— Тяжело, наверное, постоянно сидеть на диете? — спросил он как-то. Ему было неловко, что она так старается для него, а сама не съедает при этом ни кусочка.
Лидочка улыбнулась и покачала головой.
— Это уже не диета, а образ жизни. Когда к нему привыкаешь, больше не чувствуешь себя самоограниченцем. У балерин есть золотое правило: не есть много и не есть поздно. Всё просто!
— Но какие-то продукты, наверное, всё равно под запретом?
— Булочки, сахар, газировка… вот, пожалуй, и всё. Меньше соли, меньше специй. Чем проще еда — тем лучше. Овощи, фрукты… Я не испытываю нужды специально худеть или соблюдать жёсткую диету.
— Всё-то у тебя легко и просто, — усмехнулся Белецкий недоверчиво. — А по-моему, балет полон запретов и ограничений…
— Ограничения есть, конечно. Но, если я начну их все перечислять, тебе и правда покажется, что у меня ужасная жизнь, — Лидочка засмеялась. — На самом деле, все эти запреты вполне логичны. К примеру, ноги — это мой рабочий инструмент, поэтому нельзя много ходить пешком. Максимум, полтора-два километра в день. И долго стоять тоже не рекомендуется, именно по этой причине я ненавижу очереди… Нельзя же заставлять, к примеру, оперного певца постоянно кричать — он просто сорвёт себе голос! Потом, мы должны избегать травмоопасных занятий типа катания на коньках или горных лыжах. И вообще, лучше не перебарщивать со спортом, есть риск, что начнут работать совсем другие мышцы, нарастут бёдра, а они для балета неприемлемы.
— Нельзя ходить пешком, говоришь? — он приближался к ней, легко, как пушинку, подхватывал на руки и нёс по направлению к спальне. — Это мы учтём…
Она заливисто хохотала и прижималась к нему крепче, торопливыми гибкими пальцами пробегая вдоль его позвоночника, а он шутливо шлёпал её по попе и приговаривал:
— А вот нарастить бёдра не помешало бы, честное слово!
— Мне нравится, что ты носишь меня на руках, — призналась она однажды, застенчиво уткнувшись ему в плечо, как маленькая девочка. — На сцене я пока не удостаивалась подобной чести, я же не прима — так хоть в обычной жизни попробовать… Слушай, как всё-таки жаль, что ты не танцор. Был бы моим партнёром! Если у нас с тобой в постели всё так хорошо, думаю, на сцене мы бы тоже сработались, — она мечтательно улыбнулась. — Ты вообще… способный парень. Во всех отношениях. Ух, как бабы будут сходить по тебе с ума и терять голову!.. Вот помяни моё слово.
— Почему это? — он усмехнулся, впрочем, весьма польщённый.
— Чувствую. В постели ты прежде всего думаешь о партнёрше. Не о себе. Это подкупает, знаешь ли… Ты очень отзывчивый и внимательный. И это не показное, а от души…
Белецкий нежно прикоснулся к её щеке, обводя пальцем веснушки. Они ему ужасно нравились. Лидочка улыбнулась:
— На самом деле, я рыжая.
— Что? — не понял он.
— Я крашу волосы.
— Правда? — удивился он. — Я… не особо в этом разбираюсь. А зачем? Тебе, наверное, и рыжей было бы очень хорошо.
— Так положено. Сценический цвет волос у всех балерин — тёмный, светловолосым приходится использовать накладки или краситься. Вообще, все девушки из кордебалета должны быть похожи, нельзя привлекать излишнее внимание. Даже удивительно, что, при нашей внешней одинаковости для зрителей, у нас всё равно заводятся поклонники. Ждут после выступлений, дарят цветы, подарки… Скромнее, чем солисткам, конечно. Но всё же…
— Наверное, нелегко пробиться на главные партии? — предположил он. — Нужны связи и блат?
Он не особо интересовался внутренней кухней балета, но захотелось проявить внимание. Лидочка фыркнула в ответ:
— Ещё спрашиваешь! В Большом театре и блат — большой… За первые роли и сольные номера все друг другу глотки перегрызть готовы. Ну, впрочем, как и в любом другом коллективе, где работает много женщин, — хмыкнула она. — Всюду змеи, сплетницы и интриганки, которые рады плюнуть в спину при любой возможности. Нас же в кордебалете — почти сто человек. Сто! И каждая мечтает о том, что когда-нибудь станет солисткой, примой… Мужчин меньше, поэтому их и ценят выше, и платят больше. И они все на виду… — и тут же принялась взахлёб, с восторгом, рассказывать о молодом талантливом пареньке Коле Цискаридзе, восходящей звезде Большого театра.
