Не имеет смысла объяснять сейчас во всех премудростях и грандиозностях задумку, которую удалось осуществить Ипату и компании. Их подготовительные работы по излову легендарного объекта могли поражать воображение как местного аборигена, так и самого злокозненного мздоимца мировых столиц. Мы же обязаны придерживаться истины и справедливости, а в этой связи нельзя не упомянуть безымянных разработчиков-теоретиков, чьими интеллектуальными плодами пользовалась наша компания.

В частности, последнее поколение выдвиженцев установило, что, во-первых, ожидать от Рыбы можно всего, чего угодно, поэтому лучше её вообще не ловить. Во-вторых, выглядит она абсолютно по-всякому, а значит, считать Рыбой надлежит первый попавшийся предмет, выуженный из пруда. И, наконец, третье, самое важное, рассчитанное на непосредственно пареньнепромахов: двигаться Рыба предпочитает сверху вниз, подманить её можно при помощи народных музыкальных инструментов. Если играть достаточно весело, то Рыбу удастся почувствовать, а если при этом ещё и плясать – тогда, при радикально счастливом стечении обстоятельств, Рыба явится – причём так, чтобы ловцы не погибли. Представленную информацию выдвиженцы почерпнули из источников, вызывавших у многих серьёзное сомнение. Но поскольку оно (сомнение) возникало в основном у людей несерьёзных, их пошлый скептицизм подавляющим большинством исследователей напрочь отвергался. Многовековые традиции мышления предполагали некоторую возможность разработки логических стереотипов, касающихся естествознания как такового и биологии в частности. Количество рукотворного опыта стремилось уравновеситься с природной заданностью, что разумно вполне. Если бы подконтрольный человеку универсум вытекал за границы, отпущенные для него довременной константой, то полученная в результате конструкция обладала бы чрезвычайно аморфными очертаниями, что неизбежно знаменует собой беспрестанную эволюцию.

Отсюда берёт начало скепсис тех, кто подверг сомнению тезис о всеипостасности Рыбы. С другой стороны, и аксиомный характер заявлений о рыбьей готовности на всё породил двуехидный оскал у маститых натуралистов. Каким образом, вопрошали они, сообразуется ментальная напряжённость духа (особенно в горячих областях волевого спектра) с холодной, а проще говоря – фригидной начинкой плавникового организма, тем более, если учитывать тот факт, что плавников, как и прочих органов, понимаемых в протяжённо-буквальном смысле, у него нет? Подобная субстанция, вотягощённая тотальной самоотносительностью, безусловно должна авторасформировываться, причём со скоростью прямопропорциональной степени организационной халатности. Иначе биомиграционный процесс станет обратимым, и конечным его результатом явится сверхнормативный предмет, имеющий все признаки идеалистического примитива, ультраобусловленного вдобавок общеизвестным принципом «и нашим, и вашим».

Оппоненты данных гуманитариев яростно расплёвывались. Начиная с длинного перечня эпитетов, присущих, по их мнению, этим псевдоучёным и не имеющих настоятельного отношения к сути обсуждений, они затем переходили к более конструктивной аргументации, неопровержимая логичность коей заключалась в следующем. Как бы там ни выходило, но Рыба есть всенепременно существо надстоящее, по сравнению с известными нам жизненосителями. Тем не менее, существует она внутри системы представлений, а не вне её, иначе, о чём тогда вообще можно было бы говорить?! А раз так, следовательно, наличествовать могут только два варианта. Либо Рыба – Абсолют, но такой вариант устроит лишь хитроумного сумасшедшего, либо она – Неабсолют, однако с претензией. По всей видимости, тут просто следовало говорить о более высоком уровне бытийственной трансформации. Вместе с тем, каждому понятно: если располагать достаточным аппаратом научного анализа, вполне реально получение объективных, хоть и не полных сведений о вышестоящем при наличии одного только нижерасполагающегося. В частности, вся история того же естествознания служит доподлинным very well для указуемой методы. По её применении надлежит дожидаться своего часа. А когда час настанет, то и проблема снимется. Отсюда, – подводили черту защитники рыбьей неоднозначности, – видно, что, ведя разговоры о Рыбе, дело нужно иметь с рыбой. По малому узнается большое.

