Мужчина перестал печатать и повернулся к нам с Чарли. Мы были в этот раз вдвоем. Настя была на работе. Я передал мужику все чарлины талмуды, и он снова стал что-то печатать.

– Приезжайте. Ну или в аэропорт езжайте, только скажите там, что завтра у вас выезд, и они вам все оформят, – продолжала женщина в телефон. Да, именно что завтра. Если скажете, что в субботу, то они вам фигу покажут. Да, могут. И не просто могут, а обязательно покажут.

Женщина положила трубку и посмотрела на Чарли. Он уже успел освоиться, обнюхаться и решил познакомиться с телефонной женщиной.

– Ну и кто к нам тут пришел? – спросила она.

– Чарли.

– Куда вы едете сэр Чарли?

– Польша. И до Праги.

– Через Брест поедете?

– Туда – да, обратно – Бобровники.

– На Бобровниках говорят, ветеринар пограничный пьет. Белорусский. Жена ушла.

– Это нам усложнит процедуру? – спросил я.

– Да нет. Он вообще редко показывается. Скорее всего, так проедете. Глянут бумагу и вперед. У поляков построже. Но, может, это все слухи.

Женщине вновь кто-то позвонил, а мужик попросил меня ответить на несколько вопросов о Чарли.

– Знаешь, что я тебе скажу? Хрен редьки не слаще, – сказала женщина в телефон и сбросила звонок.

– Чего? – спросил мужик и оторвался от компьютера.

– Хрен редьки не слаще, – повторила женщина, и мужик кивнул, как будто понял, о чем идет речь.

Справки нам сделали быстро – последний этап прошел хорошо. Э-э, нет. Не хорошо. Сразу после справок, мы с Чарли поехали гулять в Битцевский парк – это такое место, в Москве, где парк выглядит почти как лес, и сразу после прогулки моя машина не завелась. То ли я забыл выключить фары и сел аккумулятор, то ли еще что – мои знания об устройстве машин начинались и заканчивались заменой колеса, масла и провода от телефонной зарядки.

Да, машина не завелась. Дом наш находился в двух остановках метро, но на метро мы не поедем. Чарли еще ни разу не был в метро, я не знаю, как он отнесется к этой штуке. Так дойдем. Руки в ноги и дойдем.

По пути нам повстречалась немецкая овчарка и ее хозяйка. Овчарка была хорошая и добрая, и Чарли был не прочь с ней поиграть, но мне хотелось домой, я хотел пить и был расстроен из-за машины.

– Пойдем Чарли, пойдем, – сказал я и потуже перехватил поводок. – Это не твоя весовая категория.

Мы ушли, а Чарли еще долго оглядывался на овчарку, а я на хозяйку овчарки. Она была очень толстая и с грустными глазами. Мне стало стыдно.

– Ведь я же про собаку это, что не твоя весовая категория, – сказал я Чарли. – Про собаку. Не про хозяйку. Она-то ведь хорошая. Вон у нее пес какой хороший.

Чарли посмотрел на меня и побежал дальше насколько ему позволял поводок. Я забыл про сломанную машину и занялся самокопанием.

Пока Настя и Чарли садятся в машину, упаковываются, пристегиваются, я в последний раз отвлекусь от описания нашего путешествия, которое еще даже и не началось и напишу заметку о моей стране. Немножко русофобскую, как подумают некоторые, хотя мне кажется, что наоборот, преисполненную любви и обожания к той территории, которую отграничили столбами и паспортными контролями и на которой мне довелось родиться. Так вот, я живу в Москве в районе Чертаново и каждый год я провожу социсследование. Очень важное. Макиавелли и не снилось.

Каждый год возле моего дома местные жители протаптывают в стороне от тротуара тропинку – короткий путь через дорогу. Коммунальщики ее перекапывают, в надежде, что больше по ней ходить не будут и срезать путь тоже не будут. Но каждый год результат один и тот же – люди начинают ходить по бокам перекопа, и к концу лета тропа становится шириною в реку.

И вот я думаю, когда вместо того, чтобы воевать с мельницами и ловить сачком ветер, местные власти сделают из тропинки дорожку и подрисуют к ней зебру через дорогу? Ведь ни разу еще подобный перекоп проторенной тропы не помогал. Ни разу перекопанная тропинка не останавливала поток людей по ней ходящих. Я таких случаев не вспомнил.