— Цискаридзе… — задумчиво повторил Белецкий. — Грузин, что ли?
— Ага, он из Тбилиси. Очень, очень способный! У него пока несколько сольных партий, но ему наперебой пророчат и главные роли в самом ближайшем будущем. А какой красавец… все девочки у нас пищат от восторга. Да только Коля — кремень, ни с кем служебных романов не завязывает… ну, или очень хорошо это скрывает.
Почему-то Белецкому было приятно слышать о том, что один из лучших молодых танцовщиков Большого — именно грузин. Словно, благодаря Кетеван, он и сам немного сроднился с этим весёлым гостеприимным народом…
— Не жалеешь, что выбрала эту профессию? — спросил как-то Белецкий у Лидочки.
— Иногда… Обидно, когда приходится отказываться от больших праздников, — призналась она. — К примеру, Новый год… Вся страна веселится и отмечает с ёлкой, салатами и мандаринами, а у нас в это время выступления. Но в целом… конечно же, не жалею. Я об этом с детства мечтала! А ты? В смысле, почему решил стать актёром? Хотя с твоей внешностью тебе туда прямая дорога, жалко добру пропадать, — она улыбнулась и провела пальцем по его лицу, очерчивая профиль.
— Да на самом деле, как-то спонтанно получилось, — признался он. — В школе в драмкружке занимался, там все ахали — талант, талант… Каких-либо других талантов я в себе так и не обнаружил, вот и решил попробовать. И неожиданно поступил! Одновременно в школу-студию МХАТ и в Щукинское. Подумал и выбрал Щуку. Всё-таки, это одна из самых сильных театральных школ в мире…
— Ты будешь знаменитым, — заявила она уверенным тоном. — Очень, очень знаменитым. Я это тоже чувствую — на интуитивном уровне. Когда-нибудь приду к тебе за автографом, так и знай! По старой памяти дашь мне его вне очереди?
Он засмеялся, не воспринимая её болтовню всерьёз.
Они встретились много лет спустя, когда он действительно стал знаменитым актёром, а она к тому времени уже завершила свою танцевальную карьеру. Век балерины недолог — тридцать пять, максимум — тридцать восемь лет, и она уже выходит в тираж… Когда возле служебного входа после спектакля Белецкого подстерегла красивая рыжеволосая женщина с букетом и несмело окликнула, он даже не сразу узнал в ней Лидочку. А узнав — очень обрадовался. Она изменилась, а вот осанка, грация и походка остались прежними… Пообщаться им тогда толком так и не удалось — поклонницы, визги, вспышки фотоаппаратов, программки, подсунутые ему для автографов… Только и успели перекинуться парой дежурных фраз. Лидочка, по всей видимости, очень смущалась, осознав, какой большой звездой он стал, и когда Белецкий отвлёкся на очередную фанатку, расписываясь ей в блокнотике, попросту испарилась. Ушла по-английски. Обнаружив её отсутствие, он ужасно расстроился и долго потом жалел, что не успел задержать, не сделал и не сказал чего-то важного и искреннего, тёплого, необходимого… В конце концов, в его сердце и памяти Лидочка занимала особое место. Она навсегда осталась для него первой настоящей женщиной. Учительницей, которая сделала из него — мужчину…
Новый, девяносто четвёртый год, встречали в общаге. Мало кто пожелал уехать из города к родителям на праздники — да и смысл? Всё равно в первых числах января начиналась сессия.
Решено было повеселиться на славу. Гуляли целым этажом, вскладчину — каждый собирался притащить в общий котёл что-нибудь вкусное: кто тазик винегрета, кто холодец, кто селёдку… Анжела обещала испечь "Наполеон", а девчонки из тридцать восьмой комнаты — сибирячки — затеяли самые настоящие пельмени. Белецкий поручился, что достанет через приятеля-бармена шампанское и другой алкоголь.
Тридцать первого декабря он забежал к Кетеван, чтобы вдвоём ехать в общагу. Тётя Нателла, всё утро провозившаяся вместе с племянницей у плиты, уже уходила — вечером в Большом показывали традиционный новогодний балет “Щелкунчик”. Он застал её в прихожей. Галантно подав женщине пальто, Белецкий поздравил её с наступающим и вручил коробку шоколадных конфет. Тётя Нателла расчувствовалась чуть не до слёз.
