А потому – можно было не сдерживаться.

Михалыч остановился и закурил. Сверху смотрел на Римму, ждал чего-то.

Чего?

Римма молча терла соль, уже спокойней. Работа почти сделана. Надо беречь силы.

В проеме между стеной и ширмой стояла темная полоса – день был на исходе. Еще начало пятого, но из сарая, освещенного, как солнцем, мощной лампой, ночью казалось все наружное пространство. Ветер выл и грыз углы, влетая в щели и шевеля ширму.

Изредка задняя стенка сарая вздрагивала, словно сарай хотел подпрыгнуть и улететь. Что-то трещало в отдалении и беспомощно звякало, а иногда ударяло глухим колокольным боем – бум-м!

– Я пойду, – сказал Михалыч.

В голосе – твердость. Готов к спору, к сопротивлению. И опять хочет последнее слово оставить за собой.

Дурачок.

– Иди, – отозвалась равнодушно Римма.

Хотя все-таки волновалась: хватит ли соли? На глаз почти достаточно, а начнешь собирать – ведра, а то и полутора не хватит. Бейся потом одной.

Но так надоело заискивать перед мужиками, подстраиваться под их настроение, что не хотела ни словом возражать. Хочешь идти – иди. Кто тебя держит?

– Там кой-чего доделать надо, – пояснил Михалыч, не дождавшись сопротивления.

– Ага, – как бы согласилась с ним Римма.

Он еще немного постоял и задом полез вниз. Было скользко, и Михалыч оступился на спуске, рванулся ногой вниз, раскорячился, как в нелепом танце, едва не упал.

Римма прыснула – он быстро обернулся к ней.

– Скажи Валере, что больше я за него работать не буду! – с перекошенным лицом выкрикнул он.

– Сам скажи, – огрызнулась Римма.

– И вообще, что за привычка: как что, так припахивать! – еще громче закричал Михалыч. – Что у меня, своей работы нет – чужую делать? Не мальчик, у меня все переломано, чтоб вы знали.

– Знаем, – басом отозвалась Римма.

– Знают они! – осатанел Михалыч. – Хрена я больше сюда пойду. Нос не покажу! Они отсиживаться будут, а за них тут паши.

– Ой, да иди уже, – сказала Римма.

– Пойду! – крикнул, но уже тише, Михалыч.

– Иди.

– Пойду.

Он вогнал острый конец лома в пол, приставил его к стене и быстро вышел. Лицо было злое, но и озадаченное – Римма заметила.

Не ожидал, что она так себя поведет. Независимо. Даже с вызовом. А как он думал? Расстилаться будет перед ним, за руки хватать, упрашивать? Не дождешься.

С улицы донеслись матерные выкрики. Должно быть, Михалыч споткнулся в потемках, и теперь отводил душу хоть на чем-нибудь.

Римма взглянула на Костика. Тот слабо улыбнулся.

– Замерз? – спросила Римма.

– Немного, – ответил Костик.

Было видно, что замерз. Кирку он еле таскал, от работы не грелся. А мороз жуть. Замерз, конечно. Нос весь белый, как голая кость из лица торчит. И плечики ежатся, собирая в узкую грудку остатки тепла.

Римме стало жалко его. Мальчишка совсем. Ровесник ее Сашки. Но Сашка – крепыш, а этот – чистый доходяга. Ему ли такая работа? Он, правда, столько и наработал… Но уже почти два часа на морозе, и кирку все же таскал.

Помощник.

И вот же, не бросил ее, в отличие от Валеры!

Ох, Валера…

– Иди, Костик, грейся, – сказала Римма.

Он ждал этого – смотрел с надеждой. Но все же спросил – страхуясь от будущих упреков:

– А не мало будет?

– Хватит, – ответила Римма. – Все соберу – еще и останется. Там еще в котельной два ведра.

Изображая сомнение во взоре, Костик, тем не менее, положил кирку. И подвинулся к выходу.

Все ее покидают.

– Может, помочь собрать? – с той же надеждой отказа спросил он.

Римму затошнило от его замусоленной хитрости, но она сдержалась.

– Сама соберу, – сказала она. – Иди.

Этот тон – тон приказа – Костик знал хорошо. Уже не упираясь, он виновато отвернулся и вышмыгнул из сарая. Как тень. Бесшумно и бесследно.

Пусть идет. Толку с него. Только мешать будет.

