8 марта. Уже прошло порядочно времени, как я написала вам это письмо: я всё не могла решиться его вам отправить. Боже! решено, что я остаюсь здесь. Вчера у меня была очень бурная сцена с маменькой из-за моего отъезда, она заявила в присутствии всех родных, что безусловно оставляет меня здесь, потому что при отъезде она всё устроила в расчёте на то, что я здесь останусь. Если бы вы знали, как мне грустно! – Я в самом деле думаю, как и Аннета Керн, что она хочет одна завладеть вами, и оставляет меня здесь из ревности. Но всё же я надеюсь, что это протянется только до лета, тётушка поедет тогда в Псков, мы вернёмся вместе с Нетти. Однако сколько перемен может произойти до тех пор, – может быть вас простят, может быть Нетти сделает вас другом! – Будет неосмотрительно с моей стороны возвращаться вместе с ней, но я всё же рискну и надеюсь, что у меня окажется достаточно самолюбия, чтобы не сожалеть о вас. Аннета Керн тоже должна приехать сюда; однако между нами не будет соперничества; по-видимому, каждая довольна своей долей. Это делает вам честь и доказывает наше тщеславие и легковерие. Евпраксия пишет мне, что вы ей сказали, будто развлекались в Пскове – и это после меня? – что вы тогда за человек и какая я дура! <…> Боже, если бы пришло письмо от вас, как я была бы довольна; не обманывайте меня во имя неба, скажите, что вы совсем меня не любите, тогда может быть я буду спокойнее. Я негодую на маменьку, – что за женщина, право! Впрочем, во всем этом есть отчасти и ваша вина.

Прощайте. Что вы скажете, когда прочтете это письмо? Если напишете мне, посылайте через Трейера, так будет надежнее. Не знаю, как переслать вам это письмо, боюсь, если через Тригорское, как бы оно не попало в руки маменьки; не писать ли мне через Евпраксию? – посоветуйте, как лучше» (фр.).

А.Н. Вульф – Пушкину

Вторая половина марта 1826 г. Малинники

«Если вы получили моё письмо, во имя неба, уничтожьте его! Мне стыдно своего безумия, я никогда не посмею поднять на вас глаза, если опять увижусь с вами. Маменька завтра уезжает, а я остаюсь здесь до лета; по крайней мере, так я надеюсь. Если вы не боитесь компрометировать меня перед моей сестрой (что вы делаете, судя по ее письму), то заклинаю вас не делать этого перед маменькой. Сегодня она подтрунивала надо мной в связи с нашим расставаньем в Пскове, которое она находит весьма нежным.

<…>

Какое колдовское очарование увлекло меня? Как вы умеете притворяться в чувствах! Я согласна с кузинами, что вы очень опасный человек, но я постараюсь образумиться.

Во имя неба уничтожьте моё первое письмо и разбейте мою псковскую чашку: такой подарок – плохое предзнаменование, я очень суеверна, а чтобы вознаградить вас за потерю, обещаю вам, когда вернусь, подарить сургуч для писем, который вы просили у меня, когда я уезжала. – Начну заниматься итальянским языком, и хотя очень сердита на вас, всё же думаю, что моё первое письмо будет к вам…» (фр.)

А.Н. Вульф – Пушкину

20 апреля 1826 г. Малинники

«Боже! Какое волнение я испытала, читая ваше письмо, и как я была бы счастлива, если бы письмо сестры не примешало горечи к моей радости.

<…>

Я была бы довольна вашим письмом, если бы не помнила, что вы писали такие же, и даже ещё более нежные, в моём присутствии к Аннете Керн, а также к Нетти. Я не ревнива, поверьте; будь иначе, несомненно моя гордость скоро бы восторжествовала бы над чувством, и всё же я не могу удержаться, чтобы не сказать вам, как обижает меня ваше поведение.

Как можете вы, получив от меня письмо, воскликнуть: < «Ах, господи, какое письмо, будто его писала женщина!»> – и тут же бросить его, чтобы читать глупости Нетти; не хватало только, чтобы вы сказали, что считаете его чрезмерно нежным. Неужели надо вам говорить, насколько это меня обижает, достаточно того, что вы скомпрометировали меня, сказав, что письмо было от меня. Сестра моя была очень оскорблена этим, не желая меня огорчать, пишет обо всём Нетти. Нетти, которая даже не знала, что я писала вам, рассыпается в упрёках мне за недостаток дружбы и доверия к ней, – вы обвиняете меня в ветрености, а вот что вы сами делаете! Ах, Пушкин, вы не заслуживаете любви, и я вижу, что была бы более счастлива, если бы вы уехали раньше из Тригорского и если бы последние дни, которые я провела с вами, могли изгладиться из моей памяти.

