– Хорошо, дарагой…

Капитан со вздохом поправил:

– Не хорошо надо отвечать, а есть! Понял, товарищ рядовой?

Георгий сразу вытянулся:

– Есть, товарищ капитан!

Капитан махнул рукой и направился дальше…

Петр Чернопятов стоял в строю таких же добровольцев у военкомата. Они были одеты в гражданскую одежду. В стороне стояли Нина, ставшая накануне его женой и две женщины, матери молодоженов. Возле матери Нины застыли еще два мальчишки-подростка. Сестра Петра, Люся, провожала на фронт мужа и тоже пришла к военкомату. На аллее стояло несколько грузовиков.

Оба отца семейств стояли в строю. На руке Петра Чернопятова поблескивало серебряное кольцо. Он практически не слышал ничего из того, что говорилось на митинге. Часто смотрел на молодую жену и она уже несколько раз помахала ему дрожащей рукой, на которой блестело такое же колечко. Второй рукой прижимала к губам носовой платок. Нина изо всех сил сдерживала слезы. Матери молодоженов горько плакали и тихо плакала Люся, находившаяся на восьмом месяце, уткнувшись в плечо свекрови.

Толпа гражданских молчала точно так же, как молчал строй солдат. Старый военком, седой и невыспавшийся, стоял на крыльце и продолжал говорить:

– …коварный враг топчет нашу землю и надо приложить все силы для того, чтобы прогнать его с нашей, советской земли. Победа будет за нами! Враг будет разбит! По машинам!

Над площадью словно шквал пронесся. Крики и плачь взлетели к небесам. Каждый что-то кричал, чего-то наказывал. Звуки сплелись в сплошную какофонию. Нина сумела протолкаться сквозь толпу к мужу и приникнуть к его груди на секунду, шепнув:

– Я люблю тебя и буду ждать. Ты береги себя…

Какой-то мужик втиснулся между ними и оттолкнул влюбленных друг от друга…

Абрама Гольдберга провожали на вокзал всем многочисленным семейством. Собрались тетки, дядьки, двоюродные сестры и братья. Из всего семейства на фронт уходил он один, как совершеннолетний. Родственники вовсе не одобряли его решения и даже на вокзале шестидесятилетний дядя Абрахим пытался его отговорить:

– Абрам, зачем ты идешь на войну? Ты и в тылу найдешь себе дело. Тебе учиться надо. Ты даже винтовку держать не умеешь. Евреи никогда не воевали…

Народу вокруг было много. Неумолчный гул стоял над перроном. Люди обнимались, целовались, плакали, прощались. Кто-то стоял молча, тесно прижавшись друг к другу. Глядели в глаза и молчали. И над всем этим из репродукторов гремело:

– Вставай, страна огромная! Вставай, на смертный бой! С фашистской силой темною. С проклятою ордой…

Абрам, уже одетый в шинель и пилотку, в испуге оглянулся – не услышал ли кто-нибудь эти слова – и решительно возразил:

– Какая учеба? Вы что, не понимаете, что вначале надо немца прогнать, а уж потом думать об учебе!

Тетя Роза совала ему в руки огромную сумку со снедью и говорила с придыханием:

– Абрам, тут жареная курочка, яйца, пироги. Кушай, пожалуйста и постарайся не похудеть. Ты и так слишком худой…

Дядя Абрахим не отставал:

– Но ты даже винтовку держать не умеешь! Давай покажу. Я однажды был в тире…

Студент, понимавший, что от снеди все равно не отвязаться, сгреб сумку, разом согнувшись вправо. Вцепился мертвой хваткой в винтовку, которую пытался забрать дядя. Издалека донесся зычный голос:

– По вагонам!

Абрам с облегчением вздохнул. Руки дяди отпустили винтовку. Студент торопливо обнялся со всеми по очереди. С трудом закинул на платформу теплушки сумку со снедью и нырнул в теплушку сам, брякнув о край прикладом винтовки. Услышал, как заплакала за спиной родня. Мать торопливо крикнула:

– Абрам, береги себя!

Парень с трудом оглянулся в дверях. Солдаты напирали на его хилые плечи со всех сторон. Каждый норовил увидеть родных еще раз. Абрам заметил, как отец махнул рукой. Увидел лысую голову дядьки Абрахима. Пухленькую машущую ручку тети Сары, которую узнал по старинному огромному перстню.

