В училище он ограничивался тем, что просто смотрел на Кетеван издали. Ему хватало и этой малости… Они не разговаривали уже очень долго: не ссорились, просто постепенно стали друг другу совершенно чужими. Их по-прежнему ставили вместе, в пару — на танцах и на этюдах; они вдвоём выходили на сцену во время учебных спектаклей… Работали в дуэте они всегда отменно, слаженно, искренне поддерживая друг друга. Но едва их отношения пытались хоть чуть-чуть выдвинуться за рамки профессиональных, взгляд Белецкого моментально потухал. Он замыкался в себе и продолжал своё упорное молчание, которое не могли разбить робкие попытки Кетеван поинтересоватся, как у него дела, какие новости.

“Зазнался, — пошёл шепоток по училищу. — Звёздная болезнь накрыла, мы ему теперь не ровня, рылом не вышли!”

Однажды, опаздывая, он ввалился в аудиторию и обнаружил там одинокую Анжелу. Она сидела в совершенно пустом помещении и рыдала навзрыд.

— Что случилось, Климова? — поинтересовался он участливо. — И где все?

— Занятие отменили, — всхлипнула она.

— А ты чего тут сидишь, не уходишь? Кто тебя обидел?

— Вали отсюда, — сердито отозвалась она, утирая распухший красный нос платком. — Не твоего ума дело… тоже мне, добренький нашёлся. Да тебе на самом деле насрать! Как и всем остальным…

И такой у неё был страшный, отчаявшийся голос, что он вдруг по-настоящему испугался.

— Анжел, что с тобой?

И она, поддавшись его сочувствуюшему тону и взгляду, вдруг одним махом выложила, что беременна, аборт делать уже поздно, да она и не стала бы, боится, что потом вообще не сможет иметь детей, а будущий счастливый отец послал её куда подальше, потому что он взрослый и уважаемый человек, у него другая семья, официальная, в которую какая-то провинциальная студентка ну никак не вписывается.

— А предохраняться его в семье не научили? — растерянно, не зная, чем тут можно помочь, пробормотал Белецкий в ответ на эту внезапную исповедь.

— Это я виновата… — прорыдала Анжела. — Я сама всё подстроила… Я думала… надеялась, что если “залечу”, он точно разведётся со своей грымзой.

— Дура, — коротко и беззлобно выдохнул он. — И что теперь ты собираешься делать?

— Теперь уж ничего не поделаешь… Мать меня убьёт, она ещё не знает. Никто не знает… Прямо хоть иди — и с моста прыгай… ну куда мне одной, с ребёнком… в Москве я не смогу остаться… ни карьеры, ни законченного образования… мать-одиночка… у нас в городе все пальцем будут показывать… — она заревела с удвоенной силой.

Решение пришло ему в голову мгновенно. Он даже сам удивился этой простоте и ясности.

— Слушай, Климова… выходи за меня, а?

Анжела от шока даже перестала икать.

— Ты рехнулся?

— А чего? Успокоишь своё семейство, завершишь образование, родишь ребёнка в законном браке…

— Тебе-то это зачем?

— Ты права, по большому счёту — незачем. Но я ничего и не теряю. Просто… сам я едва ли когда-нибудь женюсь, в смысле — по любви, — его губы искривила болезненная усмешка. — А тут… просто дружеская помощь. Тебя это ни к чему не обязывает. Меня тоже. Мы даже спать друг с другом не будем. Распишемся — и всё. Кому какое дело?

— А ребёнок? — она всё ещё не понимала.

— Нет, всё-таки, ты дура, — укоризненно вздохнул он. — Скажем, что он мой. И запишем меня отцом.

Анжела недоверчиво прищурилась.

— Я не пойму, в чём подвох, Белецкий.

— Да нет никакого подвоха. Считай, что я просто разочаровался в серьёзных отношениях и не верю в институт брака… Ну честно, мне это ничего не будет стоить. А вот тебя, я так понимаю, здорово выручит…

Глаза Климовой заметались.

— А твои родители? Они не будут против?

— Даже если и будут, что с того? — он пожал плечами. — Я, слава богу, не мальчик уже. Деньги сам зарабатываю. И, кстати, я давно искал уважительный повод съехать от них…

В её взгляде зажглось подозрение.

