В конце концов, изнервничавшись до изнеможения, он ненадолго прилёг на диван в гостиной и прикрыл уставшие, воспалённые глаза. Невыносимо было даже помыслить о том, чтобы пойти в их с Галинкой спальню, лечь на ту кровать, где всего лишь день назад, ранним утром, они проснулись вместе… где подушка ещё хранила тонкий, еле уловимый аромат её волос, всегда пахнущих морем и степными травами…

Он вдруг впервые отчётливо понял, что просто сдохнет без неё. Не сможет существовать физически, если её не будет рядом. Она была необходима ему, нужна, как воздух. И он должен был, обязан как можно скорее непременно её вернуть.

В восемь утра Белецкий набрал номер Галинкиной матери, но она сразу же сбросила звонок. Вероятно, дочь уже проинструктировала её, как следует себя вести с негодным зятем… Хотя, возможно, ей просто неудобно было сейчас говорить, успокаивал он себя.

Выждав с полчаса, не перезвонит ли тётя Ксана сама, он снова набрал её номер… и его снова безжалостно сбросили.

Белецкий не оставлял попыток дозвониться до тёщи даже в такси, пока ехал в театр на репетицию (решил, что сам за руль в таком состоянии точно не сядет). Нервное напряжение всё нарастало. Около десяти утра тётя Ксана, наконец, откликнулась.

— Вона не хоче з тобою розмовляти*, - отчеканила она вместо приветствия. Это был её фирменный стиль — со всеми окружающими, включая даже совершенно русскоговорящую дочь, тётя Ксана принципиально общалась тільки рідною мовою.

— Но она хотя бы доехала, с ней всё в порядке?! Как она? — выпалил Белецкий, задыхаясь от волнения и одновременно облегчения — во всяком случае, Галинка теперь под надёжным крылышком у мамы, под её чутким присмотром.

— А ти сам як думаєш? — помедлив, отозвалась тётя Ксана. Если бы голосом можно было убивать — Белецкий уже гарантированно был бы покойником.

— И всё-таки? — спросил он.

— Плаче і плаче без перерви. Не треба дзвонити, сам кашу заварив — тепер не скаржся. I дівчинку не муч, — и, не дав ему сказать больше не слова, первая отключилась.

Чёрт… чёрт, конечно надо было ехать туда самому, и как можно скорее. Нельзя было решать такие вопросы ни по телефону, ни по электронной почте, ни другими посредническими методами. И как некстати, господи, как некстати сейчас эта злополучная премьера, когда голова забита совершенно другими проблемами!

Плачет… Он почувствовал, как сжалось у него сердце. Галинка рыдает там сейчас по его милости. Как он ненавидел себе в это мгновение, как проклинал за то, что согласился на этот танец с Кети…

А ведь следовало ещё разобраться, откуда жена узнала о поцелуе. Очень уж оперативно и точно было сработано. Он почти не сомневался, что это дело рук Анжелы, но требовалось всё-таки проверить информацию.

А ещё… он совсем забыл, что сегодня ему должна была позвонить Кетеван. Он уже пообещал ей помочь, и сейчас просто не мог спустить всё на тормозах.

Тем более, если речь шла о жизни шестилетнего ребёнка.

___________________________

*Здесь и далее — пер. с украинского:

“Вона не хоче з тобою розмовляти” — “Она не хочет с тобой разговаривать”

тільки рідною мовою — только на родном языке

“А ти сам як думаєш?” — “А ты сам как думаешь?”

“Плаче і плаче без перерви. Не треба дзвонити, сам кашу заварив — тепер не скаржся. I дівчинку не муч” — “Плачет и плачет без перерыва. Не надо звонить, сам кашу заварил — теперь не жалуйся. И девочку не мучай”

2019 год, Ялта

Впервые она заплакала, только когда очутилась в Крыму. До этого внутреннее оцепенение сковало Галинку настолько крепко, что она не могла полностью расслабиться и дать волю слезам.

В самолёте, прямо перед взлётом, на неё снова накатила паническая атака, уже третья за неделю. Нечем было дышать, к горлу подкатывала тошнота, смешанная с ужасом, на лбу выступила испарина — Галинке показалось, что она вот-вот потеряет сознание. К счастью, она уже успела почитать в интернете об этой — оказывается, довольно распространённой — проблеме и о способах её решения в домашних условиях, поэтому торопливо вытянула из кармашка впереди стоящего кресла бумажный пакет, раскрыла и уткнулась в него лицом, стараясь, чтобы внутрь не просачивался воздух.

