НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

ФАКУЛЬТЕТ ГУМАНИТАРНЫХ НАУК

Рецензенты:

доктор философских наук, профессор О. А. Жукова

доктор философских наук, профессор С. А. Никольский

На лицевой стороне обложки: Л.С. Бакст, иллюстрация к повести Гоголя «Нос», 1904 г.;

на обороте обложки и контртитуле: иллюстрации Даниила Соложева к повести «Тарас Бульба»

© А. К. Куликов, 2020

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2020

С Антоном Куликовым мы встретились около десяти лет назад. Я тогда был председателем жюри Всероссийской олимпиады школьников по обществознанию, а он – девятиклассник – стал ее победителем. Потом он еще дважды побеждал на последующих олимпиадах, и этот рекорд, насколько мне известно, еще никому не удалось повторить. Побить же его и вовсе невозможно, пока существует нынешняя система школьного образования.

Антон талантлив. Этим сказано многое, но не все. Две черты его характера очевидны. Он бесконечно влюблен в философию, влюблен до самозабвения. И любовь его деятельна, она – в каждодневной трудной работе. Я иначе не могу назвать его студенчество, которое вот-вот успешно завершится в магистратуре, продолжится в аспирантуре, но никогда не закончится – быть ему Студентом всю оставшуюся жизнь, чего я ему от всего сердца желаю.

Талант и молодой смелый труд позволили возникнуть этой книге. Такого Гоголя, каким он предстал в ней, мы еще не знали. Возможно, кто-кто из мэтров литературоведения, авторов книг и статей о творчестве великого писателя, познакомившись с тем, что написал Антон, пожмет плечами: можно ли мерить художественную литературу философским аршином, не притянуты ли за уши категории философской антропологии и философии мифа, чтобы в их сеть уловить гоголевскую тайну. Пусть так и будет. Я надеюсь, что внимание, привлеченное этой книгой, создаст новую ситуацию в философии литературы и в философии человека. Пора им прийти в новое движение, преодолеть инерцию застоя, и славно, что толчок этому движению дает молодой исследователь. Кому же, как не таким, как он, это сделать? И в добрый час!

Выверенная чувством мысль этой книги трогательна своей искренностью. Говорят, что всякий подлинный философский текст – есть самоотчет души философа. Я бы подписался под этим. А книга Антона Куликова – иллюстрация к этому тезису. Его профессия – оболочка жизни его души. Возможно, он прав, называя Гоголя мифотворцем, вооружившимся против зла не силой, но жертвенностью и смирением, детским смехом и слезами, способными не умножить зло, но перерасти его в вечности. С этим поспорят многие, и это понятно. Тема вечная и важнее ее, пожалуй, нет во всей философской истории. Сам Антон берет на себя роль того, кто стремится понять тайну гоголевского мифотворчества, сопереживая ей, а не сводя ее до филологической головоломки. Я бы хотел, чтобы и его книгу прочитали точно так же.

В.Н. Порус

Москва, 15 ноября 2019 г.

Пытаться писать о Гоголе – значит приниматься писать и о самом себе. Читая наиболее значительные исследования гоголевского творчества: работы К. С. Аксакова и В. Г. Белинского, В. В. Розанова и Н. А. Бердяева, Д. С. Мережковского и М. М. Бахтина, А. Белого и А. Д. Синявского – нельзя не заметить, что исследования их стали также и их исповедями, а данный ими анализ Гоголя – самоанализом. С одной стороны, это понятно: большая литература – зеркало, в котором мы узнаем собственный духовный облик, и обойтись без этого зеркала мы не можем. С другой – все попытки найти у Гоголя отражение реальной жизни (в правильном ли зеркале или кривом) явно не увенчались успехом. Гоголь и сам категорически противился тому, чтобы его зачисляли в реалисты и сатирики.

