Флоренс запрокинула лицо к синему небу в обрамлении черных сумрачных домов и прижала ладони к пылающему покрасневшему лицу. На ее губах играла тайная улыбка.
Кто-то рассмеялся, и Флоренс почти удивленно обернулась. На нее таращились две старые девы. Явно туристки и явно англичанки. Флоренс торопливо пошла дальше.
Верхний этаж старинного палаццо на Виа дель Сапити теперь был поделен на квартиры. Квартира Флоренс некогда служила дожу спальней, и когда Флоренс обосновалась здесь десять лет назад, в квартире находилось несколько предметов мебели, о происхождении которых Джулиана, хозяйка квартиры, ничего не знала. Флоренс нравилось думать, что эти вещи простояли здесь несколько столетий, что какой-нибудь вельможа-злоумышленник прятал письма в свадебном сундучке, а под большим деревянным креслом у него лежал нож.
Тяжелая дверь, закрывшись, сразу отделила ее от внешнего мира. Голова слегка кружилась, нужно было выпить кофе. Флоренс вошла в крошечную кухню. Здесь имелась газовая горелка с пьезоподжигом и несколько запылившихся коробок с пастой и томатным пюре. А еще, как ни странно, на подоконнике стоял горшок с пышным кустиком базилика. Совсем как в истории Боккаччо об Изабелле и горшке с базиликом, который, увы, всегда напоминал Флоренс о еще одной жуткой картине Холмана Ханта[49]. Как же это типично для человека типа Джорджа! Неужели можно жить здесь, посреди великих произведений искусства, и продолжать восторгаться Холманом Хантом?
Флоренс поставила на газовую горелку старую, обшарпанную кофеварку «Bialetti» и распахнула покосившиеся двери, ведущие на террасу. Она с наслаждением сделала глубокий вдох. Лучи золотистого вечернего солнца прикоснулись к ее лицу. С улицы доносились голоса детей.
В такие мгновения она осознавала, как сильно ей здесь нравится. Солнце, запахи, ощущение того, что она жива… Впервые приехав сюда в отпуск – двадцать лет назад, – она не планировала оставаться. Однако здесь ее головной мозг работал так, словно именно тут его включали в правильную розетку. Как она тосковала по Италии, находясь в Англии, где сырость и серость пробирали до костей и все время казалось, что промокли ноги! Она не хотела, чтобы у нее, как у отца, руки искорежил ревматизм, не хотела быть бледной и страдающей по яркому солнцу или, как мать, закрыться от большого мира. Именно здесь Флоренс узнала, кто она такая.
В ожидании, пока закипит кофеварка, Флоренс положила на стол книги, которые принесла домой, и стала рассматривать репродукцию фриза «Поклонение волхвов»[50], которую она много лет назад прикрепила к стене. Вспомнился разговор с Джорджем. Флоренс не отличалась быстротой реакции. Ей всегда нужно было уединиться и обдумать полученные сведения.
Ладно, если придется – уедет. И почему она прилипла к этому второсортному колледжу и терпит унижения от мужчин, которые в интеллектуальном плане ей в подметки не годятся? Почему это для нее так важно?
Впрочем, она прекрасно знала ответ. Из-за Питера. Она будет жить и работать здесь, пока здесь он. Как знать – вдруг в один прекрасный день она ему снова понадобится? Порой Флоренс гадала, не сама ли она избрала Питера чем-то вроде мотора, благодаря которому она двигалась вперед – а теперь уже слишком поздно признаваться в том, что она ошиблась в выборе.
Флоренс смотрела на пришпиленные к стене картины и искала в них какую-то подсказку. Ее взгляд упал на единственную картину в раме – репродукцию любимой картины отца, «Благовещение» Фра Филиппино Липпи. Каждый год в день ее рождения они с отцом ходили смотреть на эту картину. Флоренс внимательно изучала спокойное, прекрасное лицо ангела. Что-то очень важное, спрятанное в глубине ее сознания, стремилось к поверхности усталого мозга. Мысль, воспоминание, нечто, нуждавшееся в спасении… Флоренс еще внимательнее вгляделась в лицо ангела, в луч света на животе Марии.
Что происходит?
