Пётр Иванович Ханыков

Чем только не приходится заниматься командующему эскадрой, уходящей в дальнее плавание! Как всегда, главной проблемой оказалась укомплектованность команд – извечная беда российского флота. Дело в том, что, начиная с петровских времен, в матросы, как и в офицеры, определялись крестьяне определенных губернией, таких, как Ярославская, Костромская, Рязанская. Особенно всегда ценились матросы-рекруты из архангелогородских поморов и финны, как приученные к морю с раннего детства и знавшие корабельное дело.

Большинство рекрут, однако, вообще, видело море в первый раз в жизни. Это затрудняло их обучение. К тому же подавляющее большинство рекрутов было неграмотными, что создавало трудности в использовании их, как рулевых, комендоров и лотовых. Однако все эти недостатки в значительной мере компенсировались природными русскими качествами: их неприхотливостью, старательностью в освоении нового для них дела, преданностью и готовностью к подвигу. Считалось, что в течение первых пяти лет службы матрос должен освоить свои обязанности и только после этого мог считаться полноценным членом экипажа. На практике все обстояло иначе. Рекрут толпой загоняли на уходящие корабли перед самым отплытием и натаскивали уже прямо в море. И в этот раз опытных матросов Сенявину предлагали лишь третью часть. Остальных предстояло учить прямо в море с самых азов.

Много из необходимого снаряжения просто не было. Часть парусов первого и второго комплектов пришлось так и брать поддержанными, а третий и вовсе предстояло шить своими силами уже в пути. Только что назначенному командующему приходилось дотошно вникать в каждую мелочь. От всего этого голова шла кругом. То эскадру заваливали сальными свечами, которые при жаркой погоде плавятся в несколько часов, то откуда-то навезли ломаных брандспойтов, а то и вовсе в ведомостях припасов, предполагаемых к погрузке на "Кильдюин", их оказалось столь много, что бедный фрегат, погрузивши все в трюмы, попросту затонул бы прямо у причальной стенки.

Привезли, к примеру, на эскадру пыжи. Сенявин только глянул, головой покачал:

– Не пойдут! Эту дрянь я брать не стану!

– Это еще, почему же не пойдут! – разозлился чиновник в ранге не малом полковничьем. – Все честь по чести и пыжи, и бумаги к ним сопроводительные!

– А потому не пойдут, что пыжи у тебя из пакли, а мне нужны овчинные, чтоб полностью при выстреле в стволах сгорали, и не приходилось их в бою оттуда лохмотьями выковыривать! Извольте заменить!

Едва разобрался с пыжами, как завезли банники со щетиной. Снова пришлось вмешиваться и менять на овчинные, чтобы не столь быстро в каналах ствольных трепались.

Главный командир Кронштадтского порта вице-адмирал Ханыков нервничал:

– Чичагов дает на все про все какие-то две недели! Сроки для нас почти немыслимые. Ну и спешка, мечемся, что голый на пожаре!

– Сейчас самое главное: укомплектовать корабли, да завалить трюма припасами!

– высказывал свое мнение Сенявин. – С остальным на переходе сами разберемся! Скоро сентябрьские шторма и нам, кровь из носу, надо успеть проскочить Атлантику до их начала!

– Всех скакунов к указанному сроку подковать все одно не успеем! – развел в ответ руками Ханыков. – Придется, как и в прошлые экспедиции посылать частями! Ты, Николаич, двигай первым, а остальных мы уже вдогон тебе соберем.

– Нет уж! – покачал головой Сенявин. – На носу война большая, а потому плыть мы будем все соединительно!

– Ну, дело твое, как знаешь! – развел руками Ханыков. – Сколь успеем, столь и сделаем!

