В кого именно? Да, в Гадкого утенка, конечно! Подросшего и готового к чудесному преображению. Только не в Прекрасного лебедя в сверкающих доспехах рыцарственно-добродетельного Лоэнгрина. А в хитрого, коварного, византийско-славянского деспота с варварским, азиатским душком. Вроде Ивана Васильевича, Петра Алексеевича или Павла Петровича. Короче, «Чингиз‑хан подкрался незаметно…»

Так что же произошло? Какое событие привлекло к себе столь пристальное вимание мировой «независимой» прессы, как и всех без исключения русских газет общественно-политической направленности? Слава Богу, ничего не взорвалось, не сгорело, не утонуло. Массовых жертв среди мирного населения также удалось избежать. Просто, отужинав на серебре в кругу домочадцев в воскресенье, утром понедельника, пятого июля, господин Витте, а с ним, за компанию, и адмиралы Авелан, Верховский и Абаза, завтраки получили на оловянных подносах в индивидуальных «нумерах» Трубецкого бастиона.

К счастью для них, в это время года казенная жилплощадь в Петропавловке была довольно сухой и теплой. Так что физическому здоровью бывших председателя кабинета министров, управляющего морведа, члена Адмиралтейств-совета и управделами ОКДВ, на первый взгляд, ничего не угрожало. Пока, во всяком случае.

Почему бывших? Потому, что на время следствия по возбужденному ИССП делу «О неготовности вооруженных сил и индустрии к боевым действиям в начальный период агрессии Японии на Дальнем Востоке», по распоряжению Государя все они, кроме Сергея Юльевича, и так находившегося не у дел, отстранялись от служебных обязанностей до оглашения окончательного судебного вердикта.

Экс‑военному министру и главнокомандующему армией в Маньчжурии повезло больше. Царь не согласился с представлением Зубатова, и переезд генерала Куропаткина на Заячий остров не состоялся. Он был помещен под домашний арест…

Ничего подобного в условиях победоносно завершенной военной компании история Российской империи в своих богатых анналах не хранила. Разве судят победителей? Ведь именно в годы активной деятельности господ-фигурантов на ответственных постах был выстроен тот флот, подготовлена та армия, чьи знамена только что были покрыты славой у Шантунга и Дальнего, под Токио и Ляояном.

Однако судебная коллегия Особого присутствия имела иные резоны. Основаны они были на мнениях, созвучных высказанному Великим князем Михаилом Александровичем в нашумевшем интервью, данном им американцу Джеку Лондону на крейсере «Память Азова» во время триумфального возвращения брата Императора из японской столицы во Владивосток.

Если коротко, они сводились к тому, что при несоизмеримости потенциалов России и Японии, затянувшиееся на год с лишним военное противостояние, повлекшее с нашей стороны значительные человеческие и материальные потери, должно рассматриваться как прямое следствие неготовности Российской империи к конфликту. В противном случае, самураи должны были быть разгромлены за три‑четыре месяца, от силы. И относительно малой кровью. Даже простое перечисление Великим князем причин столь прискорбного для России положения дел, заняло в передовице «Вашингтон Пост» полторы колонки. А итоговые выводы и гневные вопросы Михаила Александровича словно нагайкой хлестали по конкретным персоналиям.

Суровые, злободневные сами по себе, вопросы эти были заданы тем лицом, тогда и в такой форме, что спустить на тормозах взрыв информационной бомбы громадной силы для царя не представлялось возможным. О чем он «искренне сожалея, с прискорбием» и сообщил разгневанной матушке, а после нее великим князьям, поодиночке и коллективно пытавшимся убедить царя не давать хода столь щекотливому для них делу…

***

Перетерпев первый штормовой натиск Вдовствующей Императрицы, ее вконец отбившийся от рук отпрыск неожиданно перешел от глухой защиты к нападению, сделав искуссный выпад, в надежде обезоружить августейшую оппонентку:

— Вы можете приводить какие угодно доводы, матушка. Однако, авторитет Михаила, любимого сына Нашего незабвенного Отца, как в народе, так в армии и на флоте, огромен. Не сам ли Драгомиров сказал: «гений Михаиловской обороны для России год назад был дороже гения Скобелевского штурма»? И это не «горячность опьяненного шальной славой юноши», но законное требование справедливости воина, пролившего кровь за Отечество. От одного из первых Его спасителей. И Вы требуете, чтобы я этого «не заметил»? Потому, что выяснение всех обстоятельств может дурно повлиять на репутацию некоторых наших родственников, а это — позор?..

