Валентин не мог поверить своим ушам. Еще вчера он смотрел на Макеева, как на все знающего, опытного и авторитетного командира. А сейчас, слушая его, Валентин отчетливо видел, как с сержанта, словно окалина, отваливаются весь лоск и многозначительность. «Да он просто трус, – понял Валентин, глядя на Макеева. – Испугался старослужащих и караулов, а теперь оправдывает это чистым лесным воздухом. То есть, если я останусь в полковой школе, то на меня все будут также смотреть». Первая мысль была пойти к Луговому и отказаться от учебы на сержанта. Но слушая «будущего старшину», Валентин понял обратное. Сержантом он станет, и станет настоящим сержантом в отличие от Макеева. Он, Валентин Борисович Матвеев, не трус и будет служить в Кремле, а не в лесу. Захотелось срочно помыть руки и умыться, смыв водой ту липкую грязь страха, которой был пропитан Макеев. Вале стало стыдно за свои мысли про возможность остаться в полковой школе после окончания учебы, от хорошего утреннего настроения не осталось и следа.

– Я подумаю, разрешите идти? – дождавшись, когда сержант заткнется, сказал Валентин.

– Иди и подумай, о чем я тебе сказал, – не подозревая о мыслях курсанта, разрешил тот.

Умываясь ледяной водой, Валентин не мог отделаться от чувства вины перед товарищами и особенно перед Димой Курилко, с которым он сильно сдружился за этот месяц. Еще час назад Валя радовался, что не вылетел из полка, потом и вовсе он посчитал, что поймал за хвост жар-птицу, узнав, что попал в число тех, кого будут учить на сержантов, но после разговора с Макеевым Валя почувствовал, что предает своих вновь обретенных друзей, оставаясь в полковой школе. Наверное, такие же ощущения испытывали офицеры во время войны, отправляя на фронт вчерашних курсантов, а сами оставались в тылу, вынужденные учить новых бойцов, не имея возможности бить фашистов лично. Конечно, сравнение было пафосным и ничего страшного с друзьями в Кремле не случится, но чувство вины от этого меньше не становилось. Дима сидел в Ленинской комнате и писал письмо. На секунду поднял он взгляд на Валентина и продолжил писать.

– Ты что, написал уже? – спросил он товарища.

– Я не писал еще.

– Ты долго? – в ответ спросил Валя.

– Пять минут.

– Хорошо, – произнес будущий сержант, глядя в окно.

Как сказать другу, что он остается, Валентин не знал.

– Ну, чем займемся? – самым беспечным голосом задал вопрос Дима. Как будто дело происходило не в армии, а на гражданке, и друзья решали, куда пойти вечером.

– Не знаю, – продолжая смотреть в окно, ответил Валентин. Дима был простой и открытый, без хитрецы парень. Всю свою жизнь до армии он провел в родной деревне и только в шестнадцать лет приехал в город учится в ПТУ на какую-то совсем ему не нужную профессию. После армии он также собирался вернуться в родной колхоз, где все было просто, понятно и знакомо с детства. Этот веселый парень постоянно находил поводы посмеяться. В силу своей природной простоты он перезнакомился и подружился со всеми новобранцами в роте и чувствовал себя в огромном коллективе как рыба в воде или как в собственной большой дружной семье. Всех новобранцев он называл не иначе как «братан» и всегда был в курсе всех новостей подразделения.

– Слышал, Слепова в полковой школе оставляют?

«Как он это делает? – подумал Валя. – Всего час прошел с момента, как старлей отобрал будущих курсантов, а Диман уже в курсе».

– Нет, не знаю, а кого еще? – отворачиваясь от окна, поинтересовался Валя.

– Еще Серегу Вьюнова со второго взвода. Это из Ульяновска, который, помнишь?

– Да, я с ним в наряд ходил. Невысокий такой? – на всякий случай уточнил Валентин.

– Ага, он, – радостно кивнул Дима.

