Тесть прихватил с собою медогонку и воскотопку да про запас - штук восемь пустых ульев. Шоферы все это пока оставили дома. В любой день они могут смотаться в Красногорск и привезти то, что им понадобится. Моему старику вряд ли улыбнется такая возможность; он молодец, полностью не надеется на благосклонность компаньонов. В деле, где пахнет деньгами, может случиться всякое. Лучше быть настороже и не терять благоразумия.
Наш контрольный улей - стояк гордо возвышается на весах посередине первого ряда. Контрольный улей Матвеича - лежак помещен в центре его пасеки и сверху прикрыт прозрачной целлофановой пленкой - от дождя.
Весы Матвеичу добровольно уступил Гордеич, так как он не нашел у себя достойного улья, по которому можно правильно судить о величине ежесуточной прибыли, а вот лежак с голубой обводкой и двумя замочками подходит по всем статьям: в прошлом году он подарил Матвеичу семьдесят килограммов меда, пчелы из зимовки вышли у него здоровые; сейчас густо делают облеты, дружно плодятся и носят нектар и пыльцу... Пчелы роем клубятся у лежака, струйками вонзаются в прозрачный воздух. И наш контрольный не дремлет, тоже вовсю старается. Тесть ласково называет его "трудоночью", потому что он раньше начинает и позже других, уже в сумерках, заканчивает работу. Торопясь, обгоняя друг дружку, пчелы тащат в него золотистые обножки пыльцу с акации.
И все равно Матвеич всех превзошел, твердо сохранив за собою звание "культурного" пчеловода. У него был крохотный, со шкатулку, улей для воспитания и вывода маток, но и это бы не так бросалось в глаза и не подавляло моего тестя, если бы у Матвеича не было еще одной диковинки, предмета его постоянной гордости - наблюдательного улья на шесть рамок со стеклянными боковыми стенками, снаружи задвинутыми деревянными дверцами. С великой осторожностью открывая эти дверцы, Матвеич часами просиживает у наблюдательного улья, изучает жизнь пчел и записывает в тетрадь все, что происходит внутри гнезда в течение суток.
В первое утро, пока я интересовался пасекой, выспрашивая у стариков подробности, тесть сварил на дымном керогазе (он величает его "мангалом") суп и понес кастрюлю к будке Матвеича, возле которой они привыкли разделять трапезу.
- Ветер, Федорович... Худо! Пчелы неважно танцують.
- Ничего, уляжется.
- Хотя бы. А то пожарить... высушить нектарники.
Спустя полчаса они занесли в "Победу" порожние фляги, взяли баллон и ведро и, оттащив в тень брезент, помчались в Лесную Дачу. Я остался один. Впрочем, неверно. Я как-то упустил из виду, что на пасеке вместе с нами живет очень доброе, симпатичное создание по кличке Жулька - собака Матвеича. Ростом она невелика, с комнатного пуделя, с хвоста до макушки угольно-черна и необыкновенно весела, проворна. Встретила она меня весьма дружелюбно, я дал ей хлеба, потрепал по-за ушами - и с той минуты мы друзья. Она бегает за мною, вертится у ног, играет и, подскакивая, доверчиво заглядывает в глаза.
- Жулька! - сказал я ей. - Пока наши вернутся, давай погуляем.
Она взвизгнула, согласно вильнула хвостом, и мы пошли к степи.
16 мая
Хотя поверху шел напористый ветер и мотало кусты вдоль просеки, в самом лесу, когда я сворачивал и углублялся в него, было спокойно, душно. На солнцепеке низко подрубленные пни (недавно лес прочищали) пузырились теплой пеною, а в кустах свидены как ни в чем не бывало порхали и перекликались птицы. Жулька иногда замирала на стойке, навостряла маленькие уши...
Надо сказать, лес тут особенный, сажали его знающие люди. Кусты свидены, плотные, непролазно-густые, зеленели через равные промежутки: свидена хорошо задерживает и сохраняет влагу, так необходимую в засушливых районах. Невзрачная, низкорослая, она дает жизнь другим деревьям, в ее тени они чувствуют себя прекрасно, а когда набирают сил и обгоняют ее в росте, свидену, сопутствующее дерево, вырубают. Часто попадалась мне высокая, с приторным запахом скумпия, с мелкими, бледно-желтыми цветками; в них копошились пчелы. Очень много кругом медоносных деревьев: акации белой и желтой, черноклена, лохии и гледичии - замечательного дерева с гладким стволом, с твердыми и острыми, как шила, колючками на ветках, с оранжевыми, в желтоватой пыльце, сережками. В рядах гледичии, посаженной на краю леса, ровно и заботливо гудели пчелы. Работают, несмотря на ветер!
