В нескольких десятках футов от этого места израильтянин, погонщик мулов, не успевший убраться с пути, был сбит с ног; без внимания к его крикам кавалерия взнеслась на вершину холма. Адина побледнела, но не от страха: вид римских всадников вернул ее к печальной действительности. Гордость, наполнявшая ее сердце, исчезла мгновенно. Увлечение прошедшей славой своего народа сменилось тяжким сознанием его унижения в настоящем. В радостном волнении, при виде священных мест, она было совсем позабыла, что земля пророков и царей – помазанников Божиих – стала одною из римских провинций. Очнувшись от грез, она в глубокой печали опустила на лицо свое покрывало.

А между тем группы всадников одна за другой вихрем пронеслись мимо – со звоном оружия и грохотом нескольких сот лошадиных копыт.

Она уже больше не глядела вперед с горделивой радостью. Губы ее шептали слова Иеремии: «Как помрачил Господь во гневе Своем дщерь Сиона!25 …Это ли город, который называли совершенством красоты, радостью всей земли?!26 Господь изгнал нас из числа народов Своих…»

Обильные слезы облегчали ей сердце, и, как верная «дщерь Иерусалима», она оплакивала утраченную славу своего народа.

Между тем путники подвигались далее, огибая холм, покрытый могилами; на одну из них еврейский раввин, под покровительством которого она путешествовала, указал ей как на место погребения пророка Иеремии. Далее они пересекли небольшую долину, зеленевшую рощами, украшенную фонтанами и террасами, и увидели тут массу городской публики. Мужчины и женщины прогуливались тут группами, а с одной стороны тенистой дороги раскинуты были шатры, под которыми купцы со всех сторон света выставляли свои товары и торговали. На вопрос Адины раввин ответил, что здесь место загородных гуляний для жителей Иерусалима, а теперь, по случаю предстоящего великого праздника Пасхи, когда стекается масса народа в Иерусалим, здесь расположились приезжие купцы и торгуют.

Миновав эту толпу, путешественники двинулись вправо и поднялись на небольшую возвышенность, с которой Иерусалим открылся им с другой точки зрения и представился во всем блеске своего неувядаемого величия. Как бы презирая все перенесенные им невзгоды – войны, осады, опустошения – римский Иерусалим сохранил свой гордый вид столицы великого государства и в значительной степени оправдывал свое наименование Царицы мира.

– Как он прекрасен! – сказала Адина.

– Да! Невозможно человеку сокрушить Град Божий! – с горделивой уверенностью отозвался раввин. – Он будет стоять вечно.

– Укажи мне достопримечательные места, добрый рабби27 Бэн Израиль; скажи, какое это мрачное здание виднеется за храмом? У него такой грозный и воинственный вид!

– Это и есть город Давида – замок наших царей. Он охраняет храм и город. Он служил крепостью Давиду и доблестным Маккавеям28. Заложен он был еще Мелхиседеком29, первым царем иерусалимским, другом праотца нашего Авраама. Теперь в нем стоят гарнизоном тысячи римских солдат.

Девушка вздохнула; но скоро красивая башня, позолоченная закатом, привлекла ее внимание, и она спросила:

– Что это?

– Ты спрашиваешь, дитя, о башне, что рядом с пальмой и почти одной с нею высоты? – переспросил рабби, которому приятно было удовлетворить любопытство своей милой спутницы. – Это – Давидова башня. Вот на той стене ее, что над воротами, стоял страж Давида, когда он ждал вестей от Авессалома30; а лес, который отсюда не виден, идущий к северо-востоку от города, – это тот самый лес Эфраима, где был убит Авессалом.

– А какой это дворец так сверкает на солнце, точно он весь серебряный?

