2. совместно с районным комендантом и представителем городской милиции организовать патрули и принять меры к задержанию преступных элементов и дезертиров;
3. всех лиц, являющихся в казармы и призывающих к вооружённому выступлению и погромам, арестовывать и отправлять в распоряжение 2-го коменданта города;
4. уличных манифестаций, митингов и процессий не допускать;
5. вооружённые выступления и погромы немедленно пресекать всеми имеющимися в распоряжении вооружёнными силами;
6. оказывать содействие комиссарам в недопущении самочинных обысков, арестов;
7. обо всём происходящем в районе расположения частей немедленно доносить в штаб округа.
Комитеты частей и все войсковые организации призываю оказывать содействие командирам при выполнении ими возложенных на них задач».
В Совете республики Керенский заявил, что Временное правительство вполне осведомлено о большевистской пропаганде и что оно достаточно сильно, чтобы справиться с любой демонстрацией. [3.5] Он обвинял «Новую Русь» и «Рабочий Путь» в одних и тех же преступных деяниях. «Но абсолютная свобода печати, - продолжал он, - не даёт правительству возможности принять меры против печатной лжи…» [34] Заявляя, что большевизм и монархизм - только различные проявления одной и той же пропаганды в интересах контрреволюции, столь желанной для тёмных сил, он продолжал:
«Я человек обречённый, мне всё равно, что со мной будет, и я имею смелость заявить, что всё загадочное в событиях объясняется невероятной провокацией, созданной в городе большевиками».
Ко 2 ноября (20 октября) на съезд Советов приехало всего пятнадцать делегатов. На следующий день их было уже сто человек, а ещё через сутки - сто семьдесят пять, из них сто три большевика… Для кворума нужно было четыреста человек, а до съезда оставалось всего три дня…
Я проводил почти всё время в Смольном. Попасть туда было уже нелегко. У внешних ворот стояла двойная цепь часовых, а перед главным входом тянулась длинная очередь людей, ждавших пропуска. В Смольный пускали по четыре человека сразу, предварительно установив личности каждого и узнав, по какому делу он пришёл. Выдавались пропуска, но их система менялась по нескольку раз в день, потому что шпионы постоянно ухитрялись пробираться в здание…
Вход в Смольный. У входа охрана из солдат и красногвардейцев
(Гл. III, стр. 61-62)
Однажды, придя в Смольный, я увидел впереди себя у внешних ворот Троцкого с женой. Их задержал часовой. Троцкий рылся по всем карманам, но никак не мог найти пропуска.
«Неважно, - сказал он, наконец, - вы меня знаете. Моя фамилия Троцкий».
«Где пропуск? - упрямо отвечал солдат. - Прохода нет, никаких я фамилий не знаю».
«Да я председатель Петроградского Совета».
«Ну, - отвечал солдат, - уж если вы такое важное лицо, так должна же у вас быть хотя бы маленькая бумажка».
Троцкий был очень терпелив. «Пропустите меня к коменданту», - говорил он. Солдат колебался и ворчал о том, что нечего беспокоить коменданта ради всякого приходящего. Но, наконец, он кивком головы подозвал разводящего. Троцкий изложил ему своё дело. «Моя фамилия Троцкий», - повторял он.
«Троцкий… - разводящий почесал в затылке. - Слышал я где-то это имя… - медленно проговорил он. - Ну, ладно, проходите, товарищ».
Красногвардейцы проверяют пропуска у Смольного
(Гл. III, стр. 61-62)
В коридоре мне попался Карахан, член большевистского ЦК. [35] Он рассказал мне, каково будет новое правительство:
«Гибкая организация, чуткая к народной воле, выражаемой Советами, предоставляющая величайшую свободу местной инициативе. Теперь Временное правительство точно так же связывает местную демократию, как это делалось при царе… В новом обществе инициатива будет исходить снизу. Формы правления будут установлены в соответствии с уставом Российской социал-демократической рабочей партии. Парламентом будет новый ЦИК, ответственный перед Всероссийским съездом Советов, который должен будет созываться очень часто; министерствами будут управлять не отдельные министры, а коллегии, непосредственно ответственные перед Советами».
Пропуск Джона Рида на право входа в Смольный институт
30 (17) октября я, сговорившись предварительно с Троцким, явился к нему в маленькую и пустую комнату на верхнем этаже Смольного. Он сидел посередине комнаты на жёстком стуле, за пустым столом. Мне пришлось задавать ему очень мало вопросов. Он быстро и уверенно говорил больше часа. Привожу самое существенное из сказанного им, сохраняя в точности его выражения:
«Временное правительство совершенно бессильно. У власти стоит буржуазия, но её власть замаскирована фиктивной коалицией с оборонческими партиями. На протяжении всей революции мы видим восстание крестьян, измученных ожиданием обещанной земли. Тем же самым недовольством явно охвачены все трудящиеся классы по всей стране. Господство буржуазии может осуществляться только путём гражданской войны. Буржуазия может управлять только при помощи корниловских методов, но ей не хватает силы… Армия за нас. Соглашатели и пацифисты, эсеры и меньшевики потеряли весь свой авторитет, потому что борьба между крестьянами и помещиками, между рабочими и работодателями, между солдатами и офицерами достигла небывалой ожесточённости и непримиримости. Революция может быть завершена, народ может быть спасён только объединёнными усилиями народных масс, только победой пролетарской диктатуры…
Советы являются наиболее совершенным народным представительством - совершенным и в своём революционном опыте, и в своих идеях и целях. Опираясь непосредственно на солдатские окопы, на рабочие фабрики, на крестьянские деревни, они являются хребтом революции.
Мы уже видели попытки создать власть без Советов. Эти попытки создали только безвластие. В настоящую минуту в кулуарах Совета Российской республики вынашиваются всевозможные контрреволюционные планы. Кадетская партия есть представительница воинствующей контрреволюции. Советы же являются представителями народного дела. Между этими двумя лагерями нет ни одной группы, которая имела бы мало-мальски серьёзное значение… Это «lutte finale» - последний и решительный бой. Буржуазная контрреволюция организует все свои силы и только ждёт удобного момента для нападения. Наш ответ будет решителен. Мы завершим труд, еле начатый в феврале и двинутый вперёд в период корниловщины…».
Он перешёл к иностранной политике будущего правительства:
«Первым нашим актом будет призыв к немедленному перемирию на всех фронтах и к конференции всех народов для обсуждения демократических условий мира. Степень демократичности мирного договора будет зависеть от степени революционной поддержки, которую мы встретим в Европе; если мы создадим здесь правительство Советов, это будет мощным фактором в пользу немедленного мира во всей Европе, ибо правительство обратится с предложением перемирия прямо и непосредственно ко всем народам через головы правительств. В момент заключения мира русская революция всеми силами будет настаивать на принципе «без аннексий и контрибуций, на основе свободного самоопределения народов» и на создании Европейской федеративной республики…
В конце этой войны я вижу Европу, пересозданную не дипломатами, а пролетариатом. Европейская федеративная республика, Соединенные Штаты Европы - вот что должно быть. Национальная автономия уже недостаточна. Экономический прогресс требует отмены национальных границ. Если Европа останется раздробленной на национальные группы, то империализм будет продолжать своё дело. Дать мир всему миру может только Европейская федеративная республика», - он улыбнулся тонкой, чуть иронической своей улыбкой. - «Но без выступления европейских масс эти цели не могут быть достигнуты пока…»
