- В вас, Ренар, сидит священник. Вы еще не забыли первого причастия. Вы за мораль, чистоту, долг.

- Вы правы. Мне осточертели рогоносцы и ваши мудреные сонеты, которыми полна наша литература.

* Ревность, ссоры в дружбе - насколько это тоньше, чем любовные ссоры.

18 марта. Бойтесь образов, которые восходят ко времени Гомера, как бы они ни были прекрасны.

1 апреля. Когда он пьет в кафе с какой-нибудь супружеской четой, он всегда платит, чтобы его сочли за любовника.

8 апреля. Не нужно смеяться, пока мы остаемся на поверхности вещей, надо сначала войти в них. Смеяться надо изнутри вещей. Проще говоря, я не над всякой политикой смеюсь, потому что возможна и хорошая политика, которой я не знаю, но я смеюсь над политическими деятелями, которых я знаю, и над политикой, которую они делают у меня на глазах. Пусть смех будет не легкомыслен, а серьезен и глубок, пусть он имеет свою осмысленную философию! Смеяться над слезами может только тот, кто плакал сам. Смешными вещи бывают только время от времени, но ничто не бывает смешным вполне и навсегда.

Нужно смеяться только над прекрасными вещами, которые можно любить. Банальное не вызывает смеха. Прежде чем смеяться над великими людьми, надо научиться их любить всем сердцем.

Смех неуязвим, потому что он смеется и над самим собой, но он умирает сам по себе, если лица вокруг мрачны и задумчивы.

17 апреля. Интересно, что делает глаз, прикрытый веком.

* В пустыне она попросила бы стул, чтобы присесть.

21 апреля. Эредиа в одном салоне, торжественно брызгая слюной, воскликнул:

- Но "Афродита" Люиса - просто чудо! После Флобера не было написано ничего подобного. Это лучший роман за последние пятьдесят лет.

Тотчас же Поль Эрвье и Вандерем вышли из комнаты.

- Удивительные люди эти романисты, - сказал Эредиа. - Нельзя при них похвалить ни одного романа.

Но тут кто-то спросил:

- Скажите, Эредиа, а Пьер Люис писал также и стихи?

- О да, но, между нами говоря, напрасно, потому что стихи его - сама посредственность.

24 апреля. Катюлю Мендесу: "Иной раз мне кажется, что вы хлопаете меня по плечу и говорите мне: "Жюль Ренар, вам следовало бы совершить небольшое путешествие на Луну - это вас освежило бы". И я покорно отвечаю: "Неплохая мысль! Но как?" Нет, мы не способны кружить над собою, заглянуть в свое маленькое узкое существование, где временами стоит такой мрак.

После Корнелей и Расинов, великих людей мечты, пришли Лабрюйеры и Ларошфуко, великие люди действительности.

Нам мерзки шарлатаны, фокусники, лжегении, бахвалы и надутые рожи, которые разыгрывают из себя носителей идеала. Великий человек завтрашнего дня, тот, что завладеет всем нашим сердцем, - это писатель, у которого не хватит мужества написать двести страниц, то и дело не отбрасывая перо с воплем:

- Господи, каким дерьмом я занят! Каким дерьмом!

Больше не будет страстных. Будут развлекающиеся предатели. Страстные в любви! Что такое? В какой любви? Только потому, что кто-то спит с женщиной, со всеми женщинами, нужно воздевать к небесам руки? Вы предлагаете нам бесконечные вариации любовных спазм. Но, будь вы прокляты, прочтите же сначала хоть одну мысль Паскаля, и вы повернетесь спиной к самой распрекрасной голой девке. Никогда не поверю, что эта легкая усталость, пусть даже она возникает снова и снова, пока не доведет нас до могилы, содержит нечто в такой уж степени вдохновляющее.

Что касается меня, то если мне предложат написать "Бургграфов" и дадут необходимые силы, я покачаю головой и откажусь. Возвышенное, повторенное дважды, - а ведь вы имеете в виду шедевр, - становится приторным.

Вы убеждены в нашем бессилии и не хотите видеть нашей усталости и ужасной скуки. О, мы будем продолжать писать! Конечно, писать нужно, но наше перо скользит с цветка на цветок, как пресытившаяся пчела.

Когда вы говорите: "Высокие и пустые химеры", - мы не понимаем. Мы с улыбкой качаем головой, потому что знаем все как свои пять пальцев.

Дорогой мэтр, с Гюго, Ламартином и Шатобрианом гений поднялся слишком высоко. Он переломил себе хребет. Теперь он тащится по дороге, как гусь.

Хватит изучать "половые проблемы". Мы обходим ваши любовные пары, которые в исступлении катаются по земле. И так как вы от них неотделимы, мы обходим и вас. Мы вас обогнали. Наша чистота не заслуга, мы целомудренны из отвращения.

Я слышал, как великий поэт, выбравшись из алькова, воскликнул: "Земля и небеса! Мы любили друг друга, как львы!" Почему обязательно лев? Хватит и самого обыкновенного зверька!

А икота пьяного? Адюльтер? Надоевший самому себе жалкий треугольник? Но у меня нет сил вам отвечать.

О, здоровенные, крепкие самцы! Да и наш господин Золя, который не прочь иногда потрепать за ушко молодежь, - разве не советовал он нам удаляться два-три раза в неделю в ржаное поле с юными красотками? Сжальтесь! Пощадите! А то мы умрем со смеху.

Мы уже выше и дальше вас, потому что вы еще по уши в этой жизни, а мы приближаемся к смерти.

Вы ждете, чтобы кто-нибудь поднялся? Никто не подымется: так удобно сидеть. А лежать еще лучше. И кроме того, мы слишком много читали любых авторов: и страстных, и скептиков, включая Жюля Леметра, и шутников. Нам знакомы и остроты, легкие, как струя, и философские системы, высокие, как доходные дома. Мы пресыщены до тошноты, до смерти устали, захлебнулись.

А эти маленькие пакости слишком пахучей любви!"

Май. Кровь бросилась в голову розам.

* И главное: никогда не смешивать печаль со скукой.

* Путешествие в Шитри. То радость, то печаль в лад с биением сердца, а оно только и делает, что сжимается или расширяется.

И сколько здесь дремлет древней истории.

Поглядеть сначала на эти деревушки, разбросанные на большом расстоянии друг от друга, а потом увидеть их как на карте, где они зябко жмутся друг к дружке.

Все, что жили здесь, родились не в одно время со мной. И мертвые говорят мне: "Торопись жить".

Самое забавное, что в каждой из этих маленьких деревушек жили в средние века по два-три мастера. А в наши дни не найдешь ни одного столяра, способного вырезать голову Республики.