В кустах сидели ребята понезаметнее.

Хорошо хоть, наземная часть госпиталя надежно соединялась с подземной. Уже в здании были общие металлодетекторы, завизжавшие после него. Конечно, будут визжать, все-таки три ствола на теле совсем не булавки. Но Джон только кивнул отлепившимся от стен ребятишкам, и те попросту испарились. Чистенькие коридоры с кучей снующего персонала, что не обращали на них внимания. Привыкшие. Не было суетливого быдла, требующего к себе внимания из-за прыщика на жопе. Тишина какая. Семь этажей вниз и длиннющий пустой коридор с несколькими дверями был несколько нереальным. Будто плыл в воде. Пришлось проморгаться и прикусить слегка зык. Что-то он разволновался.

Знакомство с папой.

Ха-ха три раза.

В одноместной, но довольно большой палате было довольно людно и сумрачно. Трое мужчин окружили койку и тщательно внимали лежавшему на ней негру.

Пиздец.

Папаша Прайм оказался черным.

Не то чтобы он был расистом, как бы и сам порождение француза и дичайшей помеси пуэрториканки и норвежца. Но ведьма его была как сливочная зефиринка. Бледная как поганка.

От бинтов и гипсовых сооружений Папаша Прайм казался иссиня-черным. Да еще и с голубыми глазами, что уставились на него с непонятной ненавистью. Правда, прожигающая бездна сразу исчезла, оставив легкий интерес.

Значит, Прайм бесился не на него.

Люк с кивком общего приветствия подошел в кровати. Представлять его Прайму не стал. Посчитал ненужным, он и остался у входа.

И хотя босс ему ничего так и не сказал, он увидел ее сразу.

Сидевшая в кресле в самом темном углу зашторенной комнаты, она смотрела в пол и опять уплывала из-под взгляда. Только дернулась, как в прошлый раз, когда он неприкрыто уставился. А поднявшиеся на него осмысленные глаза намертво отпечатались на его сетчатке. Под футболкой что-то невнятное заскреблось, когда увидел еще не сошедшие синяки на скулах и трещинки на пересохших губах. От небольшой проплешинки на виске явно вырванных волос стало неимоверно душно в собственной коже и жутко от своего же гнева, лавиной снесшего на своем пути все разумное.

Он, ни секунды не раздумывая, сделал шаг, не имея ни мысли в голове.

Легкая трещина рта в виде улыбки остановила, как молотом ударив по мозгу.

Он захотел вытереть невыплаканные слезы, застрявшие в уголках глаз. Чтоб глаза тоже улыбались. Захотелось разгромить все стены, схватить ее за плечи, вытрясти из нее все плохое. Краем разума понимал, что наверняка все повинные в ее ранках, синяках и ссадинах уже мертвы. Но захотелось стать некромантом, чтобы поднять их трупы и с особой жестокостью разорвать на мелкие кусочки.

Он с трудом мигнул, и чуть сам не отшатнулся.

Она уже стояла рядом, и ноздри постоянно двигались, словно она внюхивалась в него.

Он так и не понял, когда именно ее тоненькое запястье оказалось в его лапе.

Легла в кисть сама, как в так и не начавшемся танце, как в жесте приветствия. В тусклом свете настенных ламп она больше не текла убегающей водой. Стояла твердо перед глазами. И даже казалась обычной нормальной девчонкой. Кожа ее лапки была совсем мяконькая, бархатная такая, что он едва сдержался чтоб ногтем не ткнуть, ощутить. Чуть надави ногтем, прорвется, все ниточки мышц навыпуск. Но едва он погладил кожу большим пальцем, ее рот искривился.

Будто он кислотой на нее полил.

Вырванную руку даже не пытался удержать. В злом оскале виднелись два ряда мелких остреньких зубов, которые захотелось увидеть окровавленными от его прикушенных пальцев. Оскал исчез также быстро, как и появился, глазенки остекленели. Деревянной куклой обогнула его по большой дуге и исчезла за дверью, вырвав по пути кусок его здравомыслия.

Но ему стало намного легче дышать, едва она ушла.

Настолько она забрала его внимание себе, что он позабыл, что нужно дышать. Как будто всем своим весом встала ему на кадык, и давила, мешая жить. А тут сошла с пьедестала, и смылась. По его коже побежали мурашки от осознания, как же стало легче дышать.