И еще Римма рассчитывала: Валера увидит Костика, узнает, что Михалыч ушел и поймет, что она совсем одна тут осталась. И, возможно, все-таки придет. Она не могла поверить, чтобы он ее бросил. Не могла и все. Хоть какие объяснения находила, но в то, что он не придет, совсем не придет, не заглянет даже, не верила.

И потому отправила Костика. Как вроде послание Валере. Посмотри и подумай. И если ты еще что-нибудь соображаешь, срочно приходи!

Римма готова была простить. И даже настроиться так, чтобы в дальнейшем не поминать этого. Ну, с похмелья был, не в первый раз, голова тяжелая, сам тяжелый, не хотел никуда идти и не мог – ладно. Тем более ломом махать. Это, и правда, трудно.

Но Костик-то доложит, что соли нарубили в достатке. И нужно ее лишь собрать и перетаскать в котельную. Плевая работа, только проветриться. И Валера должен подойти. Хоть в этом помочь.

А главное, показать, что не бросает ее одну!

И ей показать, и другим.

Неужели он этого не понимает?

Римма отложила штыковую лопату, взяла совковую и принялась сгребать наколотую соль.

Соли было много – даже больше, чем нужно. Михалыч со злости наколотил порядочно. Да и Костик, худо-бедно, добыл ведра полтора. Тощий, а цепкий.

Римма наполняла ведра и слушала.

Не идет?

Снаружи буйствовал ветер, звенел ширмой, царапал исподтишка колючей лапкой лицо. На улице – темень. Сарай поминутно вздрагивал, как будто в него билась огромная хищная рыба.

Римме было не по себе. Не любила темноту и одиночество. Сколько работала в котельной, где этого добра навалом, а привыкнуть не могла. При каждом ударе ветра сердце замирало, ухо ловило дальние звуки.

Еще заскочит кто. Мало ли придурков шляется? Территория комбината обнесена бетонным забором, но кого этот забор сдержит?

Римма косилась на темный проем, сжимала черенок лопаты сильнее и старалась держаться так, чтобы все время видеть вход.

И прислушивалась: не лязгнет ли дверь котельной?

Насыпав три ведра, понесла одно в котельную. Решила носить по одному. Два – слишком тяжело. И хотя Римма была двужильной, надрываться в этот ветрище не хотелось. Еще летом можно было бы пробежаться по ровному. Но не сейчас, не по этим переметам.

И снова хитрила. Тянула время. Давала Валере шанс исправиться, успеть прийти до того, как она тут закончит.

Валера не шел.

«Интересно, Михалыч побежал к нему ругаться?» – пыталась отвлечься Римма.

Вряд ли. Валера не тот, с кем особо поругаешься. Да и что с него возьмешь: вывернет глаза – и все. Поругайся с таким. Нет, Михалыч на Валеру не попрет. Кишка тонка. Валера ему не по зубам.

Разве что на Римму нажалуется, грубила, мол. Это он может. Мужики вообще мастера жаловаться. Хоть по поводу, хоть без повода. Без повода – еще больше.

Валера правда – молчок. Как бы ни приходилось туго, никогда не ноет. От мужика у него много. Бабьего почти нет. Звероват, это да. Но это же и притягивает. И добрый. Хоть как про него думай, а добрый.

Но где же он?

Где?!

Римма занесла уже третье ведро, и принялась насыпать новые. Соль заканчивалась быстро, она сгребала со всех углов, но видела – хватит.

Собирала всю наколотую соль, пока лопата не заскрежетала по полу. За работой отвлекалась от мыслей, вспотела даже. Не шел.

Римма насыпала другие три ведра – и еще ладная кучка на полу осталась. Перетаскала все три, вернулась за остатком, еще почти два ведра насыпала. Любке на почин. Ох, еще и Любкиной смене тут убиваться.

Достало! Все достало.

Римма перенесла всю соль в котельную, вернулась, выключила свет в сарае, затянула до конца ширму, зацепила ее края за штыри в стене.

Все, здесь кончено.

И все вообще кончено.

Потому что Валера так и не пришел.

Римма засыпала соль в солеприемник – восемь ведер, как положено. Два оставила Любке. Лучший на сегодня подарок! Проверила деаэратор: уровень воды в норме. Проверила фильтр. Нормально. В сторону дежурки даже не смотрела. Теперь для нее вход туда закрыт. Навеки. Такого она Валере не простит.