Что ж, пусть! Пускай будет позор, если это необходимо для того, чтобы российские привилегированные сословия поняли, наконец, что Великая держава просто не имеет права встречать военные угрозы, будучи неподготовленной к ним. И с себя я также не снимаю ответственности за благодушие, самоуверенность и нерадивость. Ведь я должен был выучить этот важнейший урок на опыте крымской катастрофы прадеда и кровавого болгарского конфуза деда.

Нет-нет, я не оговорился, матушка. Именно конфуза! Храни, Боже, нас и Россию от таких побед впредь! Конфуза трагического, если освежить в памяти количество наших жертв. Ради чего Россия потеряла семьдесят с лишним тысяч жизней? Половину от числа погибших в несчастную Крымскую кампанию? Ради того лишь, чтобы в Софии восседал нынешний правитель? Чтобы знать и интеллигенция Болгарии стлались под Вену? Или жертвы эти приносились ради Дарданелл и Святого Креста над Константинополем?..

Пусть будет позор. Он куда меньшее зло, нежели новая военная неудача, если мы в очередной раз откажемся от поиска ответов на такие вопросы. Надеюсь, что результаты следствия и суда станут для России оспенной прививкой на долгие времена.

Нет, не позабыл я про их прежние заслуги и мое монаршье великодушие! Матушка, я уважаю Вашу веру в безгрешность фон Витте и остальных. Но их невиновность для всех докажут только следствие и суд. Объективный и беспристрастный. И для меня тоже…

Какая такая личная неприязнь к Сергею Юльевичу?! Вы полагаете, наш Мишкин стыдится того, что он подпал под влияние Витте, слушая его лекции и речи в Госсовете? Простите великодушно, но Вы сами верно-ли поняли собственного сына, Государыня? Он думал исключительно о благе России, а вовсе не о сведении каких-то там личных счетов, мифических, поднимая щекотливую тему в авторитетном иностранном издании. Ибо не сомневался: там его мысли напечатают без купюр. И после выхода статьи и последующей шумихи на весь мир, здесь, у нас, трудно будет упрятать дельце под ковер!

Что?! Для Вас это все «лишь гадкая и отвратительная низость, несмотря на любые побудительные мотивы?» Восхитительно, матушка! Просто восхитительно!..

Николай, всплеснув руками, резко поднялся, в волнении смахнув рукавом черкески лежавший на краю письменного прибора карандаш, чья встреча с паркетом произошла с характерным щелчком ломающегося грифеля. По лицу его промелькнуло облачко досады и раздражения одновременно. Государь любил порядок даже в мелочах. Но к чему сейчас относились эти прорвавшиеся сквозь маску учтивой любезности эмоции? К собственной неловкости? Или же в большей степени к упорству матери, совершенно не желающей воспринимать его аргументы?

Между тем, доведенная до точки кипения «ослиным упрямством в самовольствах», прорезавшихся в сыне за несколько месяцев, бледная от гнева Мария Федоровна, готова была продолжить натиск. И уже не стесняясь в выражениях. Но… не успела.

Подойдя к журнальному столику, Николай взял в руки лежащую на нем газету:

— Матушка, Вы все ли внимательно прочли? Я спрашиваю, поскольку должен Вам ответственно заявить: я САМ готов подписаться под каждым из этих вопросов Михаила.

«…Почему в нашем Главном штабе и Военном министерстве не сочли достоверными сведения морского агента Русина, за несколько месяцев до атаки миноносцев адмирала Того на эскадру Старка у Порт-Артура доложившего нам о реальной численности армии Микадо, ее мобилизационных резервах и сформировании Объединенного флота. Причем, с назначением его командующего, что говорило о неизбежности начала Японией боевых действий уже в самом ближайшем будущем?