И тут она снова берет меня за руку. И даже гладит пальцем мою ладонь.

Будь я проклят!

В этот же момент Божья Коровка хмыкает. Впервые. Это еще не смех, но уже кое-что.

– У тебя опять встает, – весело сообщает мне она, как будто я не знаю.

Она убирает руку, и я впервые вижу на ее накрашенных губах что-то отдалено напоминающее улыбку.

Член в штанах дергается. Не стоит благодарности, называется.

– Где я? – откашливаюсь я.

– Мне позвонил Марат. Описал твое состояние. Я не придумала ничего иного, кроме как привезти тебя в клинику к своему косметологу. Я достаточно плачу ему за конфиденциальность, а у меня нет в этом городе знакомых врачей, кто бы не растрезвонил всем СМИ о твоем состоянии. Ну или я могла привезти тебя к бабушке.

Я улыбаюсь в ответ. Бабушка у меня гинеколог, вряд ли это хорошая идея.

– Спасибо.

Короткое слово дается тяжелее всего. В рот словно сено напихали. Каждая буква царапает глотку.

– Не стоило так надираться, – мягко говорит Божья Коровка. – Я думала, ты спортсмен.

– Бывший.

– Но жизнь ведь продолжается.

– Да что ты знаешь о неудачах? – это звучит грубо, но я не могу остановиться.

Она каменеет в углу кабинета. Идеальная в своем облачении, строгая мачеха, которая пришла на помощь пасынку. Стянутые в ракушку волосы, нитка жемчуга на блузке и приталенный пиджак. Юбка старушечьей длины и каблуки.

Я бы поверил, если бы не видел огонь в ее глазах в тот вечер. Но иногда мне кажется, что я сам его придумал. Особенно, когда она смотрит на меня непроницаемыми зелеными глазами.

– Ты в двадцать четыре вышла за моего отца и горя не знала, не так ли? Всегда были деньги. Всегда была орда слуг, готовых исполнить твое желание. Разве тебя когда-нибудь ломали так, что ты не могла подняться с постели по утрам? Отбирали то, чего ты хотела больше всего на свете, и говорили, что больше никогда, больше никогда, блядь, этого не будет! Что ты знаешь о неудачах, Божья Коровка, что взялась меня учить уму-разуму? Ты всего лишь на пять лет старше меня, но ведешь себя, как будто на все двадцать!

С ее лица сбегает вся краска. Губы кривятся, как будто она сейчас заплачет. Но она тут же берет себя в руки. Неприступная, бледная и замкнутая. Ее выдержка бесит меня, потому что рядом с ней я не могу держать себя в руках. А вот она может.

– Я буду в машине, – она разворачивается и уходит.

А я…

Опять все испортил.

Божья Коровка снова исчезла.

Теперь я знаю, что все без толку. Бухло не поможет мне в том, чтобы выкинуть ее из головы. Теперь в моей голове только она.

Я вижу ее в каждой случайной встречной. И каждый раз, когда темноволосые незнакомки оказываются кем-то еще, в груди что-то неприятно покалывает.

Чертова реберная невралгия. Доконает меня.

Что мне делать? Хер его знает. Примерно также я ощущал себя, когда только узнал о разрыве связок. Не мог принять. Отрицал. Спорил с врачом, не верил, даже когда смотрел на снимки МРТ. Этого просто не может быть со мной. Не в двадцать восемь на пике карьеры. Я отдал всю жизнь футболу. Покинув Россию в восемнадцать, я был уверен, что никогда не вернусь сюда. Разве что только ради участия в турнирах. Я никогда не ездил даже к отцу на каникулы. А кто бы стал, когда тебе уже больше восемнадцати?

Раз в полгода я приезжал только к матери в даунтаун.

Представляю ее лицо, если скажу, что… Гребаный стыд. Что я… что? Хочу увести у отца его вторую жену?

А я хочу?

– Тимур, ты слышишь меня?

Отец смотрит на меня. Вот он, тут. Ведь я уже давно не в Лондоне, я в Подмосковье. Мы сидим за одним столом во время очередного чертового бесконечного завтрака, с которых Божья Коровка научилась сбегать, а я – нет.

Твою мать, в какой момент я свернул в этот тупик? И как из него выбраться?

– Поедешь со мной? – повторяет свой вопрос отец, а я смотрю на него и думаю.

Ну ведь, по сути, он мне чужой человек, а?

