Я рассмеялся, добросовестно очистил котелок и, блаженно похлопывая себя по животу, поблагодарил Алексея Николаевича.

– Не за что, – сказал он, – вместе ловили, вместе готовили, вместе и расправились. Агапыч, иди сюда, кот, посмотри, какое тебе раздолье, сколько вареных вкусных головок. Сейчас, Саша, посуду помоем, на солнышке поваляемся, а потом и выкупаться можно.

Вымыв миски и вычистив до немыслимого блеска котелок, мы улеглись на горячей гальке, сунули головы в тень, оставив на солнце обнаженные спины и ноги.

Полежав так немного, Алексей Николаевич перевернулся на спину и подставил солнцу худую грудь с двумя сизыми рваными шрамами.

– Пулевые?

– Осколочные. Одно сквозное, второе – нет, – сонным голосом ответил Алексей Николаевич и, согнув правую ногу, добавил: – А в бедро – пулевое.

– Не болят? – сочувственно поинтересовался я.

– Тут в Крыму почти не болят, а вот когда работал на Севере, очень досаждали.

– А где вы там работали?

– Ходил в море на научно-исследовательском судне. Изучал зверобойный промысел и его влияние на численность и миграцию морских животных.

Я беспокойно заерзал, поднялся на локтях, заглянул в лицо Алексею Николаевичу и попросил:

– Расскажите о себе, а? Только подробно. Особенно о войне. Можно?

– Ой, нет, – не открывая глаз, сказал он, – это же долго и нудно. – Я, Саша, для себя решил, если вернусь, о войне молчок. Я это дело перемолчу, как говорит Дарья Феофилактовна, но, если уж вы настаиваете, скажу коротко: за чужие спины не прятался, себя не жалел, сына Победе отдал. Всё!

– Вот и я бы… – начал я, но Алексей Николаевич перебил меня.

– Будем надеяться, что эта чаша минует вас. Кроме всего прочего, война – это страшно. Очень страшно.

– Бабе Бер небось рассказали, – упрекнул я.

– Не канючьте, Саша, ничего я ей не рассказывал толком. Слухом, говорят, земля полнится. Люди очень не любят таинственности. Особенно, если дело касается их соседей. А уж в малонаселенном поселке постепенно о человеке становится известным все, хотите вы этого или нет, – сказал Алексей Николаевич и собрал вокруг глаз лукавые морщинки.

Я замолчал, вздохнул и стал от нечего делать разгребать перед грудью гальку, докапываясь до влажных, прохладных слоев. Копнув разок-другой, я заметил плоский, как лепешка, камушек со сквозной дыркой, положил его на ладонь и громко объявил:

– Куриного бога нашел!

Алексей Николаевич, скосив глаза, посмотрел на камень и сказал:

– Считайте, что вам крупно повезло. Тут за ними яростно охотятся отдыхающие. Найдут, шнурок сквозь отверстие проденут, на шею повесят и красуются. Некоторые крабьи клешни носят на цепочках, но куриный бог – высший шик!

– Смешно, почему «бог» и именно «куриный»? – фыркнул я, вслушавшись в непривычное сочетание этих двух слов.

– Не смешно, Саша, а интересно. Камень с отверстием был когда-то для человека прямо-таки счастливой находкой. Они, наши предки, верили, что дыру в камнях могла прожечь только молния, посланная могущественным богом. А раз так, то камни эти обладают магической способностью отгонять злых духов, болезни и все несчастья. Такой же «силой» обладали для жителей морских побережий панцири морских ежей с ротовым отверстием посредине. Вот потому люди и вешали камни с дыркой около своих жилищ, скотных дворов и курятников. Считалось, что под покровительством своего каменного божка куры должны обладать отменным здоровьем и сказочной яйценоскостью. Интересно, что в разных странах об этих камнях тоже бытуют разные байки. В Швейцарии эти дырчатые камни считались жерновами богов, и носить их на груди было очень почетно. Так что вполне можете подарить свою находку курам Дарьи Феофилактовны, сопроводив подарок коротенькой лекцией об историческом прошлом этих камней, – улыбнулся Алексей Николаевич.

– Самому разве нельзя было пробить отверстие и навесить эти талисманы не только на курятники, но и на шею каждой курице персонально, – засмеялся я.

