– Ого! – засмеялась Синтия, откидываясь в моих руках. – Если смерть так заводит тебя, братец, мы может иногда умирать. Не слишком часто, чтобы не стало привычкой. Но… – её лицо сделалось почти нежным. – Это было здорово.

– Мне тоже понравилось, – кивнул я.

Мы не расплетали рук и ног и пока ещё не прерывали объятий.

Наслаждение и нега схлынули, а боль осталась. Она была довольно острой, хотелось закусить губу и застонать. Но не хотелось, чтобы Синтия это видела.

– Она действительно для тебя что-то значит?

Вот что у женщин за привычки обсуждать определённые темы в самые неподходящие моменты? Вот серьёзно – ну зачем ей это сейчас?

– Никогда не думала, что девушка вроде Катрин может тебя привлечь.

– Синтия, ты же никогда не была дурой. Вот как ты думаешь сама, значит для меня что-то Кэтти или нет?

– Я пытаюсь понять, что ты к ней чувствуешь. Ты сам-то понимаешь?

– Не со всем.

– Она тебе дороже меня? – ревниво спросила Синтия.

И я ответил честно:

– Нет, не дороже. Вы мне обе дороги. И я очень прошу тебя, сестрица, просто умоляю – если не хочешь, чтобы всё вышло из-под контроля, не трогая её. Просто не трогай. И всё будет хорошо.

Синтия, приподнявшись на локте, смотрела мне в лицо. Внимательно. Видимо, и вправду что-то пытаясь понять и что-то для себя решая.

– Ты мне обещаешь? – настаивал я.

– И как ты собираешься совмещать нас? – фыркнула она. – Или ты предлагаешь поставить на наших отношениях крест?

– А ты предлагаешь всё это продолжать до бесконечности?

– Только не говори: «Мы же брат и сестра!», – передёрнулась она. – Нас это не останавливало раньше, когда были живы мать и твой отец. Когда все знали, кто мы друг для друга. Но это новый мир! Мы можем быть здесь тем, кем пожелаем.

– Хочешь, чтобы я остался с тобой?

– Но тогда мы не получим Хрустальный Дом. И наши деньги. И нашу власть.

– Какая жалость! Но твой ответ мне понятен. Ты хочешь залезть на ёлку, не наколов хорошенькую попку. Так не бывает. Вернёмся в исходной точке разговора: чтобы не случилось, Катрин трогать не смей.

Синтия надула губки:

– Но ты будешь приходить ко мне? Иногда?

К чему отрицать очевидное? Хотя, после того, как я вновь воскресну, жить на два лагеря, в двух отношениях, между двух женщин… это слишком.

– Возможно. А может быть, и нет. Ничего не могу обещать. Как получится.

– У тебя хорошо получается. Тебя хватит и на неё, и на меня, и на парочку случайных горничных. Ну, и мальчики наверняка будут. Куда ж без этого? Ты – это ты. Ты такой, какой есть. Я научилась с этим мириться за парочку сотен веков. А эта девочка? Сомневаюсь!

***

Я отстранился, потянувшись за разбросанной во все стороны одеждой. Хороший момент прошёл.

– Ты ведь не собираешься сейчас уйти? – поинтересовалась Синтия, лениво болтая в воздухе босыми пятками и наблюдая за мной с дивана как притаившийся в густой траве хищник.

– Не знаю.

– Какие мы все из себя неопределённые! – фыркнула она.

– Да уж какие есть, – огрызнулся я.

– И ты даже ничего не спросишь о Ральфе? – с вкрадчивой интонацией в голосе поинтересовалась сестрица.

Я замер, перестав застёгивать пуговицы на рубашке, обращая на Синтию вопрошающий взор.

– Я думал, что ничего не вышло.

– К сожалению, ты не прав. Выйти-то вышло, да совсем не то, что ожидалось. Да, вижу ты не понимаешь. Но сейчас поймёшь. Я не оставлю тебя в счастливом неведенье.

– А жаль, наверное, – вздохнул я.

Но сердце забилось сильнее. Неужели Ральф теперь снова будет с нами? Вопреки здравому смыслы эта мысль дарила радость. Вернуть Ральфа это было как вернуть утраченную часть себя. Не лучшую свою часть, увы! Но такую родную, привычную, даже дорогую.

Однако улыбка Синтии отчего-то действовала на мою, готовую было, проснуться радость, как огнетушитель на пожар.

– Что-то всё-таки пошло не так?

