Прочитав эти строки, становится понятным та радость, с какой руководство РАКа приняло на службу двух знающих и опытных морских офицеров.

… На исходе четвертого месяца Хвостов с Давыдовым добрались, наконец, до Охотска. Позади остался тяжелейший и полный опасностей путь. Дважды их жизни были на волоске. В первый раз едва отбились от лихих людей пистолетами. В другой, случилось иначе. Когда из леса внезапно выскочили разбойники, Хвостов, без всяких раздумий, бросился на них с обнаженной саблей.

– Бросить ружья! Иначе порублю всех в капусту! – лейтенант был страшен в ярости.

Семеро здоровенных злодеев разом бросили кремневые фузеи.

– Обознался, ваше высокородие! – согнул спину предводитель. – Думал, что едут купцы толстосумые, а нарвался на господ офицеров! Будьте моими гостями! Делать нечего, пришлось, скрепив сердце, разбойничье приглашение принять. Едва спустились в разбойничью землянку, как со всех сторон набежало с два десятка заросших бородами лихоимцев. Видя, что их теперь много, осмелел и предводитель.

– А молоденек ты, брат с сабелькой на меня бросаться! – стал он задирать Хвостова. – Шумишь больно много, язык-то с головой укоротить недолго! Ну-ка оборотись ко мне ваше высокородие! Глянуть твой страх желаю!

Страшный удар кулаком в переносье тотчас опрокинул атамана навзничь.

– Ну, кто следующий! Всем хребты поперишибаю! – перешагнул Хвостов через недвижимого обидчика.

Ответом было всеобщее молчание. Разбойники с испугом переводили взгляд со своего мертвого предводителя на убившего его одним ударом офицера, и обратно Давыдов выхватил пистолеты, взвел курки:

– Ну, кто на нас? Кто нынче храбрый?

Храбрых в тот день среди разбойников так и не нашлось.

Когда друзья достигли Охотска, там их ждало уже компанейское судно "Святой Елисавет" с пьяной в стельку командой.

– Вылазьте на божий свет, сердешныя! – свесился в трюм Хвостов. – Да подымайте парус!

– Опохмелиться бы нам сперва, господин хороший! – полезли по трапу недовольные мореходцы. – Как же нам, горемычным, натощак-то плысть!

– Вот в окиян выйдем, там водичкой соленой и опохмелитесь! – заверил их лейтенант, саблей в руках поигрывая. – Отдавай конец швартовый!

– Куда хоть поплывем? – спросили мореходы, опасливо на саблю поглядывая.

– А прямиком до Америки!

– То-то и делов, так бы сразу и сказал! Что мы, Америк не видывали!

Воздев латаный парус "Святая Елисавета" брала курс в Охотское море, чтобы, миновав его, через Курильскую гряду, выбраться в океан и взять курс к оскаленным аляскинским берегам.

Рейд Ревельский эскадра Сенявина покидала сразу же за конвоем, везшим войска на Рюген. К вечеру первого дня он был уже едва виден. Обойдя маяк Оденсгольмский, затем мыс Дагерорт. Мыс Дагеротский – самый западный конец всех владений Российских. Дальше уже открытое море.

Передовым шел "Ярослав" под флагом вице-адмирала, за ним в кильватер остальные. Вид эскадры под всем парусами, всегда впечатляет. Традиционно корабли, построенные в Петербурге, выглядят красивее и изящнее архангельских, но архангельские зато всегда славятся крепостью своих корпусов.

Ревель

Из дневниковой записи Владимира Броневского: "Взорам нашим представлялись токмо мрачные облака, гонимые северным ветром и снежная белизна волов. В полночь, вступая в отправление должности, я восхищался стремительным бегом корабля, зарывающегося на волнах, под носом наподобие водопада шумящих. Свист ветра, изредка прерываемого голосом стоящего на страже лейтенанта, которого бдительности вверены и ход, и безопасность корабля. Матрозы были в совершенном бездействии: одни, сидя у снастей, разговаривали про свои походы, другие, находясь на верху мачт, попевали протяжные песни, иные смешными рассказами забавляли своих товарищей… Ветр дул постоянно, счастие нам не изменяло. 20 сентября прошли Готланд, ночью миновали Эланд, а 21-го были уже близь Борнхольма. Скоро увидели мы остров Медун. Белизна берегов его, меняясь с синим цветом моря, представляла глазам прекрасное смешение красок. Обойдя мыс Фластербо, могли бы мы через час быть в Копенгагене; но вдруг ветр переменился, сделался противный и мы принуждены были остановиться у деревни Драке в 30 верстах от столицы Дании".

