Она услышала печаль в своём голосе, и по тому, как изменился язык его тела, поняла, что Данте это заметил.

— Они хотели лучшего для меня и Люка.

— Где ваши родители?

— Я никогда не знала отца. Люк немного помнит его, но никогда не говорит об этом человеке. Наша мать оставила нас у своих родителей — в большом доме, в котором живёт Люк — когда нам было пять и десять. Сказала, что это всего лишь на каникулы, но так и не вернулась. Я слышала как бабушка спорила с ней по телефону, вскоре после того, как она нас оставила. В течение многих лет я верила, что мама не вернулась из-за того, что бабушка прогнала её.

Данте молчал, а Клео рукой лениво поглаживала по своему животу.

— Конечно, теперь я знаю, что если бы она хотела, чтобы мы вернулись, никакая сила на земле не смогла бы её удержать. Все детство и юность я обижалась на бабушку за тот телефонный разговор, который слышала только с её стороны. Так глупо.

Она встряхнулась и смущённо посмотрела на Данте.

— Мне жаль. Ты не хотел всё это слышать.

— Наоборот… Я нашёл это весьма содержательным.

— Каким образом? — спросила она.

Он покачал головой.

— Ещё не знаю. Ты когда-нибудь слышала снова о своей матери?

— Нет. Ни одной рождественской открытки или открытки день рождение. Ни одного звонка или письма. Ничего, пока мы не получили известие о её смерти через несколько месяцев после того, как умерли бабушка с дедушкой. Она умерла в Непале, и стоимость поездки туда ввергла Люка в такую глубокую финансовую яму, что он, даже спустя восемь лет,  пытается из неё выбраться. Именно тогда я её по-настоящему возненавидела…. Все эти годы я ложно ненавидела бабушку и дедушку, которые только пытались обеспечить нам стабильную семейную жизнь. Они платили за уроки балета, которые едва могли себе позволить, и наскребли денег, чтобы купить Люку старый потрёпанный хэтчбек на его восемнадцатый день рождения, на котором теперь езжу я. К тому времени, как я осознала, чем они пожертвовали, чтобы поднять нас, было слишком поздно — они заболели и долго умирали, а потом ушли насовсем.

— Мне жаль.

 Хриплый голос Данте вернул её в настоящее, и она прижала ладонь к глазам, и засмущалась, что они мокрые.

— Я просто хотела бы, чтобы у меня был второй шанс быть с ними.

— Думаю, они не хотели бы, чтобы ты жила с чувством вины. Они слишком много работали, чтобы ты была счастлива. Ты позоришь их, вспоминая о них с сожалением на сердце.

 Его слова заставили её задуматься. Он прав: бабушка и дедушка хотели, чтобы они с Люком были счастливы. У них тоже были хорошие времена. Может ей стоит начать думать о них?

— Мой дедушка настоял, чтобы я научилась ездить на велосипеде, — вспоминает она с улыбкой. — В шесть лет я утверждала, что танцовщице вовсе не обязательно уметь ездить на велосипеде. А она настаивал, что все должны уметь ездить на велосипеде. Он целыми днями бегал за мной туда-сюда по дороге, подхватывая каждый раз, когда я падала. И он ни разу не уронил меня.

Клео смотрела на экран, но ничего не видела.

Они с Данте молчали до конца фильма.

— Я очень их любила, — сказала она, когда пошли титры.

— Знаю, — ответил он и потянулся, чтобы взять её за руку. Он легонько сжал её, потом снова положил на колени.

И в этот момент Клео поняла, что её чувства к Данте Дамасо определённо переросли во что-то более сложное. Она не могла дать им ни названия, ни определения, не была уверена, во что они превратятся, но одно она знала точно: ей не нравилось, к чему они ведут. Она почувствовала себя очень уязвимой.

______________________________________

Следующим субботним утром Клео зашла в спортзал и услышала тяжёлое дыхание, ворчание и удары. Конечно же, Данте стоял у одной из своих тяжёлых боксёрских груш. Он был в перчатках, но с голой грудью и босиком, пока выбивал дух из груши. Он выглядел первобытно, мужественно и сильно. Увидев, что Клео стоит в дверях в своем наряде для занятий: пуантах, чёрном трико, розовых леггинсах и тонкой лёгкой юбке, он остановился. Он запустил руку в свои и без того растрёпанные волосы, чтобы убрать их с глаз — ему определённо не помешало бы постричься — и не сводил с неё глаз, пока она шла к своему танцевальному уголку. Данте выглядел немного устрашающе, блестя от пота, с тяжёлым дыханием, вздымающиеся грудью, и то, как он смотрел на неё, словно лев на газель, не очень помогали делу.

Клео заколебалась, не зная, стоит ли ждать пока он закончит свою тренировку, но тут Данте махнул ей рукой, и было слишком поздно поворачивать назад.

— Привет, — поздоровалась она.

Данте кивнул.

— Привет, — кратко поприветствовал он Клео и снова принялся энергично колотить грушу.

«Ну и хорошо», — пробормотала про себя Клео и включила музыку.

Мелодия ноктюрна Шопена заполнила комнату. Данте, казалось, не замечает спокойные и нежные звуки, вероятно, из-за своего ворчания и ударов. Удовлетворённая тем, что не помешала его тренировке, Клео сделала растяжку и начала работать на станке. Она уже переходила к упражнениям на пуантах, когда поняла, что в другом конце зала царит тишина. Посмотрев в зеркало, она увидела, что Данте прекратил тренировку и пристально наблюдает за ней. Она стояла в позе arabesque penché, опираясь на левую ногу, а правая была поднята и вытянута прямо за спиной. Это была классическая балетная поза, которая прекрасно укрепляла тело, прорабатывая каждую мышцу в икрах и бёдрах. Клео медленно опустилась в прежнюю позу, и Данте поймал её взгляд в зеркале.

— Это прекрасно, — прокомментировал он.

— Как и то, что делал ты.

И так оно и было, только в крайне грубом и примитивном стиле.

— Да, но это не совсем соответствовало музыке. — Его широкие плечи беспокойно задвигались, привлекая её внимание к прекрасно сложенному телу.