— Что это? — коротко спросил Белецкий.
— Врождённый порок сердца, — отозвалась она еле слышно. — Его не сразу распознали. Слишком поздно диагностировали. Ты знаешь, Аслан вообще не особо доверял врачам, в последние годы он внезапно ударился в религию и постоянно уповал на волю Аллаха — дескать, если ему угодно, ребёнок и так поправится.
— И что? Проглядели порок?
— На плановом осмотре во время прослушивания сердца выявили шумы. Необходимо было провести эхокардиографию, чтобы выяснить, органические ли они, связанные с пороком сердца, или функциональные. Но… мы так и не собрались. Аслан заверил, что доктор просто гипердиагност, а с малышом на самом деле всё в порядке. Видишь ли, у Аслана тоже был шум в сердце в детстве, но с возрастом всё нормализовалось. Ненавижу себя за то, что пошла тогда у него на поводу и послушалась! — она непроизвольно сжала пальцы в кулаки.
— Когда вы узнали?
— Через четыре года. Только через четыре года! Мне казалось, что мальчик просто слабенький. Он очень плохо набирал вес, быстро утомлялся, не мог бегать и играть со своими сверстниками — сразу начинал задыхаться, учащалось сердцебиение. В общем, однажды я просто схватила его в охапку и потащила на полное обследование… Тогда-то мне и озвучили приговор. С таким диагнозом долго не живут. Максимум — ещё пару лет…
Она нервно щёлкнула замком своей сумки и выудила оттуда пачку сигарет.
— Извини, но мне надо… могу я закурить?
Он молча приспустил стекло с её стороны.
Кетеван торопливо затянулась, закашлялась, отвернулась к окну, чтобы дым не шёл на Белецкого. Он тем временем попытался позвонить домой, жене. Но она почему-то не брала трубку…
— Ну, а дальше начались мои отчаянные попытки вытянуть Мурада из этого кошмара, — продолжила Кетеван.
— Твои попытки? — он взглянул на неё искоса. — А твой драгоценный Аслан тут совсем ни при чём? Он не принимал в этом участия?
— Я же говорила тебе, — она горько усмехнулась, — он ударился в религию. Говорил, что Мурад и так поправится… “иншАллах”. То есть, если Бог даст… Он просто ежедневно молился за здоровье сына и искренне считал, что этого достаточно.
— Бред какой-то, — Белецкий поморщился. — И ты не пыталась его вразумить? Или ты тоже стала соблюдающей мусульманкой?
— Я не меняла веру, — тихо сказала Кетеван. — Но… ты многого не знаешь о нашей с ним жизни. Мне было очень непросто. Он… был против того, чтобы я работала. Ему никогда не нравилась выбранная мною актёрская профессия, о том, чтобы играть на сцене или сниматься в кино после свадьбы, не могло быть и речи. Но он не хотел даже того, чтобы я получила высшее образование по какой-нибудь другой специальности… Он старался контролировать каждый мог шаг. Не выпускал меня одну на улицу. Заставлял повязывать на голову платок, если мы выходили из дома. Запрещал даже просто разговаривать с другими мужчинами…
— Это то, о чём ты так горячо мечтала, Кети? — спросил он с непередаваемым выражением горечи, сожаления и вины, точно сам был в ответе за то, что с ней случилось. — Быть домохозяйкой, подчиняться ревнивому мужу-тирану, носить хиджаб и не иметь ни профессии, ни работы? В этом — твоё счастье? В беспрекословном повиновении любимому, обожаемому Аслану? Где же, чёрт возьми, ваша хвалёная грузинская гордость… Как твои родные допустили подобное?
— Я… никогда и никому не жаловалась, — отозвалась Кетеван. — Гордость или глупость, не знаю… Скорее всего, просто банальный стыд. Ведь все они непременно сказали бы: "А ведь мы тебя предупреждали! Мы тебе говорили!" Я долго скрывала от родителей, как мне живётся в Махачкале. Если дело касалось лишь меня, я ещё могла как-то стерпеть. В конце концов, действительно — сама виновата. Я была так слепо влюблена в него, что закрывала глаза на всё остальное. Но… когда встал вопрос о здоровье и жизни нашего ребёнка… я просто не могла больше молчать и скрывать. Мне нужна была поддержка близких. Аслан настолько наплевательски отнёсся к новости о страшном диагнозе, что я готова была его убить.