Конечно, блядь. Всего лишь кормит, крышу над головой бесплатно дает, обучение в лучшей академии футбола оплатил и не в Зажопинске, а в Лондоне. Жизнь дал. А так – да, хер пойми, что за мужик сидит напротив и прямо-таки светится от идеи, что я могу заинтересоваться его гребанной работой.

Киваю, потому что в горле пересохло.

Я просто неблагодарный скот, вот я кто. Ну какая нахрен Божья Коровка? Почему мне сдалась именно она?

Натягиваю пиджак, галстук и сажусь в машину.

Мы едем после завтрака мимо дворов и развалин куда-то на север Москвы. А ведь я забыл, что жизнь может быть другой за пределами частных особняков. Знал ли я когда-нибудь реальную жизнь? В высотках, на оплеванных лестничных клетках? Нет. Работал ли я когда-нибудь, чтобы исполнить мечту и играть? Нихуя. Это отец оплачивал каждую мою хотелку, хотя и ненавидел все, что было связано с футболом. Надеялся, что однажды меня отпустит и что это просто прихоть.

Кроме себя и своих связок, мне даже обвинять некого в том, что я просрал такой шанс. Остался у разбитого корыта, так еще и бабу захотел не абы какую. А ту, что уже десять лет зовется моей мачехой.

– А чем… Ксения занимается? – откашливаюсь я, пока мы стоит в очередной пробке.

Отец отвечает, не отрываясь от экрана ноутбука.

– Благотворительностью. В основном… Создает видимость работы. Все, что от нее требуется, это вовремя появляться на нужных мероприятиях и заводить знакомства с нужными мне людьми.

От цинизма его ровного голоса мне вдруг также тошно, как было на третий день запоя. А еще становится предельно ясно, что если соглашусь вставать по будильнику и сменю треники на костюмы, то отцом мне уготована та же роль. Я буду работать на него и его связи. Никакой самодеятельности.

– Но она ведь… очень много работает, – неуверенно говорю. – Ее почти дома-то не бывает.

Отец пожимает плечами, не переставая изучать графики нефтяных котировок.

– Бабские заморочки. Уверен, в салонах и магазинах она проводит куда больше времени, чем на работе.

Мы приезжаем на очередной форум какого-то комитета при поддержке самых главных людей страны, где в течение трех часов тупо сидим и смотрим левые слайды в «PowerPoint», которые обязательно должны помочь бедным и не навредить богатым.

Замечаю, что депутат по правую руку от меня заснул, а журналисты потихоньку смываются, сворачивая оборудование.

– Сейчас вернусь, – говорю отцу, когда спикеры начинают сменять друг друга.

Вываливаюсь через черный ход и адски жалею, что не курю. Просто вливаю в себя черный кофе и молюсь, чтобы это быстрее закончилось. Рядом курят журналисты, не хочу подслушивать, но обрывки фраз сами долетают до меня:

– … Теперь снимаем сюжет про детский дом?

– Не-а, там вроде какая-то спортивная школа. На месте разберемся. Спонсоры будут стадион открывать. В два счета управимся.

Подхватив на плечо тяжелую камеру, они уже двинулись в сторону легковушки, как я окликнул их:

– Эй, мужики. Подкинете до города?

– Такси вызови, мужик. Где черти носят Василису?

– Тимур? – раздается удивлено. – Это ты?

А вот и мой счастливый билет.

Передо мной стоит подружка моей мачехи. Журналистка, кто бы мог подумать. Василиса еще дуется, но у меня только что появился второй шанс.

– Приве-е-ет, – обольстительно улыбаюсь. – Вот так встреча, а я как раз слышал что-то про спортивную школу? Вам ведь в ту же сторону, что и мне?

– Лиса, ты идешь? – окликает ее недовольный оператор.

– Езжайте! Я доберусь на своей.

Василиса отмахивается от него, не сводя с меня глаз.

– Жаль, что времени в обрез, – тянет она. – Ты же понимаешь, что я, в отличие от твоей мачехи, благотворительностью не занимаюсь?

Догадываюсь, что ты пиранья, которая палец по локоть откусит. Поэтому это еще одна причина держать от твоего рта самое дорогое.

– Запрыгивай. Ксения знает, что ты едешь?

От неожиданности я ударяюсь лбом о низкий потолок ее тачки. Божья Коровка будет там?