Наша первая остановка – Бородино. Мы много раз проезжали мимо этих мест, где Кутузов наставлял палок в колеса Наполеону, или же наоборот – где Наполеон надавал хороших лещей господину Кутузову, тут как посмотреть, но сегодня решили заехать. Сто двадцать километров от Москвы, Чарли уже явно устал колотиться в машине. Можно и проветриться.

Мы остановились на большой пустой парковке. Вокруг – ни души. Сбоку стояло красивое здание, видимо музей Бородина, впереди было поле с монументом на холме. Местность была ухоженная. То тут, то там торчали таблички-указатели достопримечательностей, но поле было настоящим, не газон с зеленой травкой, не асфальтированные дорожки с заборчиками по боками, от которых тошно, а просто скошенное поле. Не под корень скошенное, а больше так, для виду.

Чарли вылез из машины и начал чесаться – стоя, а стоя он делает это очень смешно: поднимается задняя нога и начинает скрести живот, причем чаще по животу он не попадает и чешет воздух.

– Мотоцикл заводит, – сказала Настя про Чарли. – Я думала, тут патриотичнее.

– Туравтобусы, китайские туристы и танки на постаментах?

– Да.

– Вон танк стоит, – сказал я и тыкнул пальцем вдаль, где в поле стояла тридцатьчетверка, – А так-то рано еще. Думаю, туристов тут много. Да и День победы скоро.

– А как связано Бородино и День победы?

– Как-то связано. Сила русского оружия, обагренного кровью.

– Вот поэтому я и не люблю по таким местам ездить. Напыщенно слишком и не в таком духе что: «тут случилась трагедия и больше такого с нами не будет», а скорее «вот вам выкусите. Сунетесь, повторим». Но.., но тут ничего так. Можно погулять.

Мы отпустили Чарли бегать по полю без поводка, он быстро понял, какая свобода ему привалила и умотал вперед, прямо на холм. Мы пошли за ним. Людей кругом как не было, так и нет.

– Вот тут Болконский и схватил флаг, – сказал я.

– Ты слишком много книжек читаешь. Оторван от жизни, – сказала Настя.

– Как думаешь, Толстой ездил сюда на поле, прежде чем писать свою «Войну и мир»?

– Зачем? Ну поле и поле. Как любое поле. Французы слева, русские справа.

– Ведь ему надо было проникнуться, вдохновиться?

– Вот ты вдохновился?

– Не знаю.

– Только подростки вдохновляются. Тут надо было просто сесть и написать.

– Я знаешь, что думаю. Толстой писал свою «Войну и мир», который сейчас школьники мучатся, через пятьдесят лет после событий. Это как если я сейчас сяду писать о Великой Отечественной. Что я знаю об этом? Да ничего я не знаю. Все выдумывать придется или тырить у мутных историков и таких же мутных описателей того времени типа Шолохова. Почему в «Войну и мир» так вцепились? Из пальца ведь высосано. Хоть и масштабно высосано.

– Думаю все дело в бороде. Человек с такой бородой не мог написать ерунду, – сказала Настя и поймала Чарли. Тот носился как угорелый – поле было большое, было прохладно, а на скошенной траве еще не прошла роса. Самое лучшее утро для нашего пса.

– Клещ, – сказал я и снял с белой гривы Чарли мелкого коричневого монстра и показал его Насте.

– Он такой мелкий? Никогда раньше не видела, – сказала Настя.

– Очень мелкий. Не заметить просто так.

– Пойдемте отсюда тогда. Какой страшный, – сказала Настя. – Пойдемте. Блин, клещи. Что же теперь проверять каждый раз Чарли?

– Значит проверять, – сказал я, раздавил клеща ногтем и выбросил. Это был самый первый звоночек проблемы, которая нас будет преследовать всё путешествие.

Пока мы гуляли, на парковке появилась еще пара машин, большой серый фургон и дворник, который был занят тем, что опустошал урны в свой большой мусорный пакет. Машины были без людей, а возле фургона стояло несколько полицейских.

– Это коневозка, – сказала Настя.

– А где конь?

Конь появился из-за фургона. Он был большой, стройный, серый, очень статный и красивый. Его вел под уздцы один из полицейских.