<…>

Это было бы очень унизительно для меня – боюсь, вы не любите меня так, как должны бы были – вы разрываете и раните сердце, которому не знаете цены; как я была бы счастлива, если бы была так холодна, как вы это предполагаете! Никогда ещё не переживала я такого ужасного времени, как теперь; никогда не испытывала я таких душевных страданий, как нынешние, тем более что я вынуждена таить в сердце все свои муки.

<…>

…Уезжая он (Анреп)[2] сказал, что его возвращение зависит только от меня. Однако же не опасайтесь ничего – я не испытываю к нему никакого чувства; он никак не действует на меня, между тем одно воспоминание о вас вызывает во мне такое волнение!

<…>

Я сильно опасаюсь, что у вас совсем нет любви ко мне; но вы испытываете лишь временные желания, которые хорошо знакомы и многим другим.

<…>

Порвите моё письмо по прочтении, заклинаю вас, я сожгу ваше; знаете ли, я всегда боюсь, что вы найдете мое письмо чересчур нежным, и потому не говорю вам всего, что чувствую.

<…>

Ещё раз прощайте, делаю вам гримасу, так как вы их любите. Когда-то мы увидимся? До той минуты у меня не будет жизни» (фр.).

А.Н. Вульф – Пушкину

2 июня 1826 г. Малинники

«Наконец-то я получила вчера ваше письмо. Трейер сам принес его мне, и, увидев его, я не могла удержаться от восклицания. Как это так долго вы мне не писали? Как будто это нельзя было сделать из Пскова? – Плохи слабы оправдания, которые вы вечно мне приводите. – Всё, что вы мне говорите об Анрепе, в высшей степени мне не нравится и вдвойне обижает меня, во-первых – предположение, что он сделал больше, нежели поцеловал мне руку, оскорбительно с вашей стороны, а слова: всё равно – того пуще, они обижают и мучат меня в другом отношении – надеюсь, вы достаточно умны, чтобы почувствовать, что вам угодно было этим сказать, что для вас безразлично, до чего мы с ним дошли. – Нельзя сказать, чтобы это было деликатно. Вовсе не по его поведению со мной одной заметила я, что он превосходит вас смелостью и бесстыдством, но по его манере обходиться со всеми и вообще по его разговору. Итак нет надежды, что маменька пришлёт за мной, как это прискорбно!

<…>

Лев (Пушкин) пишет мне в том же письме тысячу нежностей, и к великому своему удивлению я нашла также несколько строк от Дельвига, доставивших мне много удовольствия. Мне кажется однако, что вы слегка ревнуете ко Льву. Я нахожу, что Аннета Керн очаровательна, несмотря на свой большой живот, – это выражение вашей сестры. Вы знаете, что она осталась в Петербурге, чтобы родить, а потом собирается приехать сюда. Вы хотите на “предмете” Льва выместить его успех у моей кузины. – Нельзя сказать, чтобы это свидетельствовало о вашем безразличии к ней. И ещё какая неосторожность с вашей стороны бросать так мое письмо, – как только маменька не увидела его! Ах, какая блестящая мысль нанять почтовых лошадей и приехать одной; хотела бы я посмотреть, какой любезный прием оказала бы мне маменька – она могла бы совсем не впустить меня, эффект был бы слишком велик. Бог знает, когда-то я опять увижу вас – это ужасно, и это переполняет меня тоской. Прощайте, ti mando un baccio, mio amore, mio delizie (шлю тебе поцелуй, любовь моя, наслаждение моё; итал.)

Пишите мне чаще, умоляю; письма ваши – единственное мое утешение, я очень грущу. Знаете ли, как хочу и как боюсь вернуться в Тригорское. – Но я предпочитаю ссориться с вами, нежели оставаться здесь. Места эти до крайности пошлы, и надо сознаться, что среди уланов Анреп – это ещё самый лучший, а в общем весь полк немногого стóит, да и здешний воздух для меня не здоров, так как я вечно болею. Боже! когда же я увижу вас?» (фр.)