– Максим, – представился я, когда мой новый знакомый замолчал, – можно просто Макс.
– Вениамин, – быстро ответил он, – можно просто Веня.
После чего бросил в мою сторону быстрый взгляд – не посмеюсь ли я над таким именем, но я ничего смешного в нем не увидел. Подумаешь, Вениамин! А Веня так просто классно. Коротко и емко. Разговор как-то сам собой увял. Мы посидели несколько минут молча. А что, собственно, было еще говорить? Жаловаться на тяжелую жизнь я не привык, да и чем мне мог помочь мой новый знакомый?
– Макс, – неожиданно спросил он, – а можно тебя спросить, почему ты сидишь здесь?
– Да вот сижу… – а чего, собственно, мне стыдиться, скажу, как есть. – Денег у меня нет, документов тоже, корабль ушел еще утром. Обычная морская история. Сам, в общем-то, во всем виноват. Мне ребята говорили: “Не надо ракы пивом запивать!”, да я не послушался…
– Слушай, – Веня посмотрел на меня более внимательно, до сих пор он только рассеянно поглядывал, больше изучая носки собственных ботинок, – поехали со мной! Хоть поешь нормально, переночуешь. Одежду какую-нибудь найдем. А то чего ты тут один скучаешь…
Насчет скучаю, это он, конечно, погорячился, а в остальном хорошо сказал, по-доброму. Но я махнул рукой – чего, мол, там. Мы ведь совсем не знакомы. На что он более решительно и, я бы сказал с пафосом, заметил:
– Брось, Макс, мы ведь русские, а русские своих на войне не бросают!
– Спасибо тебе! – я протянул ему руку, и мы обменялись крепким рукопожатием. – Но ты не думай, я халявником никогда не был. В долгу не останусь.
– Тем более! – улыбнулся Веня. – Ты ведь здесь все знаешь, а я, видишь, даже такси не смог взять.
– Без проблем! Правда, в турецком и я не особенно силен, но зато английский у меня ничего. Объясниться вполне могу. Я ведь моряк!
А про себя с грустью подумал – бывший моряк. На советском флоте таких невозвращенцев не прощают. Спишут на берег и все дела! Мы еще раз обменялись рукопожатием, скрепив негласный договор о сотрудничестве, и встали. Веня бодро, я со скрипом. Он назвал гостиницу, где был забронирован номер. Я почесал репу, мысленно представил себе карту Стамбула и даже, кажется, вспомнил это название на обшарпанном фасаде – примерно напротив рынка в районе Лалели. Так что никакого такси нам не надо – две-три остановки на трамвае, и мы на месте…
Когда мы подъехали к гостинице, стемнело окончательно. Фонари, конечно, светили, и витрины сияли, но уходящие в стороны от проспекта переулки и улочки, больше похожие на темные загадочные провалы, напоминали о наступившей ночи. Настоящей южной ночи – черной, внезапной и душной.
– Да, – заметил Веня, вылезая из трамвая и подозрительно оглядываясь, – жарко здесь…
– Привыкнешь, – успокоил я его.
И тут его взгляд зацепился за какую-то турецкую старушенцию, согбенную и с палкой. Она стояла на краю тротуара и растерянно смотрела на проносящиеся машины из-под черного платка, закрывающего большую часть лица. Веня сделал шаг в ее сторону с явным намерением оказать содействие в переходе на другую сторону, но я дернул его за рукав:
– Ты чего! Здесь к женщинам, которые в платках, лучше не подходить, независимо от возраста. Могут не так понять.
– Она же старенькая, ей помочь надо!
– Сама разберется! И вообще, кто из нас лучше знает местные порядки?
– Все, все! Иду…
А на открытой террасе гостиничного ресторана гуляла большая компания. Судя по нескольким трехлитровым бутылям “Смирнова” и нестройному пению про кружащегося над головой черного ворона, это были наши люди. Да и кто еще будет сидеть в такую жаркую ночь на улице, пить водку и петь про ворона? Не говоря уже о великом и могучем – том самом, который убедителен, ярок и образен как никакой другой язык, особенно в части непечатных выражений. Веня даже поморщился. Странный он все-таки…
– Это же надо на такой жаре еще и водку пить, – искренне удивился Веня, и я понял, что это дело он тоже особо не жалует. Про таких культурных трезвенников в корабельной стенгазете пишут: “Наш маяк!” или “Держите равнение на…” Так и хорошо! Я уж как-нибудь за двоих постараюсь. А нестройный хор продолжал самозабвенно тянуть: “Ты добычи не дождешься, черный ворон, я не твой…”
Мы подошли ближе и присмотрелись – за столом в основном сидели солидные дамы, или, попросту говоря, тетки. Все они были чем-то неуловимо похожи друг на друга и почти одинаково одеты.
– Челночницы… – глубокомысленно заметил Веня, и в глазах его блеснул интерес. – Надо будет познакомиться, может, что полезное удастся узнать.
– О чем? – удивился я.
– О торговле, разумеется, – Веня многозначительно посмотрел на меня. – Или ты решил, что я дирижер малого филармонического оркестра, прибывший на гастроли?
– Да нет, на дирижера ты не очень… – я подумал, что могу обидеть его ненароком, вдруг он с детства мечтал о музыке, и замялся. Плохо все-таки, когда голова туго соображает. – Но и на челнока тоже не того…
– А я и не челнок. – Веня поставил чемодан, бодро лязгнув железной окантовкой о потертый мраморный пол. – Я, Макс, приехал сюда просто денег сделать!
В его голосе мне вдруг послышалась какая-то странная уверенность, особенно когда он произнес слово “деньги”. Да, а ведь он только с виду такой зайка в штанишках с помочами, немного испуганный и растерявшийся. На самом же деле что-то в нем волчье проглядывает…
Мы довольно быстро получили ключи от номера у сонного дежурного, доплатили за второго жильца, то есть меня (в смысле я объяснялся, а Веня башлял), и погрузились в скрипучий допотопный лифт, пахнущий старым комодом. Тут я, кстати, и узнал, что фамилия моего нового товарища не менее странная, чем имя – Дарматович. Впрочем, к делу это отношения не имело…
В номере я первым делом пошел в ванную, где наконец-то смыл с себя следы ошибок и заблуждений последних суток. А как прекрасна была отдающая железом холодная вода из-под крана! Я пил ее бесконечно долго, с присвистом и прихлюпом, забыв о простейших правилах гигиены. И жизнь медленно, словно нехотя, возвращалась в мое измученное тело.
Когда я вышел, Веня даже присвистнул – так разителен был контраст между мною прежним и мною нынешним. Он даже присел на кровать рядом с чемоданом, в котором только что копался. В руках его была большая стеклянная банка черной икры – настоящая, с изогнувшимся осетром и черной аппетитной зернью на крышке.
– Лучше чем любая валюта! – пояснил он.
– Странно… Наш старпом Лукич тоже одно время пользовался для своих делишек черной икрой, однако последнее время перешел на доллары, – заметил я, падая на свою койку. – У него даже присказка появилась: “Доллар – ум, честь и совесть нашей эпохи!” Он, правда, это только шепотом говорил и среди своих. Боялся, что капнут, куда следует. Каждый раз как скажет, боязливо оглядывался и прикладывал палец к губам. По мне, так проще промолчать…
– Это он правильно говорил, – кивнул Веня, бережно убирая банку обратно в чемодан. – Икру возить не выгодно стало.
– Что-то я тебя не пойму, – удивился я. – Говоришь не выгодно а сам привез.
Веня обернулся, словно желая удостовериться, что кроме нас в номере никого нет, и шепотом пояснил, что предпочитает пользоваться мелкой пшенкой, подкрашенной черной гуашью. Соль – по вкусу, для запаху – рыбий жир.
– Даже вкусно получается! – подвел он итог своему изобретению.
– И ты собираешься это продать? – мне представилась малоприятная картина, как нас гоняют по рынку разъяренные торговцы, обманутые в своих ожиданиях полакомиться икоркой.
– Конечно, нет, – отмахнулся Веня, копаясь в чемодане, – у меня другой план.
Тут он вытащил вполне приличные спортивные штаны неброского синего цвета с широкими, по меньшей мере, маршальскими лампасами и линялую футболку того же цвета.
– Держи пока это, завтра чего-нибудь получше прикупим…
И мы пошли ужинать.
В отличие от шумной компании соотечественников, мы сели в зале – там хоть и хило, но работал кондиционер. Веня еще удивился, чего это они на улице сидят, где гораздо жарче, но я объяснил, что для нормального приема алкоголя душа требует простора. Он внимательно меня выслушал, кивнул в знак того, что понял, после чего предложил:
