Не родившемуся сыну из 8 вагона Когда-то здесь по радио объявляли: «Воздух!» Вчера здесь почил на волне «Маяка» Бачинский А в катакомбах бомбоубежищ – ночные клубы Там бьют колесами децибелам в иссохший поддых. По залитой кровью Площади в воскресенье Лед заливают сегодня – таков период Каток для катаний на месте катка истории Все правильно, мальчик, без головы орлиной На месте крутя колеса рабочий в синем На сложном экране лечит больной мой хаммер Когда-то левей колодца с броневиками Здоровался всеми статуями на крыше Зимний А что же будет потом здесь, мой милый мальчик? На месте, где в дыры в небе смотрел Исакий И возле колонн щербатых был частокол зениток? Обязательно вырастет сад и такой подсолнух Что накроет собой и спасет вас, птенцов конопатых Если, правда, мы не успеем сожрать с голодухи Отцов наших посеянные ими злаки И газенвагены не задушат трубами восковые фигуры Чтобы не мучились больше вопросом вечным Что лучше – чистая прибыль или чистый воздух В Городе десяти миллионов, которых просим Из кунсткамеры на волю не выпустить после кражи В одноклеточный офисный зал нас – детей барсеточных У которых в геноме хвост из замашек барских. Я передаю вам ключи от Города, дети Солнца Наверное, вы растопите на речке Оккервиль Сосульку, выпершую из болотных газов Нам лишь хватило воли поднять нас, падших А за Городом русское поле так просит пашни И пожаров – уставшие падать кривые домики. Мой мальчик, я так хочу сделать тебя счастливым И воздуха полной грудью вдохнуть, и в Город… P.S. на Дворцовой площади однажды зимой был залит каток, после разбора забора вокруг Александринского Столпа выяснилось, что со старинной ограды вокруг него исчезли наконечники в виде орлов; реставраторы Исаакиевского Собора сохранили для истории выбоины на мраморных колоннах, оставшиеся после падения рядом авиационной бомбы во время блокады; прямо напротив Смольного чуть было не построили небоскреб.
Не умирай, мой белый аист, от тоски Не умирай, мой белый «аист», от тоски Не умирай – еще горят твои соски От прикасания, от спермы до зари От поцелуя в зубы, в сую и в висок Не вымирай, мой друг-подруга, «мотылек»! Оставь мне это дело для души Оставь мне свое тело и туши Картофель с мясом или клубни без ботвы И кровь с полосками говядины-стихов. Не умирай, ведь знает дверь – я был таков — Твой ласковый и нежный тайны Чаун. Ты дайся выпить, сделай сюр из сигарет — Ных дымов милого отечества, давай Не умирай – забеломорю и вернусь! Не умирай! Ты – поэтесса, я – твой грусть! Чтоб мы состарились, сидели на тахте Не умирали – ели: «хрусть-да-хрусть-да-хрусть». Не умирай мой белый аист от тоски! Еще так влажен между ног колодец твой! Еще подвой мне утром: «ой-кукаре-квох»! Пока не сделаешь в скирды пике «кирдык» Пока учу тебя: «курлык-курлык», мой Бог! Не умирай а улыбнись (ыбысь-ыбысь — Я эхи делать буду), экки ты летишь! Не умирай, вернись, вернись, вернись, вернись Замри иконой под оральным потолком Мой белый аист, ставший черным от тоски. Не умирай когда прочтешь и этот бред. Не умирай, а просто выключи нам свет. Я желаю Вам состариться красиво Я желаю Вам состариться красиво! Без подтяжек щек и утолщений губ Словно липа или деревенский сруб Что остался у пруда с плакучей ивой В ожиданьи с неба песни лебединой У разбитой колеи за горизонт. Я желаю Вам в дорогу тихий звон С колоколенки, внимающей окрест И протяжный низкий вой по Вашу честь Пса, входящего с поземкою в оркестр И поднима́ющийся за́навес лило́вый Пусть откроет сцену таинства; конечно Я желаю Вам по капле жизни вечной Что в глазах застыла словно вечный снег… Вперед, за Сталина, за дом, за горизонт… Насыпь махорки мне, товарищ капитан Еще дымится вдалеке немецкий танк Еще ползет с майором по полю сестра Хоть и погасла жизнь в его глазах. Нам надо с нею еще деток настругать Им до Берлина еще двести лет ползти Чтобы узнать, кто взял в последний раз Рейхстаг Молчишь? – Молчи… А тишина такая! Снайпер-соловей Пробил мелодией седеющий висок И под березой утром свежий бугорок Сравняет с небом дым от наших папирос… Насыпь махорки мне, товарищ капитан Я оторву от края времени клочок Мы на двоих забьем последний наш бычок И побежим в атаку, пулям на таран Вперед, За Сталина! За дом! За горизонт! Готовься, ночью приползти ко мне, сестра! Я буду в новом блиндаже, на облаках! Мы посидим, тихонько греясь у костра… Я вспомнил Я вспомнил запах скошенной травы! Она волною только что играла, и профиль ее выгнутой спины ладонью щекотал июньский ветер, и «Иван-чая» маленький букетик ворона прятала под крышу, плача, когда я вспомнил запах скошенной травы, листы каталога одежды от «Версачи» перебирая воином «аппачи» в ногах у глянцевой натурщицы бутика. Когда ты медленно прошла, горячим телом едва задев мои бурлящие флюиды, я надкусил плоды у будущей победы! И я вспо’мнил запах скошенной травы! Когда вот только что, на срезах капли сока, и в душном мареве испарина земли, и звон бруска о лезвие косы, обратный ход, движения в такт, и хохоток идущих баб за косарями, по колкой выбритой земле, с граблями, и птиц, сводящих мужиков с ума своим стремленьем увести их от гнезда. И длинноногий контактёр – кузнечик, сидящий под одеждами, на плечиках, бросающий свой треск в хоры, на ветер, должно быть, тоже в это время вспомнил и звонкий смех девиц в коротких платьях, с напевом, целый день снопы творящих, избы иссохшие за годы жизни бревна, чернеющие, в трещинах; оконные некрашенные, в грязных стеклах рамы, красивое лицо бабули Тани, колдунии, известной всей округе… Я вспомнил запах скошенной травы! Я вспомнил дерево шершавое на козлах и зубы той извилистой пилы, когда расписывался мой злаченый паркер за узелок с одеждой, у колонки, в которой перекачивают звонкие монеты. Я вспомнил себя маленьким мальчонкой, хватающим шлифованные ручки, лемех, и в плуге, уткнувшемся в фундамент, столько силы — я вспомнил! К венцу приставленные силосные вилы, высокое крыльцо, и гаммы, овеществленные в крестьянском снаряжении. Я вспомнил сени и запах дуба в теле толстых бочек, и конской черной гривы клочья, и седел кожу, хомутов, поленья дров, и половиц качели ведро с холодной ключевой водой у самой двери. Я вспомнил – гений Строителя-крестьянина поставил в стыкованном космическом причале загон для телки и быка, свиней, курей, два места козам. И смесь парного молока с парным навозом я вспомнил, убиваемый «Клема» — такими нежными, и древними духами. Должно быть, Музы их потрогали руками пред тем как ты осмелилась войти. …Я вспомнил запах скошенной травы! |
