В тот вечер на ужин у нас были рыба с картофелем и фруктовый салат, а на десерт Артур подарил мне прекрасный урок любви. Теперь мы виделись три-четыре раза в неделю, и каждая такая встреча открывала для меня что-то новое. После работы Артур привычно ждал меня на остановке, и мы сразу направлялись к нему в общежитие. Чтобы не терять времени, мы практически перестали гулять по городу, а его комната превратилась в наше тайное место встреч. Однажды Артур признался, что врач рекомендовал ему вести регулярную половую жизнь, чтобы вылечить угревую сыпь на лице. Это откровение стало для меня полной неожиданностью. Узнать, что тебя просто используют, оказалось невероятно горько. Я любила его и надеялась, что это взаимно, или, по крайней мере, что у него есть ко мне чувства. За два с половиной месяца наши отношения дальше постели не развились, и вскоре я поняла, что никаких серьёзных намерений у Артура нет. Он не знакомил меня со своими друзьями, никуда не приглашал, да и мной как личностью особо не интересовался. Он был опытен, предельно открыт, а предложенный им вариант «любви по согласию» и меня, и его до поры до времени устраивал. Я приняла его игру и пыталась получить максимальную пользу если не для души, то хотя бы для тела. О первой нашей близости мы вспоминали с улыбкой, но горький осадок от этого не исчез, вот только у каждого из нас он был свой.
Приближался Новый год, а вместе с ним – последнее десятилетие двадцатого века. У Артура началась сессия, и разлука в три дня казалась для меня настоящей пыткой. Разбуженная чувственность жаждала сиюминутного удовлетворения и с каждым разом всё большего, словно пытаясь заполнить пустоту в сердце. Отдавая себя без остатка, я требовала такой же отдачи от партнёра, и постельных встреч мне уже становилось недостаточно.
В начале декабря Артур сказал, что экстерном сдал сессию и на целый месяц уезжает к родителям в Закарпатье. «Ты шутишь? – не поверив, засмеялась я. – А как же я, а Новый год?» – «Ты работаешь, а на Новый год можешь в Канев отправиться или с тётей Женей побыть, – с улыбкой, не предполагающей возражения, ответил он. – Не переживай, в середине января я вернусь, и мы вновь увидимся». Я не могла поверить, я не верила, я всё ещё думала, что это шутка или Артур готовит для меня какой-то необычный новогодний сюрприз: 31 декабря неожиданно объявится на пороге моего дома или под бой курантов постучит в дверь. Я уже привыкла к тому, что, как будущий режиссёр, он постоянно придумывал какие-то сценки или изображал из себя персонажей известных фильмов, но на этот раз получилась не сценка, а явный сигнал к концу отношений. Принимать это мой разум отказывался. Подсознательно я всё ещё надеялась, что не сегодня, так завтра он непременно позовёт меня с собой, и мысленно перебирала гардероб, пытаясь отобрать лучшее для встречи с его родителями. Каждый вечер я ждала услышать: «Поедешь со мной?», что значило бы почти как: «Выйдешь за меня?», но он так и не предложил. В день отъезда Артура я не решалась выйти даже в магазин, боясь с ним разминуться. В душе я всё ещё оставалась маленькой девочкой, ждущей своего принца на белом коне, который спасёт её и увезёт в далекий прекрасный замок. Он уехал, а я всю ночь тихо скулила в подушку, спрашивая себя, почему со мной так поступили и что со мной не так. Словно в детстве, я вновь влезала в кожу без вины виноватой жертвы, но на этот раз меня лишили ещё и сердца. Я так сильно любила Артура, что считала, будто смогу зажечь ответный огонь, но трением тел искру в сердце не высечь. Вихрем вальса осенней листвы я кружилась в своих мечтах, примеряя венок любви из увядших от боли цветов.
Чтобы отвлечься от обиды, я сосредоточилась на пошиве новогоднего костюма для представления на работе. Моё уязвлённое самолюбие стремилось доказать всем но в первую очередь самой себе, что я – лучше всех. Тётя Женя не переставляла удивляться моему портновскому усердию, не догадываясь, в чём его истинная причина. Когда через две недели, надев голубое платье Снегурочки, я запорхала по дому, она в изумлении сказала, что даже её портниха вряд ли что-то подобное смогла бы сделать, тем более без машинки. Облегающее на талии и расклёшенное книзу, длины ровно такой, чтобы прикрыть попу и продемонстрировать всю длину моих стройных ног в белых капроновых колготках, платье выглядело очень эффектно. На рукавах, высоком воротнике, вдоль всей застёжки и по низу шла опушка из ваты, густо усыпанная мелкими сверкающими осколками из ёлочных игрушек. Подол и рукава я вышила серебристыми снежинками из новогоднего дождика и причудливыми узорами, какие мороз обычно оставляет на окнах домов. К платью прилагались сверкающая расшитая бисером корона со струящимся серебристым дождиком по волосам и длинный посох со звездой на конце, который по сценарию я вручала Деду Морозу для добрых дел. В то, что я всё это сделала сама, на работе никто не мог поверить. Костюм просто завораживал, притягивал взгляды и даже рождал споры. Я так вошла в роль Снегурочки, что дети сотрудников весь вечер бегали за мной гуськом, а в конце под одобрительное ликование заведующая лабораторией Татьяна Васильевна вручила мне приз за лучший образ.