Сосед слева покосился на неё с опаской и даже брезгливостью — очевидно, решил, что чрезмерно чувствительная девица собралась блевать во время взлёта. Однако, увидев, что попутчица всего лишь шумно и ритмично дышит в пакет, слегка подуспокоился. Впрочем, Галинка не обращала на него ни малейшего внимания — она просто делала вдохи и выдохи, насыщая лёгкие углекислым газом и восстанавливая баланс кровообращения.

Наконец, её стало потихоньку отпускать. Галинка откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

— Боитесь летать? — участливо поинтересовался сосед.

— Да, — кивнула Галинка медленно, не открывая глаз. — У меня аэрофобия.

— На самом деле, шансы разбиться на самолёте ничтожно малы, — изрёк собеседник заплесневелую истину с таким выражением, точно открыл Америку. — Гораздо чаще люди попадают в аварии на дорогах, но никто же не прекращает ездить в машинах и пользоваться общественным транспортом…

Она не стала ничего отвечать. Ей было не до разговоров. Но увы — сосед оказался общительным и, видимо, решил крепко присесть ей на уши, чтобы скоротать время в пути.

— А вы в Крым отдыхать летите?

— Да.

— Наверное, студентка? На каникулах?

— Да.

— Хотя у студентов сессия почти весь июнь идёт… или вы отличница-активистка и сдали всё досрочно?

— Да.

— А почему одна? Или друзья-подружки тоже подтянутся?

— Да.

— А как вас зовут?

На этом моменте Галинка открыла, наконец, глаза и серьёзно вглянула на болтуна. Это был мужчина средних лет с добродушным румяным лицом, ясными, как у ребёнка, любопытными глазами и таким же наивным детским убеждением, что люди всегда рады его компании.

— Простите, что сразу не предупредила, но можно, я просто посижу молча? Когда со мной вступают в беседу незнакомцы, у меня сразу паника начинается. Помимо аэрофобии, у меня ещё и социофобия. И… логофобия.

— Мы можем и познакомиться, раз такое дело! — нет, его решительно невозможно было ничем смутить. — Меня Артём зовут — ну вот, я для вас больше не незнакомец! А ваше имя можно узнать?.. Кстати, вы очень на одну певицу похожи… Галина Тесленко — может, слышали? Но вы-то посимпатичнее, чем она, будете. У вас красота естественная, а она-то вся "сделанная"…

Это было абсолютно невыносимо… Галинка даже испугалась, что у неё сейчас случится ещё одна паническая атака, и тогда её высадят из самолёта до того, как он взлетит.

— Простите ещё раз, но я пас, — покачала она головой и снова демонстративно откинулась головой на спинку кресла, закрывая глаза.

Сосед что-то ещё сердито бубнил и обиженно сопел над ухом, но она притворилась, что внезапно оглохла. Сейчас у неё совершенно не было сил даже на формальную вежливость к попутчикам и на поддержание ни к чему не обязывающего лёгкого разговора.

Самолёт вырулил на взлётную полосу и теперь набирал скорость. В тот момент, когда он оторвался от земли, Галинка почувствовала странное опустошение, связанное с облегчением. Она до сих пор не знала, правильно поступила или нет. Возможно, вернее было бы сначала дождаться откровенного разговора, который окончательно поставил бы крест на её браке…

Но это не было трусостью или малодушием, Галинка не собиралась вечно по-страусиному прятать голову в песок. Просто она не могла сейчас видеть лицо мужа. Не могла заставить себя взглянуть ему в глаза… пока. Было ещё слишком больно. Независимо от того, что бы он ей сказал… и что скажет в будущем. Станет оправдываться и придумывать глупые беспомощные отговорки? Или, напротив, заявит, что наконец-то определился и между ними всё кончено? Ей невыносима была мысль как о первом, так и о втором варианте. Но всё равно невозможно было изменить того, что она увидела на фото. Это уже не просто дружеская встреча в кафе за чашечкой кофе… Это — было. Этого не отменишь.