1. Морской волк.
В маленьком запущенном городском скверике было невообразимо тихо и безлюдно. Ночная темнота, слегка рассеиваемая слабыми лучами дальних фонарей, придавала кустарникам и деревьям какие-то причудливые, гротескные формы. Посреди сквера мерцала и поблёскивала гладь овального пруда, отражая в своём хрустальном зеркале свет равнодушных к нам зимних звёзд. Каменный пешеходный арочный мостик, соединяющий противоположные берега водоёма, казался творением умельцев давно позабытой, исчезнувшей цивилизации.
Мы безмолвно сидели на массивной каменной скамье, подложив под себя толстенные фолианты рекламных проспектов, предусмотрительно подобранные нами из кучи выброшенной макулатуры. Иначе усидеть на хладной гранитной плите было бы попросту нереально.
Под скамейкой, положив длинную морду на скрещенные лапы, мирно дремала лохматая бездомная собака. На нижних ветвях развесистых деревьев, окружающих скамью, смутно вырисовывались неподвижные силуэты крупных диковинных птиц. Но и они не издавали ни малейшего звука, застыв в сонливом летаргическом оцепенении.
Степан, уютно пристроившись рядышком со мной, отчаянно зевал, рискуя вывихнуть свою увесистую богатырскую челюсть.
Спешить нам было решительно некуда, так как мы безнадежно опоздали на последний рейсовый автобус Порто-Гимараеш. Следующий экспресс отправлялся из терминала ARRIVA в 11:20, так что нам нужно было где-нибудь перекантоваться в эту уже наступившую Рождественскую ночь. К тому же, мы по неосмотрительности заплутали в незнакомом городе и не имели ни малейшего понятия, где находится автовокзал. Среди иммигрантов ни у меня, ни у Степана друзей или знакомых в Порто не имелось.
Мой могучий друг снова так сладко и широко зевнул, что я отчетливо услышал, как хрустнули суставы его мощной челюсти.
– Мама моя родная! – с трудом ворочая языком, простонал великан. – Ведь так и грызло невзначай заклинить может! Придется в ближайший госпиталь с открытой настежь варежкой бежать! Так зевнул, что аж горькие слёзы на глазах навернулись!
Степан встал и тяжёлыми шагами направился в сторону развесистых платанов. В ночной тишине, где-то там, у корней могучих великанов, зародился весёлый журчащий ручеёк. О, нет, не ручеек! Это струя мощного гейзера, звеня и играя, наконец-то вырвалась на вольную волю! Похоже, что не только горькие слёзы переполняли моего могучего друга. За сегодняшний день его утроба поглотила невообразимо огромное количество пива. И со времени нашего исторического посещения гипермаркета, я не видел, чтобы хоть капелька влаги покинула его богатырский организм обычным, естественным способом. Как порыв свежего восточного ветра, глубокий вздох облегчения и удовлетворения всколыхнул нежные ветви ближайших кустарников.
– Господи! А люди ведь тома пишут о том, что такое счастье!
Гейзер постепенно иссяк и, выродившись в жалкую струйку Бахчисарайского фонтана, тихо умер среди изумрудных стеблей давно не ухоженного травяного газона.
Внезапно два ярких луча мощных карманных фонарей прорезали густую темноту между стволами старых платанов. Пляшущие среди деревьев лучи выхватили из кромешной тьмы статную фигуру моего друга и напряжённо замерли. Щурясь от яркого света, Степан стоял слегка распакованный с приспущенными джинсами, скрестив свои ручища на чём-то выпирающем чуть пониже его живота. Он медленно развернулся, и на его лице появилось выражение крайнего недоумения. Почему, мол, его глубокомысленные размышления были прерваны таким некорректным и бестактным образом?
Лучи фонарей лихорадочно задрожали и заметались из стороны в сторону. Кто-то испуганно охнул, кто-то громко и удивлённо присвистнул.
– Не свисти! Бо в твого батька будуть дурні діти! (Прим. укр. пословица.) – глубоким низким голосом, граничащим с инфразвуком, прогудел Степан. И этот потусторонний, замогильный голос явно не сулил ничего хорошего бесцеремонным нежданным визитёрам. Фонари мгновенно погасли, будто гигант без натуги задул их своим феноменальным могучим гласом. Задул, словно праздничные свечи на огромном именинном торте. Звуки поспешных шагов, переходящих в трусцу, а затем и в стремительный спринтерский бег, постепенно затихли где-то у дальнего выхода старого сквера.
Степан, неспешно, подошёл к скамье, на ходу подтягивая за пояс свои огромные джинсы, словно намереваясь дотянуть их до самого подбородка. Он спокойно застегнул пряжку ремня в виде двуглавого орла, подтянул вверх бегунок молнии и, вздохнув, досадливо поморщился:
– Ну, что за люди! Так и норовят всунуть свой пятак в интимную жизнь незнакомых им личностей! А если б я, случайно, с девушкой был?