— Ты хочешь отомстить Кети? Чтобы она кусала локти и думала — ах, кого я потеряла?

— Да нет… не хочу я никому мстить, — не слишком уверенно отозвался он. — В общем, моё дело предложить, твоё — согласиться или отказаться. Можешь подумать, я тебя не тороплю.

— Ты такой добрый, — выдохнула она почти с ужасом.

— Совсем нет. — Белецкий покачал головой. — Но иногда и у меня случаются “души прекрасные порывы”…

Он и сам не мог толком сформулировать, какие цели преследовал. Отчасти он делал это из чувства жалости к попавшей в беду однокурснице. Отчасти — действительно назло Кетеван, которая пренебрегла его чувствами. Женитьба представлялась ему разумным и логичным выходом из положения. Этакий благородный жест: разочаровавшийся в любви юный джентльмен спасает честь опозоренной леди.

Он не выяснял специально, но Анжелка иногда вскользь, мимоходом, пробалтывалась, что Аслан по-прежнему находится в Москве. Парню удалось найти здесь работу. Затем — так же, от Анжелки — Белецкий узнал, что работа эта была связана с каким-то нелегальным бизнесом, и родители Аслана, прознав про это, потребовали немедленного возвращения сына домой. Нагулялся мальчик, пожил в столице — и хватит. “Мальчику” к тому моменту уже исполнилось двадцать четыре года…

А вот о чём он знать не мог, даже не догадывался — так это о том, что Кетеван после отъезда любимого устроила истерику и самую настоящую голодовку. В конце концов, не на шутку перепуганные эмоциональным шантажом родители были вынуждены дать добро на этот брак. Грузинская родня надавила авторитетом и численностью, где-то даже немножко пригрозила, и махачкалинская родня приехала в Грузию практически полным составом — знакомиться и официально просить руки Кетеван.

Вот тогда-то, в самом конце четвёртого курса, эта сумасбродка Кетеван и бросила учёбу — без оглядки, без сожалений, чтобы поскорее воссоединиться с Асланом и сыграть свадьбу. Мастер рвал и метал, пытался приструнить её, стыдил, умолял не зарывать свой талант в землю и хотя бы получить диплом, но… куда там! Одуревшая от счастья Кетеван не хотела ничего слышать, не желала больше ни минуты ждать.

Белецкий ничего этого не знал…

Он тогда приехал из Питера домой и отсыпался после двух суток непрерывных съёмок. В училище решил сегодня не ходить, и даже телефонный шнур выдернул из розетки.

В дверь позвонили. Затем ещё и ещё… С трудом поднявшись с постели и волоча своё одеревеневшее тело в сторону прихожей, Белецкий мысленно костерил последними словами визитёра, кем бы он ни был.

За дверью обнаружился какой-то посторонний нахальный мальчишка-подросток.

— Ты Саша? — спросил он бесцеремонно.

— Ну.

Мальчишка протянул ему свёрнутую трубочкой записку.

— Тебе просили передать.

— Кто просил-то? — озадаченно крикнул он ему вслед, но мальчишка уже с гиканьем сверзился по лестнице.

А затем он развернул записку, увидел торопливый знакомый почерк… и почувствовал, что так же, как летел вниз мальчишка-нахалёнок, летит сейчас в бездонную пропасть его несчастное сердце.

“Сандро, не смогла до тебя дозвонится. Я выхожу замуж и уезжаю из Москвы насовсем. Если ты не против, мне хотелось бы увидеть тебя в последний раз…”

Это прощание окончательно лишило его сил и стало многолетним ночным кошмаром. Сном, который возвращался к нему снова и снова…

Он мчался на Казанский вокзал, чтобы успеть попрощаться с той, жизнь без которой казалась немыслимой. Теряя рассудок от отчаяния, летел на собственную казнь — и не мог остановиться. До смерти боялся отпустить её без последнего "прости"…

Детали того дня намертво отпечатались в его памяти: и панический страх опоздать, и характерный запах шпал, пропитанных креозотом, и гудки прибывающих поездов, и безликая равнодушная толпа, толкающая его плечами и локтями, пока он лихорадочным взглядом выискивал на перроне единственное нужное и важное для него в целом мире лицо.