Вечером в каюте, Сенявин наскоро набросал на бумаге то, что надо закупить себе на переход. Командующий эскадрой не должен выглядеть нищим! Посмотрел и покачал головой, ибо выходило немало! Надлежало купить пяток поросят, пару дюжин кур, несколько пар башмаков, не самого дешевого вина пять-шесть дюжин. Адмирал все должен иметь свое, а не побираться в кают- компании. Портвейн, херес, мадера, табак, сигареты, яблоки, дюжину рубах, три-четыре пары шелковых чулок – для визитов и всевозможных официозов. Ящичек чая, перец, корицу, гвоздику, восковые свечи – все это надо адмиралу для поддержания собственного достоинства. Закупку надо поручить адъютанту, для денщиков это сложновато. Вспомнил и о любимом вишневом варенье. Пометил, тоже бы не забыть. Хорошо бы еще прикупить книг, таких у него уже целый рундук, но надо бы в книжную лавку в Петербурге не забыть заглянуть при случае, глянуть новинки, в том числе и по морскому делу.

В один из дней заявился к Сенявину на прием лейтенант Хвостов со своим неразлучным другом мичманом Давыдовым. Оба просились на эскадру. Против Давыдова Сенявин против не имел ничего, что же касается Хвостова, то, несмотря на его храбрость в прошлой шведской войне, известен он был на флоте Балтийском как дерзкий на язык с начальниками и скорый на драку со всеми остальными, кто имел неосторожность вызвать его неудовольствие, особливо, когда лейтенант пребывал в изрядном подпитии. Хвостову Сенявин в вакансии отказал.

– Я и до моря Средиземного добраться не успею, как ты всех кулаками своими уже порасшибаешь!

– Ну и ладно! Не у вас, так в ином месте прославлюсь! – гордо отвечал "буйный" лейтенант.

Без своего закадычного друга отказался от своей просьбы и Давыдов.

Если бы тогда Сенявин только мог знать, что, отказывая в должности этим двух офицерам в экспедиции Средиземноморской, он, тем самым, сам того не подозревая, открывает новую страницу русской славы в водах Тихоокеанских!

По старой традиции командам, уходящим в дальнее плавание, давались сутки на прощание с женами и детьми и последнюю гулянку. Вначале отмечалось все по домам, потом в казарме, затем по дороге на судно и в кабаках. Офицеры смотрели на это сквозь пальцы – традиция есть традиция!

В казармах кораблей, уходящих в Средиземное море, шум и гам. В полном разгаре прощание с друзьями и женами. Вот изрядно подвыпивший матрос крепко обнимает свою сожительницу и ласково утешает ее. Та хнычет и жалуется:

– Ваня, голубчик, на кого ты меня покидаешь! Хошь и жили как собаки с кошкой, а все ж таки тошно расставаться!

– Эх, не плачь, Аксинья, душечка, может еще и свидимся! А что еду, на то царская воля, ей не перечь! Ну, коли много бил тебя за то прости. За это самое четыре года бить тебя не стану! – утешал матросик, крепко обнимая дрожайшую половину.

Последняя успокаивается и перестает хныкать. Муж же одолеваемый винными парами, понемногу склоняется и сладко засыпает на коленях своей нежной супруги.

В другом углу казармы муж читает своей жене нотацию:

– Ты у меня смотри, Акулина, с другими не валандайся, матросского имени моего не срами, а то, как приеду, все твои косы повыдергаю. Хорошо жить будешь, ей-ей гостинцев заморских навезу!

– Я, Яков Матвеевич, – говорит Акулина, – Буду жить, как Бог велел и порочить имя твое не стану.

– То-то, – отвечает Яков Матвеевич, – Ты у меня смотри!

И это «смотри» сопровождается столь ужасным жестом, что Акулина со страхом попятилась назад.

– Не бойся, Акулинушка, не бойся! – успокаивает ее Яков Матвеевич, – Побью только, когда баловать станешь, а не станешь, так и на што бить-то?

Затем началось шествие на суда. Вначале возы с матросским скарбом. За возами шла команда в строю под музыку, сопровождаемая земляками друзьями, женами и детьми. Впереди команды вели традиционного козленка с выкрашенными рогами и бубенцами на шее. Все кричали «ура», горланили песни: