– Когда мне было лет одиннадцать-двенадцать, – сказал Саша, – я полтора месяца выхаживал щенка, которого мальчишки под электричку бросили. Прошел поезд, я побежал, смотрю – жив, только дрожит, распластался на песке между шпалами, голову от меня как-то под лапу прячет… Хотел я щенка на руки взять, а он дернулся, испугался, а сделать ничего не может, передними лапами шевелит, а задние обвисли, совсем не двигаются. Я заплакал тогда, и, знаете, как этот щенок смотрел на меня, маленький, дрожащий, а в глазах такая бездна дикого страха, отчаяния и безмерного горя. Я его мордочку, наверное, до конца дней своих помнить буду. Поднял я щенка, а он обвис у меня в руках и заскулил страшно и жалобно. Принес я его домой, кормил, ухаживал. К ветеринару носил. Он сказал, что у щенка поврежден позвоночник и вылечить его нельзя, предложил усыпить. Не дал я, опять домой принес. Жил он у меня в сарае в старой корзине. Вы знаете, калека был, а всегда по своей нужде тащил себя на передних лапах подальше от корзины. Полтора месяца жил, а потом исчез. Искал я, всех спрашивал и только некоторое время спустя узнал, что родители мои, видя, как я мучаюсь и нервничаю, отнесли его к ветеринару и усыпили. Сейчас я понимаю, что так и надо было сделать, а тогда плакал и искал, и до сих пор щенка этого люблю больше всех здоровых и веселых собак, которые были у нас после него. Родители тогда сразу же купили мне крошечного эрделя, так я к нему две недели не подходил, несмотря на то, что он мною явно интересовался, всячески со мной заигрывал и пытался утешить, облизывая мою понурую физиономию.
– Это всё, Саша, детская впечатлительность, хотя и я в свои шестьдесят с хвостиком тоже не могу спокойно слышать о различных мучительствах животных. Вот на днях прочел статью Николая Фотьева в газете о слепой, забитой людьми собаке и, верите, так расстроился, что всю ночь не спал. Алексей Николаевич резко встал, крупными шагами зашагал по комнате и продолжал: – Ходят еще по земле такие, с позволения сказать, человеки разумные. Посмотришь – человек как человек, а в птице поющей ничего, кроме куска мяса, не видит. Убивает не только для брюха, но и для продажи, а то и просто «для ради антересу»: «попаду – не попаду». Убьет и даже посмотреть не подойдет. Где уж такому втолковывать правило Редьярда Киплинга: «Убивай для пропитания, а не для забавы». Детвору звериную, которая еще толком и на ногах держаться не может, осиротить или убить ничего не стоит. Жил я в тайге, знаю таких. А кто виноват? Я виноват. Мое поколение виновато, те, кому сейчас 60–70 лет. Наши дети – наше горе, хотя если бы только наше. Земле плохо, зверью, птице плохо, рыбе плохо, всей земной радости плохо. – Алексей Николаевич раздраженно махнул рукой, сел в кресло и некоторое время молчал.
– Мне кажется, Алексей Николаевич, что лучше всего, если бы в нашей стране охрана природы и всяческих живых ее обитателей осуществлялась не судами, штрафами, арестами, а обычаями и традициями. Если буду журналистом, я об этом буду писать и писать.
– А где ж их взять эти традиции, Саша, если мы сами частенько делаем детей свидетелями своего взрослого варварства?
– Хочу рассказать вам, как я чуть не подрался с одним парнем, – оживленно начал я… Алексей Николаевич хмуро глянул на меня. – Я ему доказывал, что все живое на Земле любить и беречь надо, а он мне ответил, что уже слыхал и читал про эти «сопли-вопли», но уверен в том, что, если в мире останутся только нейлоновые елки, плюшевые медведи, зайцы и бабочки из целлофана, то мир, человечество и он лично ничего не потеряют. Тогда я ему очень тихо и очень спокойно сказал, что я думаю о его умственных способностях, и что ему лечиться надо. Вот тут-то он и в драку полез, ну я ему тоже врезал разок по потылице, как говорят на Украине.
– Вот видите, Саша, какой из вас миротворец и дипломат, журналисту рук распускать не следует.
– Извините, Алексей Николаевич, вы забыли, что начал драку не я, сначала я говорил с ним тихо и вежливо, – возмущенно воскликнул я.
– Ах, да. Простите. Разволновался, перепутал. Стар становлюсь, Саша. Скоро буду как та беспамятная страусиха…
– Почему именно, как страусиха? – спросил я.
– У датского этнографа Йенса Бьерре, много путешествовавшего по Африке, я прочел, что страусиха несет все яйца в гнездо за исключением одного, которое она оставляет снаружи, неподалеку от гнезда. Делает она так для того, чтобы смотреть на это беспризорное яйцо и не забывать, с какой целью она восседает на остальных, а то ведь по рассеянности может встать и пойти себе по разным житейским, более интересным делам… Ну, это мы отвлеклись, надо же было мне кому-то пожаловаться. – Алексей Николаевич исподлобья взглянул на меня и потер переносицу. – Так вот, Саша, обо всем, что касается природы, животных и отношения к ним человека, не могу говорить спокойно. Да потом я совсем не уверен, что на подобные темы сегодня можно говорить беспристрастно. Вы знаете, сколько готовы заплатить отдельные государства не за живой экземпляр исчезнувших птицы или зверя, а за его шкурку? Вы представить себе не можете, во сколько оценены пустое яйцо и шкурка бескрылой гагарки, начисто уничтоженной человеком. Ну, во сколько?
Я сперва молча покачал головой, а потом неудачно пошутил:
– Да уж, наверное, не дороже выеденного яйца.
Алексей Николаевич скептически усмехнулся и показал мне два пальца.
– Две сотни, – спросил я и, не получив ответа, добавил: – Две тысячи? – опять не получив ответа, недоверчиво возопил: – Ну не два же миллиона?!!
– Вот именно! Два миллиона за шкурку гагарки и ни рублем меньше. Бесконечно прав американский ученый Парсон, сказавший, что в настоящее время одна птица в кустах стоит двух в руках. – Алексей Николаевич сокрушенно покачал головой. Но потом посмотрел на меня и улыбнулся. – Хватит о грустном. Расскажите-ка, Саша, о себе поподробнее, не с наскока, кем быть намерены, к чему руки, голову и, главное, сердце и душу приложить собираетесь?
– Я студент журфака Московского университета, курс третий. Специализацию уже выбрал: этнография с элементами природоведения. Писать собираюсь о взаимоотношениях человека и природы в историческом аспекте с давних лет и до наших дней. Чтоб динамика была, понимаете?
– Как не понять? Замах грандиозный. Впрочем, молодость всегда была в обнимку с максимализмом, а вот хватит ли жизни? Но расхолаживать вас я не собираюсь, как говорится, с Богом. Меня тоже эти вопросы интересовали, но, пожалуй, в более узком аспекте, то есть я собираю разные материалы для Крыма с учетом того многообразия племен и народов, которые прошли в свое время через него, а их было немало. Сведения такого плана, Саша, в литературе довольно редки. Надо буквально выуживать их помалу из самых различных источников. В основном читайте географическую литературу, историческую и, само собой, книги и журналы этнографического плана. Как-нибудь я покажу вам свой улов, но не сказать, что он очень богат. – Алексей Николаевич помолчал, но потом живо спросил меня: – Вы Василия Пескова знаете, корреспондента газеты «Комсомольская правда»?
– Конечно, всегда с удовольствием читаю его материалы.
– Хотите быть таким, как он?
– Пожалуй, только со своим стилем работы, подходом к делу и манерой изложения материала.
Алексей Николаевич внимательно слушал и смотрел на меня как-то по-новому, будто только что увидел меня. К нему подошел Агапыч, вспрыгнул на колени, потоптался, лег, свернул калачиком передние лапы, положил на них голову и устремил на меня бесстрастный немигающий взгляд.
– Снизошел, негодник. Ты что-то песенок мне своих давно не пел. Наверное, на хвостатых дам весь свой репертуар и бархатный бас извел? – сказал Алексей Николаевич и слегка подергал кота за уши.
Кот молчал.
– Врешь, я заставлю тебя, как говорил один мой знакомый, «рояль двигать». – Алексей Николаевич пощекотал коту подбородок.
Агапыч зажмурился, вытянул шею и вдруг заурчал густым вибрирующим баском свою извечную кошачью песенку.