– Да хоть и с юношей! – усмехнулся я. – В Старушке Европе к этим делам относятся чересчур снисходительно. А может, эти ребята сами искали место, где бы опорожниться?
– С карманными фонарями? – засомневался Степан. – Если б мои руки не были так заняты, то эти ночные гуляки ушли б отсюда с дополнительными фонарями, причём симметрично под каждым глазиком.
– Ах, Стёпа, Стёпа! Ну, нельзя же быть таким кровожадным! Ведь вполне вероятно, что они искали здесь клад несметных сокровищ! – выдвинул я более романтичную версию. – Этот сквер на вид очень древний и кто знает, что таиться в его таинственных недрах.
Но гиганту, похоже, были чужды возвышенные чувства и авантюристические устремления.
– А как же! Здесь под каждым кустом валяются неслыханные сокровища! – саркастично раскритиковал он мою теорию. – Там, под тем деревом, какая-то свинья… нет, скорее всего, корова, от всей души наложила грандиозный клад! И если б я случайно вступил… в права его владения, то не отмылся бы до самого Нового года! Хорошо ещё, что у меня глаз, как у зоркого филина, а нюх, как у породистой борзой собаки!
– Да, мой друг! – ехидненько поддакнул я – Скарабей, по сравнению с тобой, – жалкая ошибка дикой природы!
– Скарабей? – подозрительно переспросил Степан. – А это ещё что за тварь?
– Житель безводных пустынь, – проинформировал я друга. – Он клады такого типа за сто миль чувствует.
Гигант тяжело плюхнулся задом на каталог фирмы "3 Suisses". Под скамейкой дико взвыла бездомная собака и, жалобно повизгивая и прихрамывая, со всех ног бросилась в ближайшие кусты. Похоже, Степан ненароком отдавил ей переднюю лапу. Мой друг затуманенным взором взглянул в том направлении, где медленно затихали скорбные вопли несчастной суки и судорожно зевнул. Это был воистину фантастический зевок! Рот Степана распахнулся так, что туда беспрепятственно могла бы проскочить белка средних размеров, приняв его глотку за вполне подходящее для уютного гнёздышка дупло. Гигант издал протяжный звук, подобный гудку крупнотоннажного танкера, предупреждающего в тумане мелкие судёнышки о своём неотвратимом приближении. Степан сам испугался своего рёва и, стеснительно озираясь, прикрыл свой впечатляющий ротик широкой ладонью.
– О, Боже! Ну и зевнул! Чуть гланды на дорожку не вывалились! Нет, Василий! Идём отсюда! Поищем какое-нибудь дешёвое пенсау. (Прим. Pensão – дешевая гостиница. Порт.). Если мы задремлем на этих гранитных плитах, то под утро проснёмся насквозь простуженными, охрипшими и с кошмарнейшей головной болью. Если, конечно, вообще проснёмся! – пессимистично подытожил мой друг.
Мы встали и направили наши гудящие от усталости стопы к выходу из потревоженного нами сквера.
– Как жаль, что любители ночных прогулок с фонарями так неожиданно вспомнили о своих делах, не терпящих отсрочки и отлагательства, – недовольно пробурчал я. – Мы могли хотя бы у них спросить, где мы находимся и в каком направлении нам идти. К несчастью, их очень смутили твои неординарные габариты.
– Да, похоже, – согласился Степан. – Я частенько страдал из-за своей необычной комплекции. Большинство людей полагали, что раз Бог дал мне силу и рост, то обидел умом и способностями. Конечно, в лицо мне это никто не говорил, опасаясь, что я могу представить в ответ очень даже веские контраргументы. (И гигант показал свой огромный крепко сжатый кулак). Но за спиной я частенько слышал насмешливый шепоток: "Сила есть – ума не надо". Особенно доставалось мне, когда я служил на крейсере "Адмирал Горшков". Был у нас там мичман Иван Фёдорович Маркушкин, заслуженный ветеран военно-морского флота, уроженец славного города Одессы. Умудрился послужить во всех флотах Советского Союза. Даже на Каспии успел побывать. С нескрываемой гордостью провозглашал, что всегда был на передовом рубеже защиты нашей Советской Родины: там, где требовались его трезвый ум, недюжие способности, смелость, находчивость и богатый жизненный опыт. Но скорей всего, причинами его постоянных переводов с флота на флот и с корабля на корабль были скверность его характера, неуживчивость, надменность и заносчивость. Не умел он ладить ни с начальством, ни с коллегами, ни со своими непосредственными подчинёнными.
