Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Это называется «эффект дьявола», – пояснил Аронов.

В тот день они купили все, что требовалось пришедшему из армии Каукалову: костюм для парадных выходов и шелковую куртку, брюки с модными пузырями на бедрах и туфли из лаково поблескивающей добротной кожи – так называемой шлифованной, американские джинсы фирмы «Левис» и кроссовки «адидас», сработанные под китайские кеды – «крик, писк, стон», как восторженно отметил Илюшка Аронов.

Когда со свертками подъехали к дому, Каукалов со вздохом вывернул карманы брюк.

– Все! Пусто, как в почтовом ящике после новогодних праздников. Что у меня имелось – все спустил…

– А почему это в почтовых ящиках после новогодних праздников бывает пусто? – Аронов в недоумении потер лоб. – Не усеку никак.

– Да потому, что почтальон долго не приходил.

Старым, уже испытанным способом Каукалов с Ароновым добыли «жигули» – долго присматривались, выбирали, как на рынке, и наконец выбрали вишневую, с пластмассовыми широкими молдингами, наклеенными на корпус, «семерку» (попали в точку: и сама машина оказалась новая, и мотор у нее был что надо. Когда Каукалов нажимал ногой на газ, машина буквально выпрыгивала у него из-под зада, резко устремляясь вперед)…

– У тебя безошибочное чутье! – похвалил Каукалова напарник. – Все время попадаешь в яблочко!

– Похлебай в армии баланды с мое – и у тебя чутье появится, – довольно угрюмо отозвался на похвалу Каукалов.

– Ты чего, не с той ноги встал?

В ответ Каукалов пробурчал что-то невнятное, но когда подъехали к гаражу старика Арнаутова, оттаял и, загоняя «семерку» внутрь, похвалил машину:

– Нормальный агрегат!

– То, что доктор Коган прописал, – подхватил Аронов.

В следующий миг он неожиданно побелел осунувшимися щеками: на него накатила картина только что совершенного убийства. Ему пришлось какой-то черной, с облупленной краской железкой – деталью неведомого станка – глушить владельца «семерки» – краснолицего, с покатыми толстыми щеками, плохо выбритого человека, одетого в старенький костюм и такую же старенькую рубаху-ковбойку.

Аронов бил его железкой в висок, отчетливо слышал, как под ударами с тупым хряском лопается кость, слышал рвущееся дыхание водителя и не понимал, как можно после таких ударов еще дышать, сипеть, выворачивать усталые красные глаза, чтобы увидеть лицо своего убийцы. Нет, все-таки человек – чрезвычайно живучее создание. Такая живучесть не укладывалась в голове Аронова, сам бы он скончался после одного слабенького удара… А этот все живет и живет!

Тело убитого водителя сбросили в Яузу, там же в Яузе вымыли руки, ополоснули лица.

– То, что доктор Коган прописал! – повторил Аронов, глядя в глаза старику Арнаутову.

– Насчет доктора Когана не знаю, но что это за машина – покажет матушка-жизнь, – пробурчал старик Арнаутов, заглядывая в салон. – Ладно, завтра вечером можете забирать машину, на прежнюю «семерку» она будет похожа не более, чем юный ангел на меня.

– А документы?

– Олечка Николаевна распорядилась и насчет документов, – сказал Арнаутов. – Получите все, весь пакет – и номера новые, и техпаспорт, и даже чек об оплате автомобиля, – все, словом…

– Вот это класс! – восхитился Аронов, но тут же осекся, придавленный тяжелым взглядом напарника.

– Ты выпить не хочешь? – спросил Каукалов у Ильи, когда они очутились вдвоем в черной московской ночи.

– Я «за», – ответил напарник.

Они добрались до центра, заглянули в какой-то шумный крохотный кабачок. К ним подскочил официант, с глазами врастопыр, наряженный в красную, с косым стоячим воротником, как у трактирного полового, рубаху.

– По двести граммов холодной водки в граненых стаканах, – Каукалов устало поднял указательный палец, – обязательно в граненых, как это делали когда-то наши деды.

– А в круглом, хрустальном, чешского изготовления, разве не годится? – официант стремительно свел на переносице свои хитрющие глаза: он искал в этом заказе какой-то подвох, но не находил его.

– Не годится, – Каукалов повысил голос, – только в граненом стакане. Если у вас нет граненых стаканов, мы уйдем в другое место.

– В Греции все есть! – патетически провозгласил официант.

– И по соленому огурцу с куском черного хлеба, – увеличил заказ Каукалов.

– И огурчики тоже найдем. И хлеб найдем – черный, бородинский, посыпанный укропным семенем. В Греции есть все…

– Болтун! – осуждающе произнес Каукалов, когда официант, смешно подпрыгивая, унесся за занавеску, за которой находился «пищеблок». – Не люблю болтунов.

– Не нервничай! – посоветовал Аронов. – Нервные клетки не восстанавливаются.

Каукалов помолчал, повернул голову, увидел в углу двух смазливых проституток, по виду еще школьниц, очень юных, с точеными ногами и нежным персиковым румянцем на щеках, не испорченных пока пудрой и прочей косметикой. Заметив, что Каукалов смотрит на них, проститутки дружно поднялись с дивана, но Каукалов с суровым видом отвернулся, и проститутки вновь сели.

– Знаешь, чего не хватает к твоему прикиду, который мы купили вчера? – Аронов пальцами отбил на высокой черной стойке лихой маршевый ритм.

– Чего?

– «Свотча» – ярких часов, от которых чумеет вся Европа. Надо обязательно купить «свотч». Самые модные – «Артист» и «Студио Аззурро».

– М-да, особенно в нашем деле, – не удержался Каукалов от подковырки, – чтобы по часам этим нас запомнили, потом нашли и ломом проломили головы.

– Есть другая модель – неяркие, но зато с четырьмя циферблатами сразу. Японские часы, называются «Джи-Шок». С таким наворотом, что проститутки при виде «Джи-Шока» отдаются без всяких денег. А, Жека?

Каукалов не ответил. Он думал о том, как жить дальше, что будет с ним и с Илюшкой через месяц, через полгода, через год, сумеет ли он благополучно соскочить с крючка у Ольги Николаевны и нырнуть куда-нибудь в спасительную тень, залечь в глубоком месте. Мысли эти были мрачными, рождали внутри тяжесть, которая неприятным камнем оседала в животе, мешала дышать, даже думать. А ему хотелось разобраться в этих мыслях, увидеть впереди просвет, устремиться туда.

И Илюшку он втянул в это дело – тот поверил ему и пошел следом. Повязал бывшего одноклассника по рукам и ногам кровью трех убийств; теперь не сможет уйти, если захочет. Слишком крепко повязан. Но Илюшка – молодец, не куксится, не тяготится, наоборот, старается родить в себе что-нибудь веселое, легкое, пристает с этим к напарнику.

Водку Каукалов выпил молча, маленькими вкусными глоточками, от начала до конца, поставил стакан на стол и аккуратно подцепил тугой маринованный, – не соленый, как было заказано, огурчик.

Надо бы выговорить официанту за обман, но на это не было сил, и Каукалов промолчал. Аронов, подражая ему, так же мелкими глотками опустошил стакан, поморщился от одуряющей горечи, покрутил головой, потом, засопев сердито, понюхал рукав. На глазах у него проступили слезы. Прежде чем откусить от огурца, он вытер глаза и выдохнул из себя спертое, с мужицкой отрыжкой:

– Вот так пьют русские люди!

– Олечка Николаевна мне перо за вас в зад вставила, – пожаловался старик Арнаутов, когда Каукалов с Илюшкой приехали к нему за перекрашенной, переоформленной и вообще неузнаваемо изменившей свой вид «семеркой».

– Что мы не так сделали? – хмуро поинтересовался Каукалов.

– Не ту марку «жигулей» пригнали. Не «семерку», говорит, надо было брать, а «тройку». Или «шестерку».

– «Шестерку» вообще проще пареной репы взять. И «тройку» тоже… Только надо было об этом предупредить. Почему именно «тройка»?

– Дело в том, что эту машину потом будут перекрашивать в гаишную. Гаишники сейчас, правда, все больше на американских ездят, но тем не менее в их парке полно и «шестерок» с «тройками». А «семерок» – всего лишь четыре штуки. На всю Москву. Это только сегодня выяснилось.

– Тогда за что же перо в зад?

– На всякий случай. Для профилактики, – старик Арнаутов хихикнул, словно ребенок. – Вот держи документ, – старик Арнаутов сунул Каукалову в руки заклеенный в пластик новенький технический паспорт, – и получи заказ на «трешку». Могу оформить письменно, – старик засмеялся, – как на заводе.

13
{"b":"68915","o":1}