Поезд дернулся и он едва не вывалился из вагона. Какой-то мужик успел сгрести Гольдберга за плечо и втащил в вагон. Над ухом раздалось:

– Жить надоело, салага?

Абрам обернулся: рядом стоял солидный мужик лет сорока. Обмундирование сидело на нем, как влитое. Даже винтовка казалась не лишней, как у Гольдберга. Чувствовалось, что послужить в армии ему пришлось изрядно. На рукаве красовались какие-то лычки, в которых Абрам еще не разбирался. Гольдберг, оглянувшись на проплывающую мимо каменистую обочину, поблагодарил:

– Спасибо вам, что выпасть не дали…

Мужик окинул его пристальным взглядом:

– Та-а-ак! Из интеллигентов что ли?

Абрам кивнул:

– Студент юридического…

Солдат окинул его пристальным взглядом и покачивая головой, снова спросил:

– А для какого черта на войну поперся?

Гольдберг упрямо вскинул голову:

– По той же причине, что и вы! Доброволец я!

Мужик хмыкнул, посмотрев, как неловко держит этот долговязый парень винтовку:

– Та-ак! Ты хоть винтовку держал в руках?

Абрам честно ответил:

– Нет. – Торопливо добавил: – Я научусь!

Мужик вздохнул, беря его за плечо и протаскивая за собой к стене:

– Некогда там учиться будет. Давай покажу…

Гольдберг неловко тащился за ним, успев сгрести неподъемную сумку и невольно расталкивая ею сослуживцев. Некоторые негромко материли его, кое-кто успевал отступить в сторону. Пару раз раздался смешок:

–Глянь, мужики, какой он баул себе набил!

–Видно решил с комфортом устроиться!

Йохим Кацман все же не избежал отправки на фронт. Уже к вечеру пришла повестка из военкомата, которая предписывала ему прибыть к военкомату на следующий день к девяти утра. Он молча забрал ее из рук совсем юного парнишки, с завистью глядевшего на него и молчал. Затем кивнул:

– Буду…

Расписался в бумажке, которую протягивал парнишка. Мать, едва посыльный ушел, заплакала:

– Йохим, я чувствовала, что и нас эта беда не минует!

Он попытался успокоить мать. Подошел и прижал к полному плечу:

– Как только будет возможность, вернусь. Я не хочу идти никуда, но если не пойду, меня арестуют.

Мать предложила:

– В таком случае, может тебе стоит спрятаться? У дяди Исаака есть хороший чердак…

Он перебил:

– Не стоит подводить дядю. Все будет хорошо…

Юрий Макагонов добился отправки на фронт, добавив себе год. Новый военком, присланный на смену старому, не знал его и парень этим воспользовался. Вечером он появился дома с известием:

– Завтра ухожу на фронт. Соберите чего пожрать. Не много…

У матери подкосились ноги и она рухнула на скамейку у печки. Заголосила:

– Не пущу! Не имеют права забрать! Тебе шестнадцать…

Сын подошел и молча обнял ее:

– Мама, я сказал, что мне семнадцать и меня взяли. Не надо, прошу тебя, никуда ходить. Помнишь, отец всегда говорил – не отворачивайся от чужой беды. А сейчас эта беда общая…

Мать устало встала со скамейки и покачиваясь направилась в кухню. Акулина, сидевшая у печки на скамейке и кормившая младшую дочку, заплакала. Старшая дочка, поглядев на мать, уткнулась ей в коленки и тоже заревела…

Василий успел доставить к последнему отправлявшемуся составу семью комдива. Паровоз уже стоял под парами, готовый вот-вот тронуться. Оставив «эмку» на площади, Макагонов подхватил один из чемоданов и сумку и бросился к составу. Лизавета Ивановна тащила следом второй чемодан и торопила детей, часто оглядываясь:

– Ваня, Ира, быстрее!

К Василию почти сразу подошел патруль. Он показал бумаги и лейтенант сам проводил их к поезду. Один из патрульных солдат, по его приказу, забрал тяжелый чемодан из рук шофера. Макагонов помог жене комдива и детям втиснуться в переполненный вагон с вещами и торопливо попрощавшись выскочил на улицу. Бросился к «эмке» не оглядываясь.