нрав иной раз прорывался в самые неожиданные моменты. Девушка-огонь. Пламя, страсть, живость, изменчивость — всё это было о ней.
Белецкого безумно влекло к Кетеван, как физически, так и эмоционально. Он зависел от их общения, от встреч. Если они не виделись хотя бы день (к примеру, в воскресенье) — он считал его потерянным и отчаянно душил в себе порывы немедленно сорваться и поехать к её дому. Даже ради того, чтобы просто посидеть во дворе на лавочке и потаращиться на окна её квартиры, не навязываясь и не заявляя о своём присутствии…
Впрочем, чаще всего они встречались даже в выходные. И тогда весь его день, с утра до ночи, пропитывался счастьем, будто бисквитный корж — кремом.
Если погода была ясной и хорошей, они просто гуляли, бродили по Москве, не закрывая ртов ни на минуту — общались, смеялись, спорили, иногда даже немножко ругались… Если же было холодно или дождливо, они забредали в какое-нибудь заведение общепита, чтобы перекусить и согреться. Летом в столице открылись два новых "МакДональдса" (первый, на Пушкинской площади, стал три года назад настоящей сенсацией — очереди там были гигантские, многочасовые), и они частенько заруливали туда.
Одного он терпеть не мог — когда во время этих прогулок Кетеван приводила его в переговорный пункт и принималась названивать своему Аслану в Махачкалу. Понятно, что из дома она никак не могла это сделать — тётя Нателла бдила. Да и квитанции за междугородные переговоры выдали бы племянницу с головой…
Набрав заветный номер, Кетеван быстро совала трубку Белецкому:
— Пожалуйста, попроси Аслана к телефону!.. Меня они могут узнать, нужен именно мужской голос.
— Кем мне представиться? — с послушной обречённостью спрашивал он.
— Скажи — Фархад, — торопливо подсказывала она.
Эта нехитрая уловка срабатывала. Пока Кетеван самозабвенно ворковала со своим Асланом, Белецкий деликатно выходил из переговорной кабинки, стараясь лишний раз не смотреть на её улыбающееся, разрумянившееся лицо. Счастье Кетеван больно обжигало его… Время от времени его терзала смутная догадка, что девушка банально использует его как прикрытие, чтобы усыпить подозрительность тёти, а на самом-то деле он ей и даром не нужен. Но Белецкий упорно гнал от себя эти мысли. Пусть не как парень, не как молодой человек… но ему хотелось быть рядом хотя бы в качестве друга. Близкого, верного друга.
Однажды, когда Белецкий в очередной раз "мужским голосом" попросил позвать Аслана, ему ответили, что парень в больнице, перенёс операцию по удалению воспалённого аппендикса. Белецкий вежливо поблагодарил и повесил трубку, однако, когда передал эту новость Кетеван, с девушкой неожиданно приключилась истерика.
— Я должна поехать к нему! Немедленно! — взахлёб рыдала она. — Я должна быть рядом, плевать, что все подумают! Я не могу оставаться здесь, когда он в больнице! Мне срочно нужно на вокзал!..
Он пытался успокоить её, как мог — на них и так уже ошарашено косились люди, а она визжала и отбивалась.
— Пусти меня!.. Пусти! Ты ничего не понимаешь… Я его люблю, я умру без него, слышишь?! Если с ним что-нибудь случится, я под машину брошусь или из окна выпрыгну, понял?!
В конце концов, пришлось прибегнуть к крайнему средству, чтобы её успокоить, а именно — влепить пощёчину. Это было трудно, но необходимо сделать. Во всяком случае, эффект шока и неожиданности сработал — Кетеван потрясённо затихла, глядя на Белецкого во все глаза. Он немедленно сгрёб её в охапку, прижал к себе и не отпускал. Оба тяжело и взволнованно дышали.
— Ну всё, всё… тише, Кети, успокойся… — выговорил он негромко, поглаживая её по спине. — С ним всё будет в порядке, поверь. Это всего лишь аппендицит. Пустяковая операция. От этого не умирают…
До неё постепенно доходил смысл его слов. Наконец, она обмякла в его объятиях и заплакала, как ребёнок — облегчённо, освобождённо, светлыми слезами.
А Белецкий в который раз почувствовал жгучую зависть к тому, кого она любит так горячо, так беззаветно… Зависть, граничащую с ненавистью.
Поначалу он думал проводить Кетеван до дома — в свете новой информации, открывшейся после звонка в Махачкалу, момент казался явно неподходящим для прогулок и развлечений. Однако девушка отчаянно замотала головой и вцепилась в его руку:
— Я не хочу сейчас домой. Просто побудь со мной, Сандро, пожалуйста… мне страшно. Мы можем что-нибудь выпить? — неожиданно предложила она.
И ему ничего не оставалось, как привести её в то самое кафе на задворках кинотеатра "Россия", где работал его знакомый бармен.
Внутри было накурено, тесно и шумно, но Кетеван это не смутило. Она заказывала коктейль за коктейлем, словно запрограммировала себя на то, чтобы напиться вдрызг, в стельку… но ничего не получалось. Кетеван оставалась абсолютно трезвой — во всяком случае, казалась такой. Вот только речь её стала не такой порывистой, как обычно, сделалась плавнее и медленнее, да глаза блестели чуть ярче, чем всегда — только и всего. Но на всякий случай Белецкий старался почти не пить, чтобы не потерять контроль над ситуацией.
