Его голос затихает, но через мгновение он бормочет себе под нос еще несколько проклятий:

– Ты ничем не лучше тех идиотов из окружной больницы… – это единственная часть его тирады, которую мне удается уловить краем уха.

Склонившись над папой, я просовываю руку под простыню и достаю посудину, не без удивления обнаружив, что она абсолютно чистая. Всё как обычно. Он просто издевается надо мной и придирается к каждой мелочи. Ему нравится делать это.

– Чего уставилась своими бесстыжими глазами? – шипит он с ненавистью. – Пошевеливайся!

– Сейчас я всё исправлю, – только лишь вздыхаю я, не желая вступать с ним в бесполезный спор.

– Ты должна была давно уже сделать это, бесполезное животное!

– Мне очень жаль, я…

– Черт возьми, как же ты отвратительна! Так ты платишь добром тому, кто вырастил тебя? Ты неблагодарная тварь, которую мне стыдно называть своей дочерью!

Слегка вздрагивая от его жестоких и очень обидных слов, я испытываю искушение возразить и сказать папе о том, что посудина абсолютно чистая, но сдерживаю себя, чтобы не злить его еще больше, а потом разворачиваюсь к выходу, всем своим видом показывая, что направляюсь вымыть ее и вернуть на положенное место. Остановившись в дверном проеме, я оборачиваюсь и спрашиваю с надеждой в голосе:

– Ты уверен, что не хочешь еще раз подумать о профессиональной сиделке? Вчера они снова звонили и предлагали свои услуги. Сиделка занималась бы тобой, а я смогла бы больше времени уделять хозяйственным нуждам и…

– Об этом не может быть и речи! – отрезает он хриплым, свистящим голосом и его глаза наливаются кровью еще сильнее. – Я не хочу, чтобы кто-то посторонний жил в моем доме, да еще и платить за это из собственного кармана! В конце концов, разве я зря вырастил собственную дочь?

– Нет, но…

– То-то же! А теперь проваливай отсюда, да поскорее возвращайся с чистой посудиной, черт бы тебя побрал!

– Конечно, папа, – покорно отвечаю я и выхожу из комнаты. – Я вернусь очень быстро.

Добравшись до ванной комнаты, я смотрю на себя в висящее над раковиной зеркало. Это старинное зеркало в резной металлической рамке очень давно установила на этом месте моя мама, о которой я почти ничего не помню, так как она умерла едва мне только исполнилось восемь лет. Это единственная вещь, за исключением, пожалуй, еще пианино, стоящего в гостиной, которая осталась от нее в этом доме, и которая напоминает мне о том, что когда-то у меня была мама. Прошло уже двенадцать лет с ее смерти, но именно в последнее время я остро чувствую, как сильно мне ее не хватает.

Я вздыхаю и рассматриваю темные мешки под своими уставшими глазами, понимая, что выгляжу так, словно мне не двадцать лет, а сорок или даже пятьдесят. Боже, как я устала. Я чувствую себя физически и морально истощенной, но всеми силами пытаюсь оставаться сильной, хотя с каждым днем делать это становится все труднее и труднее.

– Оби! – внезапно кричит папа сверху, раздраженно стуча по половицам медным набалдашником своего массивного костыля. – Чего ты там возишься, словно дохлая курица! Быстрее тащи наверх мою чертову посудину!

(август 2018)

– Теперь я понимаю, как у нас получилось позволить себе арендовать целый дом, – немного раздраженным голосом снова начала я, сидя за обеденным столом и прислушиваясь к тому, как мама хлопочет возле плиты, приготавливая ужин. – И, если учесть, что ты вряд ли решилась ограбить банк, то могу предположить лишь то, что дом готовится к сносу и мы живем в нем совершенно бесплатно, так?

– Ты совершенно не права, милая.

– Но тогда откуда у тебя взялись деньги? – не унималась я. – Мы же нищие…

– Мы не нищие, Джесси! – возразила мама. – Как ты смеешь говорить так?

– Ладно, мы не нищие. Мы – богачи! Мать – ночная уборщица офисов и дочь – инвалид, так тебе больше нравится? Поделишься со мной, как случилось так, что мы оказались в состоянии арендовать целый дом?

– Это не самый большой дом в не самом престижном районе города…

– Но все же? Где ты взяла деньги?