— А его родственники? Они тебя как-то поддержали?
— Смеёшься?.. Им было всё равно. Свекровь окончательно разочаровалась во мне, когда её внук родился таким "задохликом". Она всегда была очень прохладно настроена по отношению к Мураду. В общем, я обратилась к своей семье в Грузии… и они уговорили меня подать на развод, пока ребёнка окончательно не угробили таким равнодушием.
Кетеван слегка поморщилась.
— Это была чуть ли не война. Скандалы, слёзы, угрозы и истерики… К счастью, свекровь была только рада сложившейся ситуации — она и убедила Аслана, в конце концов, отпустить меня с миром. Ведь я в любом случае была его недостойна, по её мнению… А у неё уже была присмотрена другая невеста, и она торопилась как можно скорее устроить сыну новый брак — чтобы, пока не поздно, он мог порадовать её другими, здоровыми и крепкими, внуками… Вообще в Дагестане дети после развода родителей обычно остаются с отцом. Но здесь… никто не хотел взваливать на себя эту ответственность. Кому это надо — возиться с больным ребёнком? Жить в постоянном стрессе, в вечном напряжении и страхе: не дай бог хотя бы лёгкая простуда или температура, слабое сердце не справляется даже с небольшими нагрузками, могут возникнуть осложнения, не говоря уж о…
— Можешь не объяснять, — заметил он вскользь. — После инфаркта врачи больше всего пугали меня именно вирусами… Даже заставили сделать прививку от гриппа.
— В общем, я просто забрала Мурада и уехала домой, в Грузию. Странно — я прожила в Махачкале больше двадцати лет, а "домом" она для меня так никогда и не стала…
Она покачала головой в такт собственным мыслям.
— Ну, а дальше… дальше началась беготня по врачам и больницам Тбилиси, поиск специалистов, консультации, попытки нащупать пути решения проблемы… Все сходились на том, что если сделать пластику аортального клапана — есть шанс выжить. Но это очень сложная, очень рискованная операция именно в нашей, конкретной, ситуации, её могут провести только высококлассные специалисты. Я перелопатила весь интернет и выяснила, что такие операции качественнее всего делают за границей, лучше в Германии или Израиле. В Грузии просто нет клиник подобного уровня и гарантий. Разве что в Москве… но только в какой-нибудь хорошей частной больнице, где будет больше шансов выжить.
— Операция дорогая? — спросил Белецкий.
— Ну, как сказать… не так дорого за спасение жизни ребёнка, — Кетеван усмехнулась. — Всего-то десять тысяч долларов за то, чтобы мой сын был здоров. Но ты не думай, — добавила она торопливо, — деньги у меня есть, я не собиралась просить их у тебя.
— Тогда что ты собиралась у меня просить? — поинтересовался он. Ну вот, кажется, они и подобрались к главной цели её визита.
Она выкинула сигарету за окно и опустила глаза.
— Изначально я вообще не хотела тебя впутывать в свои проблемы. Даже мысли такой не было. Мне всего лишь нужен был врач-кардиохирург — и не просто хороший, а самый лучший в Москве. Я не могла рисковать, доверившись специалисту средней руки. В конце концов, мне подсказали координаты одной частной привилегированной клиники…
В этот момент он уже начал догадываться, к чему она клонит.
— Так я и вышла на то закрытое заведение, в котором тебя оперировали год назад, — выдохнула Кетеван, по-прежнему не глядя ему в лицо.
Клиника кардиохирургии, где Белецкому было сделано аортокоронарное шунтирование, трепетно блюла свою репутацию. Попасть туда могли лишь избранные — политики, актёры, певцы и другие знаменитости. Пациентам после операции требовался абсолютный покой, и руководство клиники обеспечивало его в полной мере. Никаких ушлых журналистов, бесконечной череды посетителей и даже просто контактов с любопытными пациентами. Каждому предоставлялась индивидуальная палата, в которую был вхож только медперсонал и близкие родственники — из тех, кого пациент сам пожелает принять.