...А рядом - степь, неоглядная, необозримая. Мы с Жулькой прошли по ней мимо цветущего весеннего леса и повернули назад. Отличное место! Помнится, Матвеич сказал, что одна обильно цветущая липа заменяет гектар гречихи. С липы пчеловоды иногда умудряются взять до четырнадцати килограммов меда. Но в этом лесу нет лип, и нас с Жулькой больше интересует гледичия:
сколько она даст меду, если в пору ее цветения ночи не слишком холодны, а дни не очень сухи и жарки? Так ведь, Жулька, это волнует нас? Ты, я вижу, тоже рада цветению гледичии, белой и желтой акации. Шустро бежишь впереди меня, кувыркаешься в траве и норовишь догнать пеструю, невероятной красоты бабочку. Радуйся, лови ее, милая, смешная собачка... А я пока подсчитаю в уме продуктивность сорок восьмого квадрата, в котором, кажется, пятьдесят гектаров чудесного медоносного леса.
Из опасения, что наши скоро вернутся и не застанут меня, я прибавил шагу и, к счастью, поспел вовремя: на просеке показалась голубая "Победа". Кувыркаясь, Жулька кинулась ей навстречу, а я в ожидании отомкнул будку. Старики привезли фляги: одну нам, другую Матвеичу, остальные велели мне слить в общий "технический" бак - для мытья посуды и пополнения водопоек.
Баллон с молоком Матвеич опустил в яму-погребок.
Тесть осторожно вынес из машины ведро с опилками, в которых были яйца, и поставил в нашу будку. Затем он набрал из бака воды и вылил ее в позеленевшую водопойку Гордеича - резиновый, пополам разрезанный скат от грузовика. У нас точно такой же скат. В воде плавают облепленные пчелами ивовые прутья. У Матвеича скат маленький, от легковушки, и ему приходится чаще подливать воду.
Тесть вытащил наружу ворох новых, еще пустых рамок, показал мне, как следует натягивать на них тонкую, что струна на балалайке, проволоку, как припаивать к верхнему бруску вощину. Матвеич подошел, поглядел - и сказал:
- А я, Федорович, не так делаю. Я вощину не прикатываю колесиком к проволоке. Режется. Я электричеством прихватываю.
- Ну, у тебя приборы. Ясно! У нас допотопный инвентарь.
- Доверяешь зятю?
- Пускай учится. Пригодится.
- Правильно, - кивнул Матвеич. - Только в старину, Федорович, ученикам сперва доверяли рамки шилом колоть да ручку крутить при качке. Это куда ни шло.
А проволоку натягивать да прикатывать не подпускали.
Покроит вощину, пчела не возьметь... не оттянеть. Не боитесь?
- Волков бояться, в лес не ходить.
Матвеич посмеялся, покрякал и ушел к себе. Вскоре потянуло из-за его будки дымком: развел дымарь. Он облачился в белый халат, надел лицевую сетку из черного тюля и легкого ситца и, усевшись на венский стул возле крайнего улья, снял крышку и стал просматривать рамки, вынимая их из гнезда и подолгу держа перед собою, будто выверял на свет. Глядя на него, тесть сказал:
- Профессор. Все у него чистенько, гладенько, нигде не ошибется. Мудрец! Но пчелы у него сильные.
- Почему?
- Крепко их поддержал в прошлом году. Тут, глянь, какая благодать, сколько цветов! А я первый раз приехал... И весной маху дал: сильно утеплил улья - пчелы и задохлись, вымерли, как мухи. Слабенькие у меня семьи.
Квелые.
- Так что ж нам делать?
- Будем поправлять пчелишек, готовить их к подсолнушкам.
Он ушел проверять ульи, оставив меня в недоумении.
Сетку он не надел, полагаясь на миролюбивый нрав своих подопечных. Сидел на табуретке, быстро вынимал рамки, охватывал их взглядом и, где требовалось, длинным ножом срезал трутневый, ярко-желтый, расплод, не задевая темно-шоколадного - пчелиного. К обеду он успел просмотреть около десяти ульев, в то время как Матвеич все еще возился над третьим, пуская дым в леток и окуривая улей, чтобы уберечься от ужаливаний.