– Это дворец римского правителя Понтия Пилата, который владычествует как царь в Иерусалиме… Но что ты так вздрогнула, дитя? – спросил рабби, и, следя за направлением ее взора, он понял причину ее испуга: невдалеке, на холмике напротив городских ворот, возвышались деревянные кресты. На двух крестах висели тела, должно быть, недавно распятых, потому что вблизи стояла стража и толпа народа стояла и глядела на страдания несчастных. Слышались страшные стоны и проклятия одного из страдальцев.

– Это место называется Кальварий, дочь моя, – спокойно пояснил рабби. – На этом месте римляне казнят своих преступников. Сегодня казнены двое. Казнь эта жестокая; более жестокая, чем избиение камнями… Но у римлян жалости нет. Проедем поскорее мимо.

Свернув влево, они объехали вдоль стен сада, который, казалось, был доступен всем, потому что полуразрушенные стены предоставляли много отверстий для входа. По саду ходили люди; некоторые отдыхали в тени деревьев.

– Это – сад царя Соломона; ныне зовут его Гефсиманским, – продолжал рабби. – Теперь почти все царские сады так запущены! Но они красивы и в этом запущенном состоянии. А посмотри, как величественен вид на храм через эту просеку между рядами деревьев! А эта горка, покрытая рощами к востоку от сада, – это Масличная гора31. В дни славы Израиля она составляла часть царского сада. За нею лежит Вифания.

– А где Вифлеем Иудейский, из которого, по словам пророчества, «изыдет вождь Израиля» (Мих. 5; 2)?

– Это – к югу. Да! Все мы должны быть на страже того дня, когда исполнятся слова пророка. Они веселят сердце наше верой, что не вечно будет Иерусалим под пятой иноземцев, что явится Царь и Вождь из царского рода Давида.

– А существует ли теперь кто-нибудь из рода Давида? – спросила Адина, пытливо вглядываясь в бородатое лицо раввина.

– Должны существовать, иначе бы не могло исполниться пророчество. Но те из этого рода, которые известны, – такие бедняки! совсем простые люди… Я уверен, однако, что где-нибудь в другом месте не иссох еще священный ствол царственного дома, ведь Даниил и Иосиф были правителями в Персии, в Египте. Может, и оттуда явится победоносный Вождь Израиля.

– Но ведь в Писании сказано, что Он произойдет из Вифлеема, – из маленького местечка?

Рабби несколько смутился, но уже собирался ответить на этот трудный вопрос, когда караван вдруг остановился: ему преградило путь стадо овец вперемешку с крупным рогатым скотом; его гнали в город для жертвоприношений. С трудом пробравшись через это препятствие, караван подошел наконец к Дамасским воротам. Здесь произошла новая задержка: римская стража остановила их; потребовались проходные свидетельства и плата по 30 сестерций с каждого верблюда и по 15 с мула.

Далее суета городской улицы совсем ошеломила Адину, в течение нескольких дней видевшую вокруг себя только пустыню. Но дом родственников ее отца, куда она направлялась, был недалеко от городских ворот, и ее скоро встретили дружеские объятья семьи, где ее ожидали. Ее так ласково приняли не только из уважения к ее отцу, поручившему ее их покровительству, но и потому, что сама она сразу произвела на всех самое приятное впечатление.

Ей только что минуло шестнадцать лет. Дочь богатого александрийского купца и вельможи переживала еще весеннюю пору своей красоты. Ее светло-каштановые волосы, отливавшие золотом, овальное лицо с нежным румянцем сквозь оливковый оттенок кожи, большие лучистые глаза, светившиеся умом и радостью жизни, прямой, тонко очерченный нос, прелестный рот с выражением женственной приветливости и чистоты – все в ней было необыкновенно изящно.

Найдя радушный прием и комфортабельное приготовленное для нее помещение, Адина решила дней пять отдохнуть после путешествия. Затем, ко дню обратного отбытия каравана, она написала своему отцу первое письмо; по еврейскому летосчислению оно было помечено числом и годом, ровно на три года предшествовавшими дню распятия Спасителя.