В уши ворвались тихие голоса присутствующих. Гости у койки продолжали что-то рассказывать, так и не поняв, что у них за спинами было некое событие. Почти таинство.

Таинство первого прикосновения.

Лишь Люк со сжатыми губами смотрел прямо на него, когда он соизволил к ним повернуться. Не стал заморачиваться, просто сел в кресло, где она до этого сидела. И также уставился в пол, как она до этого.

И поэтому не видел, как косился на него Папаша Прайм.

Пустая голова звенела. Он не знал, сколько тупил в пол, пока не понял, что его окликают. По кислому виду Люка сразу стало ясно, что звали его не раз и не два. Гости уже ушли, в палате остались только переломанный Прайм со странным выражением лица, он да босс. Покидать уютного кресла не хотелось, но пришлось подойти к кровати. Приятный даже для него голос Папаши никак не вязался с его льдинами в глазах.

— Привет-привет, Бен. Я, как ты уже понял наверно, Финнеган Прайм Ричардс. Можешь звать меня Папаша Прайм. Прости, что не протягиваю руки. Ну, сам понимаешь. Ха-ха. И прости, что заставил Люка оторвать тебя от твоих дел. Просто захотел познакомиться с тобой. Не подумай плохо, но мы тут немного на взводе. Плохие дела творятся, а тут и ты со своими интересами. Я это, заставил ребятишек бабки твои собрать, чтоб тебе вернули. Люк рассказал, зачем ты информацию вынюхивал. Зачем тебе так тратиться, если можно спросить прямо у меня. Ха-ха-ха. Сразу скажу, если дочка захочет сменить специализацию, то и я буду не против. Но я что-то сомневаюсь. Не любит она людей. Ха-ха. А кто сейчас любит. Да и Люк, насколько знаю, не сильно будет сопротивляться, если моя Риппи в его команду влезет. А, премудрый Люк?

Командир лишь фыркнул.

Только вот глаза Прайма ни разу не смеялись, несмотря на каркающий смех. От них прям запредельной осторожностью несло. Беспокоился. Настоящий папаша. И ответить-то было нечего. Не говорить же теперь, что совсем другие виды он имеет на его дочку. И ведь встанет со всем своим гипсом, чтоб шею свернуть ему. И разрешил ему вопросы задавать. Если бы знал, что у него в голове творится, хрен бы он получил разрешение спрашивать хоть что-то.

Разрешение вздернуться бы получил.

Так что лучше молча подождать.

— А ты, я смотрю, не очень любитель разговаривать. Или просто плохо воспитан, молодой человек.

— Прайм, он просто…

Ого.

Вот это да! Вот это поворот.

Папаша одним взглядом Люка заткнул.

А босс-то и закрыл рот сразу. Уважает так? Или у Прайма влияние настолько большое? Но сам Прайм и границы знает. Не стал при нем выговаривать Люку, мол, я не с тобой говорю и не тебя спрашивал. Умный. И не совсем старик, как показалось. Лет пятьдесят от силы. Сильно старше. Мутно все как.

И почти плевать.

Если придется, переступит через всех. И Люка в расход, и папашу Финна Прайма. И Тайлера. Всех.

Он готов и на это.

— Вот что, приятель. Как на духу скажу, ты мне не очень-то и нравишься. Я думал, что привык каменным рожам, но ты непробиваемый какой-то. Никак не пойму, что у тебя на уме. И смотришь на меня, как на мертвеца, хоть бы мигнул разок. Нутром чую, что-то не так. Но когда пойму, дружок, берегись.

Зачем так растягивать слова. А ну да. С перебитым горлом трудновато говорить.

Уж он-то знает.

— Никаких… кхм… плохих намерений.

Как будто и его горло исковеркано. Люк даже поморщился. Но еще и скривился от фальшивого энтузиазма Папаши Прайма.

— Эй, Люк, гляди-ка. А твой истукан разговаривать умеет. Ты погляди-ка. Снизошел рот раскрыть. Не обижайся, дружок. Если Люк тебя терпит и доверяет, значит, есть за что. А как так вышло, что его я знаю сто лет, а про тебя не слышал ни разу, потом разберемся.

— Не высовываюсь.

Прайм аж сверкнул на него своими льдинками. Хотя зачем так удивляться правде? И ни разу не намек это был.

— Ладненько. Где там моя мелкая. Эй, Люкас-фильм, у тебя есть что в загашнике? Давай вытаскивай, я же знаю, у тебя всегда во фляжечке имеется.