Я шутил, чтобы успокоить Ольгу, но у меня самого на душе было неспокойно.

Уверенность в том, что меня мистифицирует пан Тадеуш, становилась во мне все крепче и крепче. Я сознавал, что мне предстоит тяжелая борьба, а между тем мои нервы, как назло, все больше и больше разгуливались.

Я был убежден, что я не верю в привидение; что я не боюсь его; что сильным порывом воли я могу сорвать с него весь его таинственный покров, а на глубине моей души, точно смеясь надо мною, шевелилось предательское сомнение — ой, не выдержишь; ой, сдашь и побежишь так же, как бежал часа два тому назад из комнаты с портретом еврейки.

Не спалось. Я долго ворочался на своей постели, обдумывая план действий для предстоящей охоты.

Только под утро, когда начинало уже рассветать, я забылся тяжелым болезненным сном.

Я проснулся поздно, с тяжелой головой и в дурном настроении духа. Идти к пани Вильгельмине, где мне неизбежно нужно было встретиться с паном Тадеушем, не хотелось, но я превозмог себя и пошел.

Все уже напились чая. Ольга с пани Вильгельминой чистили какие-то ягоды для варенья. Пан Тадеуш что-то записывал в книгу и прикидывал на счетах.

Поздоровался он со мной с его обычной изысканной вежливостью, но мне показалось, что держал себя он как-то неестественно и старался мне в глаза не смотреть.

Пани Вильгельмина что-то рассказывала Ольге со своей обычной приветливостью, но Ольга была молчалива и бледна. Вообще, чувствовалась какая-то натянутость.

Пан Тадеуш по обыкновению спросил меня, чем я предполагаю сегодня заняться, и мне опять показалось, что он старался не смотреть мне в глаза.

«Чует», — подумал я и ответил, что сегодня мне нездоровится, я плохо провел ночь и пойду прогуляться по лесу.

Пан Тадеуш, выслушав меня молча, снова углубился в свою работу и как-то особенно громко щелкал на счетах, что почему-то меня раздражало.

Неприязненное чувство к этому человеку, в мирных и интересных беседах с которым я еще так недавно с удовольствием проводил целые часы, росло во мне все сильнее и сильнее.

Я изредка взглядывал на него, как бы соразмеряя наши силы в предстоящей борьбе. Конечно, весь перевес был на моей стороне, но ведь все будет зависеть от результатов первой схватки, а в ней пан Тадеуш участвовать не будет. Мне предстоит в этой схватке столкнуться с неведомым мне врагом, и борьба будет не столько физическая, сколько духовная.

В этой борьбе я должен буду нападать, а враг мой, чтобы остаться победителем, должен, ни на минуту не дрогнув, спокойно выдержать мою атаку. Тогда я неизбежно должен буду поверить в его таинственную природу и буду поражен, то есть, должен буду спасаться он него и бежать из Борок.

А если я не испугаюсь?

Враг мой должен был понимать, что он затевает слишком серьезную игру и ставит на карту не только результат этой игры, но и свою собственную жизнь, и раз он идет на такой риск, то значит, он обладает достаточными духовными силами для того, чтобы с самого начала парализовать меня и не дать мне возможности начать нападение, которое могло быть для него роковым.

Итак, борьба сводилась к обычному концу: победит тот, у кого нервы окажутся крепче, а у меня нервы от пережитого за последнее время сильно расшатались.

Я долго бродил по лесу, обдумывая образ своих действий для предстоящей ночи. Он, в сущности, был очень прост: я должен был занять позицию на виноградной террасе и сквозь окружающую ее листву наблюдать за появлением привидения из-за угла комнаты с портретом.

Затем я должен был пропустить его мимо террасы к моему окну и отрезать ему отступление, а после этого, попросту подойти к нему, навести на него револьвер и приказать следовать за собой; учинить ему надлежащий допрос с пристрастием, заставить его выдать своего вдохновителя, которым, разумеется, окажется пан Тадеуш, и в заключение отдубасить это «привидение» так, чтобы оно этого никогда не забыло, а с паном Тадеушем разделываться особо.

