– И ты хочешь трахнуть меня? – с лёгкой иронией протянул я.

– Не возражаю, если ты захочешь сделать это сам.

– А если я скажу «нет»?

Он улыбнулся, одновременно и насмешливо, и горько:

– Не скажешь.

– Уверен?

– Сделав это из простого упрямства, ты вряд ли сделаешь кого-то из нас счастливее?

Его рука опустилась на мой и без того стоящий колом член, умело, уверенно его массируя поверх одежды. Губы его накрыли мой рот, требовательно, вызывающе. Язык скользнув по губам, позволил ощутить вкус его рта – горячего и сладкого, как нектар.

Я больше не желал держать дистанцию между нами. Обхватив его тонкую талию, прижал к себе так, словно пытался поглотить, слиться с ним телом по всей поверхности. И он охотно шёл навстречу моим желаниям.

Несколько секунд мы просто исступлённо целовались, позволяя рукам бездумно блуждать по телам друг друга, иногда сжимая пальцы на белой коже любовника с такой силой, что даже на наших телах на мгновение оставались синяки.

Я смутно помню, как рывком заставил его рубашку разойтись на груди и пуговицы с сухим стуком стукнулись об пол, раскатываясь. Слишком белое тело с темнеющими сосками над поджарым животом, на котором рельефно вырисовывались кубики завело меня ещё сильнее. Я покрывал его поцелуями, засосами и укусами, как животное, оставляя на нём следы, но Ральфу, это, похоже, нравилось. Запрокинув голову, он издавал горловые, сдавленные стоны, лишь подстёгивающие моё желание.

Он не оставался в долгу, отнюдь не изображал из себя бесчувственного идола, лишь позволяющего прикасаться к себе. Любовника отзывчивее, горячее и чувственнее вряд ли можно пожелать. Бесстыдный и прекрасный, он не стеснялся дарить мне самые откровенные ласки. Я словно попал в лунные сети, опутывающие моё тело со всех сторон плотными тенетами, из которых совсем не хотелось вырываться. Его губы с одинаковым жаром терзали то мой рот, то мой член, заставляя терять контроль и сходить с ума от накатывающего наслаждения, заходясь в судорогах оргазма, опустошающего насухо.

Его тело блестело от пота, словно влажная раковина. Светлые длинные волосы, мягкие и гладкие, дождём покрывали наши тела, сами по себе были искусной изысканной лаской. Мне казалось, что, излившись в первый раз так полно, как только можно, я смогу только отдавать, потому что брать больше нечем, но через несколько минут вновь почувствовал себя в полной боевой готовности.

Возможно, причиной тому была его кровь. Горькая и сладкая, горячая, как кофе и такая же крепкая… нет, куда крепче.

Оседлав меня, прижимая к кровати ногами, он с силой нажал на живот, заставляя собственную кровь горячим потоком излиться в мой рот. И её воздействие было необычнее и сильнее, чем в те разы, когда я обменивался с нею с Ральфом-младшим, или Реем, или Энджелом. Ни один наркотик, никакой алкоголь не лишал меня рассудка до такой степени.

Я словно озверел и перестал быть самим собой.

Он сам вложил нож в мои руки, и я с удовольствием вогнал лезвие в его тело. Оно вошло легко, как в масло. И кровь, текущая с его губ и из ран, была красная и горячая. Пьянящая. И словно почуявший кровь хищник, я уже не желал останавливаться на половине пути. Я погружал руки в его открытые раны, с наслаждением гладя гладкие внутренности, его дрожь откликалась в моих чреслах судорогами удовольствия.

Вот честно, придя в себя я не понимал, где были мои мозги в тот момент? Что в них вообще было? Я терзал свою добычу как волк терзает лань, кровожадно слизывая кровь с ран и испытывая от этого ни с чем не сравнимый кайф. Никогда прежде я не понимал садистов. Но в тот момент происходящее воспринималось под совсем другим углом. Я был в состоянии изменённого сознания.

Я овладел им с неистовой жадностью и грубостью. Мы совокуплялись друг с другом так, словно хотели убить друг друга.

Кончили в этот раз мы одновременно, расслабленно вытягиваясь друг с другом рядом.

