Седой мужчина сидел в автобусе и смотрел в окно на пролетающие мимо южные просторы. Громоздились вокруг крутые каменистые склоны, покрытые то редкими пятнами трав и кустарников, то густо заросшие лесом. Мелькали мимо пестрые ненадежные осыпи камней. Проносились селения и небольшие городки. Несколько раз промелькнули грузинские блокпосты. Смуглые мужчины в пятнистой форме и с автоматами провожали автобус внимательными взглядами, но не останавливали. На лобовом стекле автобуса имелась надпись «Ветераны Великой Отечественной войны». Какими бы не были отношения двух государств, но этот святой праздник Победы по-прежнему сближал народы.

Старик видел и не видел вооруженных людей у обочины. Выгоревшие за годы жизни глаза не останавливали взгляда ни на чем. В ушах отчетливо звучало «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…». Он потер с усилием висок, стараясь сбросить наваждение. Откуда-то доносился странный грохот. Он посмотрел на соседа, молодого парня, с наушниками от плеера на ушах. Грохот доносился из его наушников. Парень сидел, удобно откинувшись на спинку кресла и покачивая головой с закрытыми глазами в такт этого грохота. Нога в модном остроносом ботинке слегка притопывала. Старик знал, что этот молодой хлыщ сопровождает прадеда-инвалида, сидевшего через проход. Он снова отвернулся к окну.

Проплыл мимо автобусного окна крутой каменистый слон. Искривленная сосенка торчала метрах в семи над землей из небольшой трещины в камне и казалась такой одинокой в ярком солнечном свете, словно прожектор высвечивающем ее. Старик сосенку уже не видел. В черно-белом мареве вставало прошлое…

Казачья станица в Казахстане раскинулась вдоль черной ленты дороги, поблескивающей лужами и жирной грязью. Стояла ранняя весна. Солнце пригревало и в местах, защищенных от ветра, становилось даже жарко. На открытых местах эта жара не чувствовалась из-за холодных порывов ветра. Снег уже сошел и серая стерня по обочинам дороги торчала жесткой щеткой.

Уходил прочь от села отряд молодых мужиков, одетых кто во что. Заломлены картузы на головах и треплет чубы ветер. Месили грязь сапогами «в гармошку». И залихватски играла гармонь в руках впереди идущего казака. Старались не показывать своей тоски и растерянности молодые казаки. Кто-то оскальзывается, разражаясь незлобивым матерком. Кто-то смеется над товарищем, все же угодившим рукой или коленом в грязь. Идет справа по обочинке молодой лейтенант в широких галифе. Молодцеватый, в ладно сидящей форме. Время от времени он оборачивается назад и покрикивает на казаков:

– Не отставать! Разговорчики! Подтянуться!

С плачем идут за отрядом бабы. Вновь падает на их плечи тяжелая работа на земле. Понимают они, как трудно придется без мужских рук. Плачут горько и время от времени кто-то начинает кричать о своем родимом. Ковыляют старики и старухи, горько вздыхая. Некоторые опираются на палки, оставляющие в грязи глубокие следы. Время от времени слышится стариковское:

– И чаво этим финнам потребовалось у нас?

– Жили бы сябе…

– Ан нет! Земли у них видите ли мало…

Весело бегут слева и справа дети. Некоторые несутся босиком, не обращая внимания на холодную землю. Чувствуется, что такие пробежки им не впервой. С завистью смотрят, забегая вперед, на братьев и отцов подростки. Не понять им пока, что война это не игра. Хвастаются друг перед другом будущими победами отцов и братьев:

– Вот увидишь, мой папка весь в медалях приедет!

Рыжий веснушчатый мальчишка хохочет, тыча пальцем в чернявого пацана:

– Это твой-то? Да он даже стрелять не умеет, не то, что мой!

Включается в разговор крутоплечий подросток, важно обрывая обоих приятелей:

– Помолчал бы! Кто нынче волка в степи убил? Мой брат! Вот он действительно солдат…

Станичники понемногу отстают. Вначале останавливаются старики и старухи. Затем и те, кто помоложе. Глядят вслед уходившему отряду, крестят украдкой в спины. Встают на пригорке подростки и дети, глядя вслед родным. Лишь одна баба продолжает брести за отрядом, прижимая к груди младенца. Рослая баба, красивая, но заплакано ее лицо. Опухли глаза от слез. Неспокойно на сердце женском. Вцепилась в ее широкую цветастую юбку маленькая девочка, часто падавшая и неумолчно хнычущая:

– Мамка, пошли домой! Домой хочу…

Не слышит баба, продолжает шагать следом и часто оборачивается молодой широкоплечий казак, шагавший в первом ряду с краю. Наконец не выдерживает и кричит:

– Акулина, возвращайся! Не рви ты мне душу!

Останавливается от его слов женщина. Горестно глядит вслед отряду. Девчушка сильнее вцепляется грязными ручонками в материнскую юбку. Подняв голову, с испугом смотрит на лицо матери, а то на глазах преображается. Бегут горькие слезы по щекам. Изо рта вырывается и несется над степью крик раненой птицы:

– Вася-я-я!!! Родный мой…

Грузинский дворик. На скамеечке в углу, под вьющейся старой лозой винограда, сидит седой старик в гимнастерке старого образца. Перед ним стол с белоснежной скатертью, заставленный разнообразными холодными закусками. Чего тут только нет! По обе стороны поставлены широкие скамейки. Над головой старика густая тень от виноградных листьев, свисающих с металлической шпалеры.

Из дома доносятся оживленные женские и мужские голоса, говорящие по-грузински. Время от времени кто-то начинает говорить громче и старик во дворе вздрагивает, глядя на дверь в дом. На старенькой выцветшей гимнастерке старика, закрывая половину груди, висят ордена и медали. На широких костистых плечах погоны сержанта. Седые волосы тщательно прикрывают лоб. Седая борода закрывает половину лица. Издалека доносятся победные марши сорок пятого. Старик задумчив и грустен.

С гвалтом и шумом вбегают с улицы во двор дети. Старик приходит в себя и теперь глядит на ребятишек чуть улыбаясь. Они смотрят на него, на его награды. Высокий худенький парнишка спрашивает:

– Дедушка, ты расскажешь нам сегодня о войне? Ты редко говоришь об этом.

Второй мальчик, большеглазый и пухлый, просит:

– Расскажи, как ты в плену был и как тебя там приняли за еврея. Я говорил моим друзьям, но они не верят…

Девочка, единственная среди мальчишек, тоже задает вопрос:

– Дедушка Георгий, ты много фашистов убил?

Старик тяжело вздыхает и смотрит на горы вдалеке. Обводит взглядом детей и вдруг откидывает седые волосы со лба. На морщинистой коже выжжена звезда Давида…

Молчат дети. Молчит старик. Звезда становится все ярче и все больше. Начинает гореть красным огненным цветом. На ее фоне появляется надпись:

Старые грузинские мелодии. Узкая улочка грузинского города. С обеих сторон сложенные из камня заборы. Звучит голос с акцентом за кадром:

– Я родился и вырос здесь, в Грузии, в пригороде Кутаиси. И по национальности я чистокровный грузин. Мой отец был простым сапожником и он был хромым с детства. Я был старшим. Мама воспитывала нас, семерых детей, пряла и ткала, вела хозяйство…

Почти такой же дворик, но намного беднее. Крыша дома покрыта камышом. Не беленые стены сложены из серого камня с неровными гранями. Тоненький хилый росточек лозы в углу двора и несколько старых построек, крытых тростником. На колышки изгороди, отделяющей огород от двора, надето с десяток глиняных крынок и горшков. Блестит приставленный к стене дома и тщательно отчищенный медный таз. Сушится на шесте залатанная одежда. Женщина в длинной темной юбке, такой же темной кофте и платке старательно подметает двор, тщательно сбрызгивая его водой из широкой миски. Из дома доносится постукивание сапожного молотка. В калитку буквально влетает молодой крепкий парень и кричит:

– Мама, война началась! Из города уполномоченный приехал. Радио на площади заработало. Германия на нас напала. Объявлена мобилизация. Мужчины уже собираются в центре села. Я тоже пойду на войну…