Как обычно бывает, в первые дни, все корабельные дела постепенно входили в свою колею, устранялись неизбежные недоделки, отрабатывались расписания, организация службы. Скоро, очень скоро все станет на свои места, и корабельная жизнь потечет по строгому и четкому расписанию.

Сильный противный ветер продолжался без малого неделю. Будучи моряком многоопытным, Сенявин учения и авралы приказывал играть беспрестанно. Сенявин призывал своих капитанов к терпению в обучении команд.

– Пусть не сразу получается, зато наверняка! – говорил он наиболее нетерпеливым из них.

В свою очереди и капитанам, никаких скидок на молодость и неопытность не делал.

– Эко брели от Ревеля по морю, ровно стадо коровье! – ругался он, выходя по утрам на шканцы. – Так дело не пойдет, господа хорошие! Где вахтенный лейтенант? Готовьте сигнальные флаги, будем учиться маневру совместному!

Затем большинство рекрут свезли на "Уриил" и "Кильдюин", сделав их настоящими учебными судами, где особо усиленно натаскивали молодежь беспрерывными занятиями и учениями.

Но вот впереди и датская столица.

Гавань Копенгагенская всегда заполнена судами со всех концов мира. Практичные датчане в полной мере сумели воспользоваться своим нейтралитетом, выгодно торгуя, пока другие народы разорялись в бесконечных войнах. В торговых сообществах здесь участвует лично и сам король. В Копенгагене налились водой. Офицерам разрешили съехать на берег и осмотреть королевский музеум. Ходили российские лейтенанты да мичмана, смотрели на редкости всевозможные и удивлялись увиденному. Вот скелет человеческий из слоновой кости с мельчайшими артериями и жилами, вот чаша деревянная, а в чашу ту вложена еще сотня других, одна другой меньше. Прикоснешься к тем чашкам пальцем, а они гнуться, что бумага. А вот микроскоп, ежели в него заглянуть глазом, то видно игольное ушко, а в ушке том вмещена карета с шестью лошадьми, кучером и слугой на запятках. Но более всего понравилась машина, что представляла из себя сферу по системе Каперникуса, обращаемая с помощью колес и показывающая движения всех небесных планет.

– Нам бы в корпус Морской такую, мы б науку астрономическую куда как быстрее прознали! – обменивались впечатлением молодые мичмана.

Затем, конечно, в ресторации местной немного посидели. Датчане, попивая пиво и куря «цигары», с интересом поглядывали на наших. А проходя мимо, приподнимали свои длиннополые шляпы.

К вечеру ветер понемногу стал меняться, вымпела развернулись в норд- вестовую четверть, а это значило, что эскадра вот-вот якоря выбирать начнет. В гавань погулявшее офицерство уже возвращалось шагом скорым. Там на шлюпки и по кораблям. Только разъехались, как с "Ярослава" пушка и флаги: "С якоря сниматься".

Вскоре Копенгаген с башнями и шпицами, прибрежными крепостями и множеством судов был уже за кормой.

Копенгаген

Как же выглядели обычные ходовые сутки на российском корабле начала девятнадцатого века? Как вообще относились моряки тех лет к своему нелегкому флотскому ремеслу?

Вот описание обычного ходового дня, оставленное нам офицером тех лет: "На кораблях каждому есть свое дело, и всему определенное время. В семь часов по свистку дудочки все встают; в половине восьмого офицерам подают чай; в девять барабаном свободных от должности приглашают к молитве; в десять подают водку и закуску; в половине двенадцатого обедают; в половине шестого в кают-компании в камине разводят огонь, и все садятся вокруг чайного стола, курят трубки, пьют одни чай, другие пунш и беседуют как в своем семействе; в половине восьмого ужинают и ложатся спать. Распределение смен или вахт разделено таким образом, что каждый офицер и матрос занят должностью от 10 до 14 часов в сутки. Вставать в полночь, ложиться в 4 часа утра, не иметь никогда покойного непрерывного сна, быть всегда готовым выйти на верх, во время бури несколько дней сряду не сходить в каюту, дремать только несколько минут, прислонясь к пушке: вот беспокойства и труды, вот наши биваки, которых неудобствам подвержены мы, не только противу неприятеля, но и во всякое время… Морская служба, скажут, очень трудна; но всегда в ней есть нечто нравящееся и сильно занимающее. Конечно ни в одной другой службе нет столько занятий для воображения и души, как в морской. Кто из моряков во время жестокой бури не заклинал себя никогда более не вдаваться в опасность и пришед в гавань подать в отставку. И кто из них при первом же благоприятном ветре не забывал клятв своих, скучал, стоя в пристани и с удовольствием не пускался опять в море. Окруженные бедствиями, даже претерпев кораблекрушение, хотя говорим мы о покое, но любим одни только бури".