Прямо над головами сверкнула молния, почти сразу громыхнуло, кто-то вскрикнул. Я вновь накинул капюшон на голову. На телегах стали подвозить хворост и поленья для костра. Судьба подсудимого, еще не объявленная, казалось была решена и без суда. Местные жители считали, что уничтожив источник зла, они заживут лучше. Но лучше не будет, мертвых не вернуть.

Когда мы с епископом оставались наедине, я задавал ему много вопросов, надеясь разобраться во всем. Все улики были против них, но как-то все слишком гладко. Я повидал много преступников, много еретиков, отвергавших Церковь. И этот малый был похож на загнанного зверя, который не мог понять что происходит вокруг него, откуда паника, недружелюбие и почему он в клетке. Только сказать ничего не мог. Невиновность была написана у него на лице, но лицо не свидетель, как и его молчание. Все мои попытки разговорить его, приводили здоровяка только в еще больший ужас. Присутсвие свидетей не позволяло мне пойти дальше и заставить его покаяться, сказать, что он сожалеет, что его заставили или что угодно в этом роде.

– Вы же понимаете, что он слабоумный, – говорил я епископу тихо, когда Мартин уходил молиться в часовню при местной церквушке, а стражник и писарь шли в трактир, чтобы выпить и все обсудить подальше от моих ушей и ушей епископа.

– Понимаю. Но его вина неоспорима.

– Но зачем? – в который раз спросил я его, останавливаясь у самого выхода их монастырского погреба, который переделали временно под темницу для пленника. – Зачем ему или второму, что сбежал, травить своих же соседей? Возможно, своих друзей.

– Ты ответь мне, – пожал плечами епископ. – Он мог позавидовать соседу, поругаться с кем-то. Причин может быть много.

– Я опросил всех. За эту неделю я познакомился с каждым, кто живет в городе и не допросил разве что малолетних детей. Ни с кем он не ругался.

– Смотри на факты, Габриэль. Факты и есть самое важное, разве не этому тебя учили?

– Я знаком с юриспруденцией, не стоит тыкать меня в нее носом. И довольно неплохо знаком, раз мой орден счел возможным поставить меня на то место, где я сейчас. Но может ли полоумный отвечать за то, что человек, у которого он работал, поругался с соседом из-за жены и решил отравить его?

– Это сложный вопрос, ты сам знаешь, зачем задаешь его мне? Какого ответа ожидаешь?

– Мне нужен совет. Этот город знаком тебе лучше, эти люди – твои соседи, они приходят к тебе за помощью в том или ином деле. Кому как не тебе знать, как они отреагируют, если полоумный здоровяк будет отпущен.

– Ты не сможешь этого сделать.

– Почему?

– Плохая идея, Гейб, плохая. Хуже некуда. Его все равно казнят, и после тебе придется искать тех, кто убил его тихо, ночью на улице. И, знаешь, что я тебе скажу? Я бы не хотел видеть тебя в тот момент, когда ты на площади вынесешь вердикт отцу той маленькой девочки, которая умерла первой от отравленного хлеба.

Я прикусил губу. Мне неизвестно было будущее и как все произойдет. Положение меня и сейчас не сильно радовало. Я должен был отправить на костер подсудимого, который не отвечает за свои действия, только для того, чтобы люди не устроили расправу, которую мне же и придется разгребать.

– Осудить идиота, чтобы сберечь от греха озлобленных жителей, – прошептал я так же тихо. – Где же тут справедливость?

– Сейчас не о ней речь. Просто выбери то, что предпочтительней. Он виновен? Несомненно. Пусть понесет наказание, которого заслуживает. И пусть местные забудут обо всем, как о сташном сне, и жизнь вернется в свое русло. Ты уедешь, а мне тут еще жить. Понимаю, для тебя это дилемма. Но именно для этого ты здесь, чтобы решать подобные вопросы. И ты правильно заметил на счет греха: на подсудимом уже он есть, трое малышей, которые лежат в могиле, не говоря уже о взрослых. Ты не должен допустить, чтобы ведомые местью горожане согрешили, взяв на себя смелость вершить правосудие вместо тебя.

В его словах, конечно, была искра рассудительности и здравого смысла. И да, я решил этот вопрос именно так, чтобы он обошелся без нежелательных последствий. Муки совести не давали мне покоя и я сомневался, что смогу вымолить прощение за это свое решение.

В реальность меня вернул Мартин, тарахтящий что-то мне на ухо.

С неба снова потоком хлынул дождь. Я знал что это не помеха тем, кто готовит костер для сожжения, был только рад, что нашего участия в этом не требовалось, мы, инквизиторы, всего лишь искали и доказывали, все остальное было делом местных старейшин, епископов и палачей.

Сгоревший еретик еще несколько дней простоит на площади, на всеобщем обозрении, пока его не снимут и не похоронят подальше от местного кладбища, без креста и почестей, как собаку.

– Собери после аутодафе «гроб», на закате мы отбываем.

– Не будешь присутствовать на казни?

– Я сделал для этого малого все, что мог, но, к сожалению, оказался бессилен, и его судьба более не в моих руках и руках Церкви, – сделал я ударение на последнем слове.

Мартин кивнул, но затем поняв, что я этого не увижу, ответил:

– Все сделаю. И я, пожалуй, еще побуду на площади, дождусь окончания.

– Дело твое, – отозвался я и покинул площадь, стараясь не выдавать своей поспешности.

Я вернулся в таверну, где мы с Мартином остановились несколько дней назад. На пути был еще один городок, где нас ждали. Мимо меня, спеша на площадь, пробежала девушка, неся на плече кувшин скорее всего наполненный до краев маслом для розжига промокших поленьев и веток. Она склонила голову и чуть присела, приподняв юбки, в знак почтения и поторопилась дальше. Еще одна жертва хлеба и зрелищ, хотя в данном случае хлеб был неуместен, учитывая что стал источником и причиной мора в городке.

Глава 2.

Ярослава вздрогнула и проснулась. По щекам все еще катились слезы. Она вытерла их и поежилась. Одеяло не спасало от холода, а сны, которые ее преследовали последние несколько ночей не прибавляли спокойствия и уверенности.

После третьего месяца в бегах сил у нее почти не осталось. Питаться тем, на что хватает денег, и работать по 2-3 недели в забегаловках, после чего снова переезд, снова съемная квартира, и ежеминутный страх что ее найдут и ее жизнь закончится. Иногда она мечтала чтобы закончилась, когда не была уверена, что ее сил хватит на очередной переезд. Однако, проходили две недели, она рассчитывалась с работы, где у нее не требовали даже паспорта, садилась в свою старенькую машину, доставшуюся от деда и ехала в следующий на ее пути населенный пункт.

В небольшой город у широкой реки она приехала почти три недели назад, сразу же нашла комнату у старушки, работу недалеко от вокзала – продавец автозапчастей в небольшом магазине с директором настолько пафосным, что считал будто его магазин один из лучших в городе. Ярослава не спорила, для нее было важным, чтобы он платил, а все прочее ее не волновало. Платил он сущие копейки, но выбирать особо было не из чего. Она была уже и официанткой в закусочной, и горничной, даже мыла привокзальный туалет. Деньги не пахнут, как любил говорить Саша.

Яра посмотрела на часы, валяться было некогда, последний рабочий день, и она уезжает, завтра же с утра. Городок действовал на нее угнетающе, мрачный и неприветливый. Она сомневалась, что он выиграл бы приз как самый симпотичный из мелких городишек. А представляй его в этом качестве ее нынешний шеф Прошев, шансы скатились бы до нуля. Прошев был ужасен и как человек, и как начальник, и как нельзя кстати подходил к общему впечатлению о самом городке.

Несмотря на сложившуюся ситуацию, Яра часто улыбалась. Стоило покинуть свою золотую клетку, из которой она едва ли пару раз в месяц выходила на улицу, она познакомилась с множеством приятных и не очень людей. Забавных и чудных людей хватало везде, но чем дальше она отъезжала от мегаполиса, в котором прожила всю свою жизнь, тем чаще они встречались и тем чуднее становились. Едва выехав из Московского кольца, она словно бы оказалась в одной большой деревне, где люди жили куда проще. Ярослава не имела ничего против таких городков, и даже могла бы остаться в каком-нибудь из симпотичных, которые встречала на пути, жить и доживать свою жизнь, будь у нее такая роскошь – остановиться где-то.