– Джесси, родная, в чем ты хочешь упрекнуть меня? Уж не в том ли, что я потратила все свои сбережения на твои дорогостоящие операции?

Внезапно зажужжал виброзвонок ее мобильника и по молчанию мамы я поняла, что она подняла его со стола, поднесла к глазам и приступила к чтению сообщения.

– Что там, мам?

– Ничего особенного, милая. Сообщение от мистера Кеттлера, в котором он просит меня выйти в ночную смену на пару часов раньше, так как Ненси Клиффорд прихворала. Обещает щедро доплатить мне за переработку, что скажешь?

– Ну хоть кто-то еще помнит о твоем существовании, – вздохнула я, но тут же замолчала, понимая, что опять перегибаю палку. Мама, действительно, потеряла всех друзей и круг общения, но только лишь потому, что все свое свободное время была полностью погружена в мою реабилитацию. Прикусив губу, я заставила себя замолчать понимая, что стала в последнее время довольно агрессивной.

– Может быть… – неуверенно начала мама, – мне не выходить сегодня на работу? Ума не приложу, как смогу оставить тебя одну в новом жилье, ты ведь совсем еще не привыкла к нему…

– Мамочка, – как можно мягче ответила я, стараясь снова не нагрубить ей. – Прошу тебя в сотый раз, не относись ко мне как к ребенку или инвалиду, ведь, чем быстрее ты избавишься от этой привычки, тем быстрее я смогу начать снова ощущать себя взрослым, разумным человеком, понимаешь? Со мной все будет в полном порядке!

– Я знаю, родная, знаю, но… Я волнуюсь.

– Тебе не о чем переживать, мама, – заверила я ее. – Я просто лягу спать, а утром, когда проснусь, ты уже вернешься и мы вместе позавтракаем, идет? Можешь смело отправляться на работу!

– Ты, правда, так думаешь? – с легким волнением в голосе спросила мама после недолгого молчания.

– Я уверена в этом! Тем более, если ты лишишься работы, то чем мы будем платить за аренду этого прекрасного дома?

– Ты права, милая, – со вздохом согласилась мама. – Я очень рада, что ты все понимаешь и смотришь на вещи с позиции взрослого человека. Хочешь, я оставлю включенным свет в комнатах?

– О, боже… – покачала я головой. – Надеюсь, ты шутишь…

– И, все же, я оставлю свет включенным на тот случай, если в дом попытаются забраться воры. Как никак, ты моя единственная дочь и я очень переживаю за твое благополучие.

(август 1978)

Я вхожу в гостиную и некоторое время с тоской в глазах смотрю на пианино, за которое давным-давно не садилась. Мама очень хотела, чтобы я освоила игру на фортепиано и приобрела его когда-то специально для этого. Я даже успела выучить азы нотной грамоты и подвала большие надежды, однако планам мамы не суждено было сбыться и после ее смерти я забросила обучение, потому что папа был против и считал музыку пустой тратой времени и денег. Он категорически запрещал мне садиться за инструмент, и я имела возможность играть на нем только в то время, когда его не было дома. Со временем я все реже и реже садилась за него и теперь оно простаивает в гостиной, выполняя роль дополнительной полки, уставленной старыми книгами и бронзовыми статуэтками.

Я подхожу к инструменту и кладу ладонь на его теплую, покрытую лаком гладкую поверхность. Я очень хочу сыграть на нем какую-нибудь веселую мелодию в какой-нибудь прекрасный день… Но только не сейчас. Не в это тяжелое время. Сначала у папы началась эта страшная болезнь, а через несколько месяцев после этого я, находясь за рулем своего автомобиля и торопясь домой из магазина, не справилась с управлением и вылетела на обочину, где сбила восьмилетнего мальчика – Вилсона Берри.

Он погиб.

Следствие тянется уже почти полгода, и сейчас мой автомобиль находится на специальной экспертизе, которая сделает окончательное заключение, была ли в смерти ребенка моя вина или причиной аварии стала техническая неисправность машины. На данном этапе следствия полицейские, опросив свидетелей, пришли к выводу, что я не превышала ограничения скорости, установленной на той улице, о чем они уведомили судью во время последнего заседания, и дело получило новый оборот.