Лишь когда бешенный стук моего сердца стал стихать, я осознал, что тело моего любовника по-прежнему напряжено, как перетянутая струна.

Наверное, так устроен наш мужской мозг, когда кровь приливает к члену, голове её явно недостаёт. Приподнявшись над Ральфом, я окинул его обнажённое, совершенное тело, на котором кровь смотрелась как нечистоты на белоснежном мраморе. Раны на животе затягивались медленно. Слишком медленно.

Лицо его казалось белой маской. Дышал он тяжело, иногда прикусывая губу. Пальцы конвульсивно вцеплялись в простыни.

Я почувствовал тошноту и такую степень омерзения к самому себе, что хоть прямо тут в петлю и лезь. Что на меня нашло? Что это вообще, мать твою, было только что?

Я никогда не терял контроль над собой. Никогда. До такой степени, чтобы превращаться в животное. Я никогда не насиловал и не причинял в любовных играх боли моим многочисленным любовникам и любовницам и всегда старался доставлять удовольствие в равной степени, как и брать его. А тут… да я фактически растерзал его!

Учитывая состояние, в котором он сейчас находился…

При мысли о том, что Синтия не сможет не догадаться, чем мы тут занимались, захотелось взвыть волком. Это было всё равно что вонзить ей в спину нож.

Она всегда презирала мужчин нашего рода именно за нашу порабощённость дурными страстями. За то, что, когда в нас бьют самые тёмные наши инстинкты, мы становимся хуже скотов и способны преступить любую черту, любую границу. Не остаётся ни родственных связей, ни дружественных, ни чести – ничего.

Отвратительно осознавать её правоту.

А ещё меня пугала собственная жестокость. В моей жизни не было секса острее того, что случился только что. Никогда я не испытывал такой полноты и накала чувств и то, что это была связано с жестокостью и насилием повергало меня в шок.

Видимо, почувствовав мой взгляд, Ральф распахнул глаза. По контрасту с белым, как снег, лицом, ресницы его казались очень чёрными.

Я не знал, что сказать. И я… я не хотел ничего говорить. Меня тошнило от себя. Тошнило от него. От того, что случилось.

– Кажется, мне нужно в душ, – отводя глаза, рыкнул я, боясь сорваться, сказать или сделать какую-нибудь глупость.

Он молча смотрел на меня, равнодушно, как на пустое место. И от этого молчания делалось ещё неприятней.

Я перетёк в сидячее положение, намереваясь покинуть наше окровавленное ложе страсти. Его пальцы жёстко сомкнулись на моей руке, я чисто инстинктивно и довольно резко высвободился.

Ральф приподнял бровь:

– Альберт? Всё в порядке?

Голос его походил на шелест сухой листвы, которую ветер несёт по вымощенной камнем дорожке – какой-то безликий и невыразительный.

– Да. А что может быть не в порядке?

Он приподнялся на локтях и, подтянувшись, постарался улечься на подушках повыше, не сводя с меня внимательных глаз. Что рассмотреть-то пытался?

– Но ты злишься?

– Нет.

– Злишься, – усмехнулся он. – Забавно.

– Да неужели? – ядовито протянул я. – Интересно, что же тут забавного?

– Твоя мать – она всегда вела себя со мной точно так же. Сначала исступлённо трахалась со мной, а потом ненавидела меня за это.

Ярость, охватившая меня, походила на пожар.

Зашипев, как змея, которой наступили на хвост, я изо всех сил сжал его плечи, вдавливая их в подушки.

– Не смей говорить о моей матери.

– Или что? – сейчас его глаза были жёсткими и насмешливыми. – Что ты сделаешь? Ударишь меня? Это очень страшно. Даже не знаю, как я это переживу. С большим трудом, наверное.

Его тело ощутимо сотрясала мелкая дрожь. А зрачки сузились почти в точку.

– Ты меня нарочно провоцируешь?

– Не так уж и трудно спровоцировать того, кому только повод дай, – ледяным голосом проворил Ральф и довольно жёстко оттолкнул от себя.

Ярость прошла так же быстро, как и возникла. Её смыл вновь накативший стыд.

– Я не хотел причинять тебе боль. Наверное, глупо извиняться, но всё же – извини, если сможешь. Можешь говорить гадости про меня, но мать – не трогай.