На следующий день о моём костюме знали уже не только в отделе кадров, но и во всей больнице. На работе мне всё чаще начали доставаться продуктовые наборы с дефицитной копчёной колбасой и сгущёнкой, поступающие в государственные организации по специальному распределению. Впервые получив такой паёк перед Новым годом, я тут же достала металлическую банку с узнаваемой синей этикеткой и, проделав ножницами дырку в крышке, жадно втянула густую сладость. От общего зала, где ожидали приёма пациенты, регистратура была отгорожена деревянной стойкой с высоким стеклом, и, чтобы посетители не увидели, что медрегистратор на рабочем месте потягивает сгущёнку, я как бы случайно роняла на пол ручку или линейку, а потом, спрятавшись под столом, успевала сделать несколько глотков. К вечеру банка опустела, а я, невероятно довольная собой, удовлетворённо облизывалась. Детская страсть к сладкому проявилась с новой силой, но на этот раз приторная сгущёнка отчасти компенсировала отсутствующую без Артура сексуальную разрядку, без которой я уже пребывала почти две недели.
Однажды старейший врач лаборатории принесла на работу невероятно красивый голубой стёганый халат, который кто-то из знакомых привёз дочке из Чехословакии, но размер не подошёл. Слегка расклешённый, в меру приталенный, с лёгкими воланами внизу и на рукавах, он был даже чем-то похож на мой новогодний костюм Снегурочки, только длиною в самый пол. У всех тут же загорелись глаза – такую вещь не то что в универмаге или на рынке не купить, по большим связям в валютных магазинах достать невозможно! Все по очереди его примерили, но когда я закружилась в нём по коридору, единогласно согласились, что халат должен стать моим. От такого внимания я густо покраснела, а когда поняла, что должна буду отдать за него половину зарплаты, – едва не расплакалась. С февраля дважды в неделю я занималась с репетитором, рассчитывая на этот раз сдать вступительный экзамен по математике на «отлично», и две трети моей зарплаты уходило именно на это, а оставшаяся часть – на еду, проезд и какие-то бытовые мелочи. Мечта о поступлении в институт стала для меня навязчивой целью, высотой, которую я непременно должна была взять. Просить деньги в долг я не хотела, считая это не только неправильным, но и крайне вредным, а иногда и опасным решением, – во всяком случае, именно такой позиции придерживались мои родители, и в этом я с ними была согласна. Долг рождает зависимость, порабощает разум, лишает свободы. Тяга советских людей эпохи товарного дефицита к красивым вещам, особенно импортным, или, как тогда называли, к «фирме», с непременным ударением на «и», с открытием железного занавеса стала безудержной. Заграничные вещи указывали на особый статус их владельца, наличие у него связей, денег, а главное – на его принадлежность к особому кругу людей, тщательно отстраивающему себя от простых советских граждан. Импортный лейбл стал своеобразным пропуском в другое общество и в другую жизнь. За подлинные кроссовки с тремя полосками, американские джинсы или культовую дублёнку фарцовщикам на рынке отдавали всю зарплату, а не имеющие возможности их приобрести по старинке довольствовались вечными кедами с мячиком и штанами-трениками с вытянутыми коленками – в точности как у Балбеса в комедии «Кавказская пленница» («Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика», режиссёр Леонид Гайдай, «Мосфильм», 1967). В своей приверженности культу «фирмы» я, конечно, исключением не стала и, экономя на еде, месяцами откладывала на джинсовую «юбку-варёнку». Импортные вещи для меня стали не только синонимом определённого положения в обществе, которых недоставало семье заводских рабочих и добиться которых я так стремилась, но и атрибутом независимости от родителей и собственного «Я». Тем не менее от халата я вынуждена была отказаться – на моей внутренней чаше весов институт перевесил. Узнав, что у меня не хватает денег по причине занятий с репетитором, врач предложила выплачивать частями на протяжении трёх месяцев. Так впервые в жизни у меня появилась заграничная вещь, и я купила её самостоятельно.
