– Понял, – сказал Каукалов, – где патроны?

Старик Арнаутов, кряхтя, развернулся, подошел к железному шкафу, встроенному в кирпичную стенку – она была специально сложена с внутренней стороны дюралевого гаража, поковырялся ключом в сейфовом замке, со скрежетом открыл одну из тяжелых створок, вслепую пошарил на полке шкафа. Достал один рожок, кинул Каукалову: «Держи!» Каукалов ловко поймал рожок. За первым рожком старик достал второй, но кидать не стал – отдал прямо в руки с торжественными словами, будто награждал орденом:

– Вручаю еще один.

– Для пристрелки двух рожков мало будет. – Каукалов подкинул в руке один рожок, потом второй.

– Хватит этого. Патроны денег стоят, – проворчал Арнаутов, – а я даю бесплатно. Но в следующий раз буду высчитывать из твоего кармана… Ясно?

«Жмот! – выругался про себя Каукалов. – На такое дело денег жалеет. От этого автомата, может, жизнь моя будет зависеть… И твое, старый пехальщик, благополучие».

– Нет, так нет, – пробормотал угрюмо, – и нечего мне лекции читать!

– Пристрелять надо всего один автомат. Новый, – миролюбиво произнес старик Арнаутов, словно не замечая резкости Каукалова, – второй-то – пристрелянный… Чего на него в таком разе деньги тратить, спрашивается? Он зарабатывать деньги должен – за-ра-ба-ты-вать! – по слогам, медленно повторил старик и, будто учитель, недовольный своим подопечным двоешником, гневно вскинул голову. – А не тратить!

«Ладно, скажу лысой бабели, она тебе живо репку открутит, – решил про себя Каукалов, – не может быть, чтобы ты, старый пряник, был для нее дороже, чем я. За-ра-ба-ты-вать, – передразнил он старика. – Взять бы тебя один раз на дело вместо Илюшки – живо бы в штаны наделал».

– Не слышу восторга, – Арнаутов пытливо глянул на Каукалова, – видать, что-то почувствовал либо прочитал каукаловские мысли, смущенно прохрюкал что-то в кулак и снова распахнул дверцу своего тяжелого железного шкафа. Пошарил там и достал плоскую пол-литровую фляжку виски с косо приклеенной красной этикеткой, протянул Каукалову: – Держи! Когда отстреляетесь – глотнете по глоточку.

Все-таки иногда в старике возникало что-то положительное, способное растрогать собеседника.

Но Каукалов не растрогался, он хотел было вообще отвернуться от деда Арнаутова, но понял, что это слишком, и нехотя, медленно, нарочито медленно, протянул руку к фляжке.

– Это я от чистого сердца, – сказал старик Арнаутов, – от себя лично!

Решили ехать по Минскому шоссе, которое уже изучили, как детскую площадку перед собственным домом, когда под стол пешком ходили, – здесь им был известен каждый поворот, даже каждая отметина на асфальте. Огнедышащий «Змей Горыныч», лихо глотающий асфальт, исчез. Видимо, его передвинули на другое место, хотя дорожные строители, наряженные в яркие оранжевые жилетки, трудились, как и прежде, – сновали по шоссе, будто муравьи, что-то доделывали.

Осень за прошедшую неделю заполыхала вовсю, всеми красками, зеленых цветов в подмосковном лесу почти не осталось – даже ели с соснами покрылись каким-то коричневым старческим налетом, стали грустными, задумчивыми.

– Мы допустили ошибку, – качнул головой Каукалов, – что выехали на Минку, – привычка сработала. Вот черт!

– Привычка – вторая натура, – не замедлил вставить Илья.

Каукалов поморщился.

– Надо бы в сторону уйти, на Новорижское. Вот где глухих мест действительно полным-полно.

– Нет ничего проще – через Одинцово направо и дальше – обходными путями.

Так они и сделали. Через полчаса нашли глухое место в овраге, по сырому глинистому дну которого бежала мутная струйка воды. Было тихо, кругом словно бы все вымерло – ни одна птица не подавала голоса. Даже ворон и сорок, и тех не было слышно. Хотя от машины отошли всего ничего – метров двести, не больше. Каукалов забрал из багажника оба автомата.

Аронов с опаской покосился на оружие. Каукалов усмехнулся.