Кофеварка, стоявшая на газовой горелке, затарахтела, черная жидкость полилась через край. Флоренс налила себе кофе. Едва она сделала первый обжигающий горло глоток, как в дверь позвонили. Звук звонка был таким пронзительным и неожиданным, что Флоренс вздрогнула, чашка в ее руке качнулась и кофе пролился на пол.
– Черт побери, – пробормотала Флоренс еле слышно и пошла к двери.
Ее эксцентричная домохозяйка имела обыкновение выжидать полчаса после возвращения Флоренс с работы, а затем являться и требовать что-то перевести, или что-то объяснить, или рассказать о своем споре с кем-то по какому-то поводу.
Но это оказалась не Джулиана. Открыв дверь, Флоренс окаменела.
– Флоренс, привет. Так и думал, что ты дома.
– Питер? – Флоренс ухватилась за ручку двери. Неужели она вызвала его сюда силой мысли? И настоящий ли он? – Что ты здесь делаешь?
– Мне нужно было увидеться с тобой. Можно войти?
Она знала его в совершенстве. Каждый дюйм поверхности его тела давно запечатлелся в памяти, потому что столько лет она то и дело вспоминала его и мечтала о нем. Часто – как сейчас – ее удивляло, что он одет в незнакомую ей одежду. Стоя на пороге, Флоренс улыбалась Питеру, слушала поскрипывание его новых туфель и вдыхала еле ощутимый аромат лосьона после бритья.
– А я только что пила кофе.
– Конечно, понимаю.
Он едва заметно улыбнулся.
Она покраснела. Он знал ее лучше всех.
Питер кашлянул.
– Я хотел с тобой поговорить. У тебя есть что-нибудь выпить? В смысле вино?
– Конечно. – Флоренс сунула руки в карманы, чтобы перестать комкать в пальцах ткань юбки, и прошла в кухню. – У меня есть прекрасное вино «Гарганега» – такое мы…
«Такое мы с тобой пили в «Da Gemma» в тот вечер, когда ты ел ягнятину, а я телятину. Мы много выпили, а потом поспорили насчет Уччелло и впервые поцеловались. Ты был в галстуке с маленькими лилиями, а я – в синем сарафане».
– О, замечательно. Спасибо. Фло, старушка, ты уж прости, что я вот так к тебе врываюсь. – Питер вошел следом за Флоренс в кухню и растерялся. – Господи, как давно я тут не был! Милое у тебя местечко. Как говорится…
Он смешливо фыркнул, она тоже – почти не веря в происходящее. Неужели это явь, а не ее старательно выстроенная фантазия? «Этого не может быть! Неужели я окончательно сошла с ума?»
Некая часть Флоренс осознавала, что верить Питеру нельзя. И тем не менее она была убеждена, что он до сих пор питает к ней какие-то чувства. Даже если бы он сейчас влепил ей пощечину, или объявил, что уже десять лет женат, или попросил стать крестной матерью его ребенку, даже если бы он нагло помочился на пол, она все равно отметила бы, что он здесь побывал, и смогла бы добавить свежие воспоминания в мысленный фотоальбом. «На самом деле, – лихорадочно думала она, бережно подтолкнув Питера к выходу на крошечную террасу, – ничто из того, чем я владею, о чем думаю, не значит для меня больше этого самого мгновения».
Питер сел в глубокое кресло и подтянул под себя длинные ноги. Флоренс водрузила на столик старые поцарапанные стаканы и протянула гостю миску с оливками. Он взял одну, пожевал и выбросил косточку на улицу.
– Треклятые туристы, – проворчал Питер, и стрекотание японцев на улице мгновенно стихло.
Флоренс протянула ему стакан.
– Salute, – сказала она.
– Salute, – ответил Питер и чокнулся с Флоренс. – Рад тебя видеть, Фло.
– И я рада, Питер. В последнее время мы отдалились друг от друга.
– Я тебя вчера искал. Хотел спросить про надписи в Санта-Мария-Новелла[51].
– Вот как? Мог бы позвонить.
Ей хотелось говорить и выглядеть убийственно. Хотелось быть в его глазах успешной независимой женщиной, живущей собственной жизнью, но при этом всегда ждущей встречи с ним.
– Да. Пожалуй, надо было позвонить.