«Странно», – подумал Валя. Обоих ребят он знал, ни тот ни другой не отличались памятью и, главное, усидчивостью. Слепов был откуда-то с Костромской области, так же как и Курилко, простой, деревенский. Повадками и поведением деревенские были как отражения в зеркале с одним только различием. Слепов по-волжски растягивал слова, отчего казалось, что он постоянно о чем-то спрашивает. Вьюнов же, напротив, был до мозга костей парнишка с городских окраин, всегда, как волчонок, готов к любой ситуации, особенно если дело касалось чего-нибудь запрещенного, немного скрытный, но в целом надежный друг и товарищ. В свою очередь, обоих их объединяло одно желание попасть в третий батальон в «автохозяйственную роту», у обоих были профессиональные права. На их фоне Валентин выглядел белой вороной со своей хорошей памятью и без прав.

– Меня тоже оставляют, – поняв, что лучшего повода расстроить друга не будет, произнес Валя.

– Круто! – внезапно обрадовался друг. – Молодец, поздравляю! Искренне, – схватив за руку Валентина, начал ее трясти Димон.

– То есть ты не расстроился? – удивился Валя.

– Дурак, что ли? Нет, конечно, сержант, это же круто. С твоей-то памятью только сержантом и быть, или старшиной, – громко засмеялся друг. – Старшина Матвеев – звучит?

– Генерал круче! – рассмеялся в ответ обрадованный Валентин.

С души у него свалился тяжелый камень раздумий. Незатейливая логика Димона выглядела так. «Молодыми» они все равно будут недолго, а свои знакомые сержанты никогда не помешают, и чем больше их будет, тем легче будет служить в будущем. «Все гениальное просто», – в очередной раз убедился Валентин, вспоминая старую истину. Успокоившись, Валентин к вечеру созрел, чтобы написать письмо родителям, в этот раз он сознался, что будет служить в Кремлевском полку, но умолчал про полковую школу сержантов. Отец всегда ему говорил: «Нечего сковородкой стучать, пока курицу не купил». Поэтому новость про сержанта Валентин отложил на полгода.

Через два дня прямо с подъема, не делая зарядку, начали наводить порядок в расположении роты. Нужно было отмыть все помещения до состояния если не нового, то до блестящего, как новое. Собрать вещи. Сдать оружие на склад вооружения и белье на вещевой склад. После успеть пообедать и ждать, когда приедут автобусы. После обеда построили новобранцев и вновь зачитывали фамилии с номерами новых рот, которые находились в Кремле. Димка Курилко попал в десятую «пожарную» роту. Около трех часов дня на плац въехали тринадцать автобусов, на лобовых стеклах которых были установлены таблички с номерами. Наблюдая из окна Ленинской комнаты за другом, стоявшим в очереди к автобусу с номером десять, Валентин неожиданно разглядел Сергея Литвина, стоявшего в этой же очереди. «Накаркал», – мысленно улыбнулся Валя, вспоминая, как Литвин будил его в поезде, пугая «пожарной» ротой.

Автобусы уехали. В огромной казарме стало очень тихо, каждый шаг отражался от стен сильным эхом. Собрав все свои вещи в охапку, будущие курсанты, громыхая сапогами, поднялись на четвертый этаж. Прямо с порога Валентин отметил, что расположение полковой школы выглядело более обжитым по сравнению с остальными помещениями казармы. На подоконниках даже стояли цветочные горшки с яркими растениями, названия которых Вале было незнакомы. Видимо от того, что на четвертом этаже круглогодично проживали военнослужащие, было такое ощущение, что все, начиная от пола и заканчивая кроватями и плакатами на стенах, было чище, лучше, ухоженней и даже уютнее, чем в ротах на нижних этажах, где весь уют заключался в наличии табуретки. Особенно поразили Валентина абсолютно квадратные подушки, стоявшие на кроватях, застеленных синими, одинаково причесанными одеялами. Все кровати, табуретки, столы в полковой школе были выровнены по нитке, и от этого все пространство напоминало музей, в котором нельзя трогать экспонаты. В принципе, так и было, на кроватях сидеть запрещалось, а табуреты необходимо было поправлять, даже если ты присел на самый краешек. До вечера размещались и знакомились с новыми порядками, которые разительно отличались от «карантинных». В основном они касались мер по поддержанию того блеска и симметричности, царивших в школе. На вечерней поверке Валентин с радостью отметил, что старшиной полковой школы был Филин. «По крайней мере, не придется привыкать к новому», – подумал он.