Вся задача заключалась в том, чтобы ни на одну минуту не допустить в себе нелепой мысли о действительности привидения, и по мере того, как проходил этот знаменательный для меня день, во мне все более и более росла уверенность в самом себе и в победе.

В этот день я купаться не ходил; я еще не усваивал себе связи, которая могла существовать между привидением и испытываемыми мною на площадке неприятными ощущениями, но чувствовал, что эта связь должна существовать, и не хотел подвергать свои нервы лишнему испытанию.

Наступил вечер, а вместе с ним и ужин у пани Вильгельмины. Мы ушли немедленно после его окончания, и я простился с паном Тадеушем довольно холодно.

Как я себя ни сдерживал, но он, очевидно, почувствовал, какое твердое решение созрело у меня на душе, и я боялся, что он примет меры предосторожности и даст мне немного отдохнуть.

Во всяком случае, будет сегодня ночью выступление или нет, я решил сторожить. Самая мысль о том, что эта глупая белая кукла может опять явиться дурачить меня через окно, возмущала меня до глубины души, и терпеть этого глумления я больше не хотел.

С чувством стыда, чуть не вызывавшим краску на мое лицо, я вспоминал о том, как прошлой ночью я бежал из комнаты с портретом от одного вида этой куклы через окно. Нервы мои сразу успокоились, и я чувствовал себя какой-то заряженной бомбой.

«Самое подходящее настроение для предстоящей схватки», — думал я, возвращаясь с Ольгой после ужина.

Распоряжения мои, отданные Ольге накануне, были выполнены в точности. Окна ее комнаты были завешены так, что сквозь них даже свет лампы не проникал. Параска устроила себе постель на полу около стены, отделяющей мою комнату; Варя поставила свою кровать в пустой комнате за ширмой, около самой двери в комнату сестры; Варельян по-прежнему должен был спать в своем уютном уголке под лестницей, неподалеку от двери в пустую комнату. Таким образом, Ольга со всех сторон была окружена людьми — и людьми, которые, по-видимому, были ей достаточно преданы за ее постоянное ласковое и приветливое отношение.

Убедившись, что Ольга в безопасности, я стал приготовляться к предстоящей охоте. Я надел темное платье, заменил ботинки мягкими туфлями и тщательно осмотрел и перезарядил свой браунинг большого калибра.

Около одиннадцати часов ночи, когда у Ольги было уже темно и тихо, я осторожно вышел на виноградную террасу, прикрыв за собой дверь в переднюю, и уселся на заранее поставленную там низкую скамейку.

Я поместился у самого левого края террасы, в глухой тени широко разросшихся виноградных ветвей и у самого начала лестницы, спускавшейся на дорожку, которая огибала весь дом.

Одного прыжка было достаточно, чтобы, пропустив привидение, очутиться у него в тылу и отрезать ему путь к отступлению.

Спасаться через забор, отделявший фруктовый сад от двора, привидение не рискнет, так как забор высок и в длинных одеяниях перепрыгнуть его не так-то легко, бежать же во фруктовый сад оно тоже не осмелится: там, среди чащи, развить потребную скорость невозможно, и я его изловлю моментально; единственным удобным путем отступления было направление в сторону аллеи и дикого сада, и этот-то именно путь мне и нужно было отрезать.

Слева сквозь виноградную заросль я проделал себе незаметное отверстие, через которое мне хорошо был виден угол комнаты с портретом, из-за которого привидение должно было появиться.

Я просидел около получаса. Должен сознаться, что по временам я начинал волноваться, но в общем был достаточно спокоен и не сомневался в успехе.

Воспользовавшись лучом луны, прорывавшимся сквозь листву, я взглянул на часы: было без десяти минут двенадцать.

«Скоро», — подумал я, и вдруг на меня набежала маленькая волна робости. Сомнение и неуверенность шевельнулись где-то в глубине души, но я сделал над собой усилие: не нужно терять самообладания ни на секунду.

Я плотнее прижался к листве, и, вынув браунинг, положил его на колени, не выпуская из руки.