Чтение Гоголя неизменно сопровождается двумя странно сочетающимися ощущениями: чувствуется, что образы и сюжеты его диковинные и совершенно нереальные, и в то же время – удивительно живые и убедительные. Гоголь не описывал «реальный» мир, он силился создать иной, собственный мир, сделать его еще более реальным. Гоголь верил, что рукой его при этом водили таинственные нечеловеческие силы[1]. Его персонажи – из тех, что оживают после их создания, разбегаются и перестают слушать своего создателя, точно заживший своей жизнью Нос майора Ковалева или портрет страшного ростовщика.

Как замечает Синявский, «Ситуация волшебной юморески “Нос” – в направлении самого Гоголя исполнена скрытого трагизма. Законная, элементарная часть твоего естества и лица, нос… отделилась и объявила себя независимым господином, персоной грата, отняв у тебя спокойствие и достоинство, сделав прежнего полноценного человека – хозяина, автора – униженным искателем взбунтовавшегося придатка»[2]. Один из ключевых мотивов бесконечных самоистолкований Гоголя – обуздание этих взбунтовавшихся творений.

При этом Гоголь много раз признавался, что герои его – плоть от плоти он сам: действительно, в нем легко узнать черты Хлестакова («Право, есть во мне что-то Хлестаковское»), Чичикова, Башмачкина, страшного колдуна, чей «нос вырос и наклонился на сторону», и многих других. Получалось, что образы эти существовали сами по себе и в то же время не отделились еще от своего создателя, не покинули его сознания, но жили в нем, как поселенцы. Как какие-то реальные силы и события они скорее сами овладевали сознанием писателя, чем подчинялись ему и создавались им. Автономная реальность гоголевских сюжетов и персонажей делала их уже не произвольными аллегориями и иносказательными описаниями жизни, остающимися чисто условным обозначением чего-то иного, но буквально происходящими с писательским сознанием событиями.

И не только с писательским. «Всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или делается Хлестаковым»[3], – говорит Гоголь в знаменитом письме. Всякий не узнает себя, преувеличенного, в Хлестакове, в его манерах и поступках, а именно «делается Хлестаковым», когда его сознание захватывает этот образ. Потому и изучать Гоголя – все равно, что изучать себя: его персонажи, как живые, овладевают сознанием читателя, включая его в гоголевский мир, становятся самой реальностью этого сознания.

Своим невероятным, но все же реальным, не вымышленным, сюжетам и героям Гоголь приносил столь же реальные жертвы и отречения. Творимый им и в то же время словно впитывающий его в себя мир перестает казаться просто художественным произведением, литературным вымыслом. Он ближе иной, еще более древней, области человеческого духа – мифологии.

Именно мифу, не создаваемому ничьими сознательными усилиями, индивидуальными или коллективными, и потому не заключающему в себе никаких иносказаний и внешних отсылок, но властвующему над сознанием людей, присущи и гоголевское неправдоподобие, и гоголевская живость. Мир Гоголя полон обмана, несуразности, нередко – жестокости, страданий и смерти, причем едва ли ни случайных, несправедливых, пустых. И все же это мир не только невидимых слез, но в еще большей степени – видимого смеха, мир невинный и беспечный: горе, грех, даже смерть здесь как бы не реальны, похожи на какую-то таинственную игру. Этот детский по своей духовной настроенности мир и есть мир мифологии – не мир с точки зрения мифа, а сам миф как особый реальный мир.

Если ключевые черты творчества Гоголя присущи не только одному конкретному гениальному писателю, но и огромным пластам духовной культуры целых народов: мифам, что веками владели и владеют их сознанием – то мифологические мотивы и истоки гоголевского творчества требуют и заслуживают всестороннего, философского анализа. Чтобы всегда иметь эти мотивы в виду, мы далее будет говорить о мифотворчестве Гоголя: слово это кажется удобным для того, чтобы отличать творения Гоголя как от пассивного восприятия мифического рассказа, так и от литературного сочинительства в традиционном смысле самовыражения писателя, художественного запечатления его мыслей и чувств, ясно отличимом от действительности.