Рассуждая так, они брали обыкновенную треску и публично смотрели ей в глаза. Результаты незамедлительно сказывались. Сначала вычитать хоть какую-то информацию в мутных тресковых зрачках удавалось наиболее воинственным приверженцам Иерархической теории. Затем число узревших истину начинало расти и росло неуклонно. Тайну рассмотрели последовательно: специалисты узкого профиля, после них – широкого, затем – неспециалисты, а там уж и откровенные неучи сподобились, их мамки, бабки, сынки прыщеватые и даже собака Мерзавка из пиздецкого шапито, умевшая считать до четырёх и восьми десятых. Человеческий разум традиционно одержал сокрушительную победу. Учёных зауважали ещё больше, философов запрезирали ещё пуще. Спустя 14 лет со дня начала изысканий на тему трески, изыскатели составили Большую Толковую Энциклопедию Рыбных Понятий, Значений, Утверждений, Инсинуаций, Формулировок и Ругательств. Энциклопедия включала в себя 18.300 терминов, первым из которых значился «АБОРТ», а последним – «ЯХТА».

После того как страсти чуть поулеглись, встал извечно сакраментальный вопрос «как быть?», в широких кругах общественности более известный под формулировкой «что делать?» Совершенно метафизическим образом получалось, что делать, в общем-то, нечего. Онтологический барьер между причиной изысканий и изыскателями не преодолён. Можно сколько угодно жрать треску, в упор на неё глядя, но к Рыбе это имеет отношение сравнительно малое. Интерес к ней начал расслаиваться. Мыслящий люд всё дальше удалялся в дебри заумствований, постепенно уже близясь к обсуждению тигров и пауков, а люд простой вооружался удочками, сачками, мотыгами и обрезами, после чего уходил рыбачить. Зачастую навсегда.

В известном смысле, Ипат готовился к последнему, решительному штурму. К поступку многогранного свойства и столь же многогранного качества, сколь универсальным был коллектив, собранный для спецоперации. В случае дефицита решимости, авангардную роль исполняла бы Сифа. Окажись, что маловато отчаянности – подключается Аглая и царапается, и кусается, и крутится бешеной лисицей. Придёт скорбный час – вперёд выступит Федорушка, покропит святой водичкой, потрясёт бородкой. На худой конец, случись что, можно подстелить Колю Андрея – всё не так холодно спать будет. И за всем этим, как обелиск, как Александр Македонский, как асфальтоукладчик из молибденовых сплавов – Ипат. Крепкий, могучий, здоровый. Защитник…

В пять часов утра по среднепиздецкому времени фургон затормозил недалеко от берега. Вертолётный винт рефлекторно дёрнулся, и одна из лопастей рубанула вековой дуб. На беду Ипат как раз вылезал из кабины. Огромное дерево, доживая последние мгновения своей исторической жизни, решило напоследок отметиться, выбрав местом падения человека не менее огромного, чем оно само. Два организма столкнулись, водила с перепугу икнул. Послышался обширный звук тупого удара, и в ту же минуту небо на востоке прочертила молния. Рухнувший дуб глубоко ушёл в снег. Вскоре за корявым стволом показалась невредимая фигура. Ипат озабоченно шарил рукой в районе уха.

– Ебит… – озабоченно выругался он.

Ухо отсутствовало. Рука окрасилась кровью.

– …т-твою! – внятно закончил Ипат, скатал небольшой снежок и заткнул им пострадавшее место.

Водила боялся выдохнуть. Подойдя вплотную, Ипат угрюмо посмотрел ему между глаз.

– Прибыли, стало быть, – пискнул водила тоскливым голосом, – как есть.

Ипат выдержал душераздирающую для водилы паузу, вынул что-то из кармана, сунул тому за пазуху.

– Лады…

После того как отомкнули кузов, группа ловцов бодро выскочила наружу и, невзирая на метровой глубины сугробы, стала легкомысленно прохаживаться взад-вперёд, делая явно бесхитростный вид, рассчитанный на то, чтобы водила не думал лишнего.