– Увы, – кивнула она холодно.

– С ним всё в порядке? – против воли я не мог не волноваться.

Откровенно говоря, я был дезориентирован. Если Ральф здесь, с нами, почему Синтия не с ним? Она столько лет стремилась к подобному финалу, что наше с ней совокупление на фоне конца Старого Света не совсем уместно? Или, наоборот, уместно?

– Ты сейчас сам всё увидишь.

Подхватив с пола рубашку и небрежно в неё кутаясь, она бросила мне:

– Пошли.

Я медлил. Предчувствие того, что впереди меня не ждёт ничего приятного, становилось только ярче.

– Можешь хоть сказать, к чему готовиться?

– Бессмысленно, брат мой. К некоторым вещам всё равно подготовиться нельзя.

– Всё так плохо?

– Нет. Просто очень неожиданно.

Прекрасная, всё проясняющая речь!

– Так и будешь стоять посреди комнаты столбом? Не малодушничай. Всё равно ведь от предначертанного или того, что уже случилось, не сбежать. Так что смелее, за мной.

Я никогда не боялся того, что пугает большинство. У меня свои фобии. Вот только осталось определиться, к ним относится восставший из мёртвых Ральф или, наоборот, не восставший. Отчего-то в тот момент пугало и то, и другое.

Вообще, человеческая психика куда гибче, чем принято считать. Человеческий мозг может переварить практически всё, что угодно. Ещё минутой назад какое-то событие кажется катастрофически невозможным, а в следующее – почти обыденным.

Мы начали инцестом на троих, а закончили воскрешением мёртвых. Хотя, судя по всему это далеко ещё не конец.

Поднимаясь вслед за Синтией по парадной лестнице на второй этаж, я ловил себя на том, что не могу восстановить целостный образ моего кузена. Его образ распадался словно на сотню сверкающих пазлов.

В отличие от меня, он предпочитал коротко стричь волосы, но упрямая косая чёлка всегда спадала на лоб, прикрывая глаза. Его манера на собеседника смотреть, чуть наклонив голову вперёд, прищурив глаза, отчего в его внешности возникало что-то хищное, рысье. Редкостная не улыбчивость. Я не мог вспомнить момент, когда бы Ральф улыбался мне или сестре, по-настоящему. Циничный, жёсткий, даже безжалостный, он ко всему и всем относился отстранённо и свысока. Надменный безжалостный аристократ, привыкший брать от жизни всё и у всех, ничего не давая взамен. Застёгнутый всегда на все пуговицы. Одиночка, никого не пускающий в душу. Любил ли он нас? Я не знаю. Это одна из неразгаданных загадок прошлого.

Теперь, спустя столько лет, через две смерти, его и мою, встречаться было странно. Встречаться было страшно.

– Готов? – глянула на меня Синтия, остановившись перед одной из многочисленных спален второго этажа.

– Нет, – покачал я головой. – Но открывай уже, наконец.

Второй этаж не сильно изменился и после реконструкции. Тускло светились лапочки в настенных бра. Дом был тих. Слишком пуст для двоих нечестивицей и одного, только что ожившего, мертвеца.

Синтия нажала ладонью на ручку, та в ответ бесшумно поддалась, распахнувшись.

Комната была освещена очень тускло, но достаточно для того, чтобы видеть общие очертаний предметов. Они словно светились в каком-то инфракрасном режиме, будто источая сияние сами по себе.

Светильники горели синевато-зелёным холодны светом, подсвечивая мебель, картины, ковры. Наконец я набрался храбрости взглянуть на того, кто словно мертвец перед погребением, лежал на кровати.

И я едва не открыл рот от удивления или разочарования – уж и сам не знаю.

У спящего красавца были изящные красивые черты лица, как у всех Элленджайтов, словно вылепленный искусным скульптором рисунок точёных скул, густые, как у куклы, ресницы, узкие, но чётко очерченные губы. Он мог бы быть смазливым, если был чуть менее хрупким и чуть более ярким. Его можно было бы даже принять за красивую женщину, если смотреть только на лицо, потому что фигуры с широкими плечами, угловатая и длинная, без единой мягкой округлости, безусловно, могла принадлежать только мужчине.

В незнакомце явно было что-то очень знакомое, то, что и я, и Синтия каждый день видели в зеркале, в собственном лице. Но совершенно определённо, эти длинные, до талии, волосы, никогда не могли принадлежать Ральфу.