– Не смотри так, чтобы осечек не было. Кто знает, попадем в передрягу, и тогда у кого окажется такая вот пишущая машинка, конструкции господина Калашникова, тот и продвинется в дамки.

– Все ясно, – Аронов вздохнул, – что ничего не ясно. Хорошая жизнь нас ожидает.

– А попасть в дамки – значит выжить. Так-то, Илюша, – назидательно проговорил Каукалов. – А теперь слушай и запоминай. Вот это – предохранитель. А этой вот хреновиной ты можешь перевести автомат со стрельбы очередями на стрельбу одиночную. – Каукалов неспешно, словно инструктор на занятиях, рассказывал приятелю все, что знал про автомат Калашникова. Аронов, так и не преодолев в себе робость, страх перед оружием, с вытянутым лицом слушал своего друга.

Каукалов же вдруг с неясной тоской подумал о том, что когда-нибудь, в самый пиковый момент, Илюшка его подведет. И останется он тогда один на один со своей судьбой… Но другого напарника у Каукалова не было. Да и потом, если он подыщет другого, Илюшку придется убирать: слишком много видел, слишком много знает… Каукалов отгонял такие мысли подальше, ругался, стискивал зубы…

Но, с другой стороны, стискивай зубы – не стискивай, а помочь ничем не поможешь: слишком уж неприспособленным оказался Илья к делу, которое ему навязал Каукалов.

Выбрав в качестве мишени сырую черную корягу, мрачно возвышавшуюся над гнилой водой ручья, Каукалов с одной короткой очереди разнес ее в лохмотья. Аронов восхищенно захлопал в ладони.

– Ты – настоящий снайпер, Жека! Как в кино.

– Снайпер – не снайпер, а второй разряд по стрельбе имею. Могу даже птицу с ветки снять, – Каукалов протянул автомат напарнику. – Ну-ка, попробуй. Только не дави на спусковой крючок до посинения.

Радостное восхищение на лице Аронова сменилось испугом, большие темные глаза повлажнели, губы задрожали. Каукалов помрачнел, оттянул шпенек затвора.

– Показываю еще раз пример хорошей стрельбы, за которую в армии дают увольнение вне очереди.

Он вскинул автомат, коротко нажал на спусковой крючок, воздух задрожал от негромкого вспарывающего звука, – будто тупой нож всадился в ткань и сделал надрез, – вторая черная коряжка, расположенная метрах в тридцати от Каукалова, превратилась в ошмотья: была коряга – и не стало ее.

– Понял? – спросил он Аронова.

– Понял, – ответил тот, сглотнув слюну.

– На! – Каукалов вновь протянул автомат напарнику. – Покажи класс!

Класса Илья не показал – не было навыка. Он не попал ни в корягу, торчавшую из осыпавшейся боковины оврага, ни в перевернутый березовый комель, взметнувший в воздух свои оборванные корни, ни в глиняную голову, наподобие муравейника вспухшую на дне оврага.

Если до коряги было двадцать метров, до перевернутого комля двенадцать, то до глиняной головы всего ничего – метров семь. И все равно Аронов не попал. Каукалов даже крякнул от досады, сморщился, будто на зуб ему попало что-то кислое.

– Ну и ну! – только и сумел произнести он.

– Извини, – смущенно улыбнулся Аронов, – зато я незаменим в другом.

В чем был незаменим Аронов, Каукалов не знал и спрашивать не стал, перехватил у Ильи автомат, привычно вскинул его, нажал на спусковую собачку, но выстрелов не последовало – рожок был пуст. Каукалов выругался, вскинул второй автомат и короткой, в три выстрела, очередью разнес глиняный нарост. Тот лопнул, будто воздушный шар, превратился в сухие брызги.

Следом Каукалов разнес березовый комель с обрубленными щупальцами, за ними – корягу. Когда-то коряга была справным деревом, осиной или кленом, но овраг слизнул ее, уволок в преисподнюю – ничего не осталось от дерева, только гниль.

Новый автомат был неплохо сработан, бил точно, пули не «косили», мушка не была сбита набок. Единственное, что плохо, – на ложе и прикладе, сколько ни вытирай тряпкой, обязательно остается смазка, делает руки жирными, это вызвало у Каукалова некое раздраженно-брезгливое ощущение, будто он вляпался в какое-то дерьмо.

– Да, Илюша, дело твое – швах, – произнес он тусклым голосом, – стрелять ты совсем не умеешь.