– Нет, камни, просверленные рукой человека, не имели никакой магической силы. – Алексей Николаевич встал, сделал козырьком ладонь, посмотрел на скатившееся за горы солнце и повернулся ко мне. – Дело к вечеру, Саша, искупаемся и домой. Грей там ждет голодный. Он уже поправляется, через денек-другой свободно бегать будет, тогда втроем на Святую сходим. Агапыча на хозяйстве оставим. До сухопутных прогулок он не охотник. Кстати, где это «животное, которое шумит в доме», – поинтересовался Алексей Николаевич и, перехватив мой вопросительный взгляд, пояснил: – Так называют кошек жители острова Таити за их мурлыкательные способности.

– Животное, которое шумит в доме, – с удовольствием повторил я, – под скалой тельняшку свою нализывает. Во-о-он, видите?

– Это, Саша, определенный знак. Пора возвращаться. Он всегда к вечеру вылизывается и чистит свой «сюртук», чтобы явиться домой в полном блеске. Давайте и мы последуем примеру этого чистоплотнейшего сеньора. Как вы, наверное, знаете, древние римляне, желая выразить презрение к человеку, говорили о нем, что он не умеет ни читать, ни плавать. А как у вас с этим?

– Плаваю я, говорят, неплохо, но без какого-либо классического стиля, элементарными саженками.

– А вот я плаваю неважно и в основном кручусь возле берега. Вас я прошу, не заплывайте далеко, а то вы начнете форсить и поражать мое бедное воображение, а я тут буду волноваться. На море всякое случается и, как правило, с хорошими пловцами. Поняли? – строго спросил Алексей Николаевич.

Я кивнул головой, разбежался, описал в воздухе кривую, вытянулся струной и, как лезвие ножа, рассек воду. Некоторое время я плыл под водой, потом вынырнул и помахал рукой Алексею Николаевичу. Он входил в воду медленно и степенно, поплескивая на себя водой. Минут через десять он крикнул мне:

– Домой пора, Саша. Я поплыву к лодке и соберу пока все хозяйство, а вы тоже возвращайтесь.

Когда я, вдоволь наплававшись, вышел на берег, Алексей Николаевич уже оделся и перетаскивал наши вещи в лодку. Меня он попросил залить и забросать галькой кострище. Рыбьи внутренности Алексей Николаевич бросил в воду, сказав, что в море достаточно санитаров, которые с удовольствием полакомятся остатками своих собратьев. Картофельные очистки и рыбьи кости он аккуратно собрал в газету и положил в лодку.

– Ну вот, теперь в бухте все как было до нашего цивилизованного нашествия. В путь. Агапыч, мы поехали. Агапыч! – еще раз и строже позвал Алексей Николаевич. Я поискал глазами кота. Агапыч, притаившись за камнем, дергая в охотничьем азарте хвостом, выслеживал скальную ящерицу. Он был занят, чихал на все призывы на свете и продолжал следить за маленьким юрким животным, которое, в свою очередь, с любопытством и риском для жизни черными бусинками глаз уставилось на невиданное в этих краях чудовище.

– Ах, так! – сказал Алексей Николаевич. – Сейчас я тебе устрою нервное потрясение. Саша, я лезу в лодку, вы ее столкнете, сядете на весла и отойдете метров на пять от берега. Не мешает проучить этого самоуверенного полосатого пижона.

Услышав шуршание гальки и всплеск весел, Агапыч резко обернулся, молнией метнулся к берегу, но, увы… его и лодку уже разделяла широкая полоса воды. Проклиная всех ящериц на свете, кот, как ужаленный, заметался на берегу, замочил лапы, сел и заорал. Судя по интонации, он начал с оскорбления: «Надо быть круглыми идиотами, чтобы не заметить, какое великолепное животное вы забыли в этой проклятой дыре». Видя, что лодка стоит на месте, Агапыч сбавил тон и горестно завопил, уверяя нас, «что он никого не хотел есть, а просто они с ящерицей играли в "кто кого переглядит", и что если бы мы были порядочными людьми и любили его, бедного Агапыча, то ничего бы с нами не случилось, если бы его немножко подождали». Мы переглянулись с Алексеем Николаевичем и решили, что заявление это не лишено некоторых резонов и что в сказанном есть намеки на логику. Агапыч, сразу же почувствовав наши колебания, решил, что он на правильном пути, и на самых низких, вибрирующих нотах заканючил, что «до него дошло», что «он все осознал, критически пересмотрел и впредь обещает перековаться, а сейчас, несмотря на плохое поведение, просит прихватить его с собой».