Первое время Адриану было очень тяжело из-за пронзительных криков Рины по поводу и без, но он понимал, что девочка не виновата в этом. Он даже хотел бросить это занятие в первый же день: так выматывало общение с Риной. Но, подслушав разговор сотрудниц, передумал. Тогда нашей дочери пророчили жить от силы в пару лет.

Сара не обманула и в первый же день протянула деньги, но муж отказался от них. Ему было стыдно наживаться на горе ребенка.

Понимая, что девочка совсем одна и никому толком не нужна, мой партнер стал приходить каждый день и сильно привязался к Рине за два месяца. Она начала узнавать его, перестала пронзительно и истошно орать, когда ее берут на руки. Даже стала прижиматься, если сидела на руках.

Когда Адриан смог взять Рину на руки без очередного вопля, она посмотрела на него глазами, полными скорби. Мужу тогда показалось, что она понимает неотвратимость расставания и с ним.

Адриан осознал, что девочка очень похожа на него. У нее тоже не было других шансов на семью.

В детстве моего будущего партнера никто не хотел брать даже под опеку. Ну да, ребенком он считался проблемным, и это отпугивало даже опекунов, не говоря о желающих усыновить. А когда Адриану исполнилось пятнадцать и он повторно прошел тест Гарта, его и вовсе отправили в специальный интернат, избавившись от озорного и шумного подростка. Какие порядки там царили, муж никогда не рассказывал, но могу предположить, что это не самое лучшее место, судя по тому, как ревностно Адриан относится к своей свободе.

Вообще, прожив вместе многие годы, я понял, что за всем тем фасадом скрывался испуганный ребенок, боявшийся нового предательства. И, хотя Адриан не помнил своих родителей, в его памяти навсегда отпечаталось воспоминание о том, как его в три года отвезли в госпиталь и оставили там. Как позже приехали ЗСЦ и забрали в приют. И это приемные родители! Фактически для Адриана это оказалось вторым ударом в жизни. Пусть и не осознаваемым в полной мере. С тех пор он и не доверял взрослым, считая их лживыми и хитрыми.

Во время рассказа мой партнер нервничал и едва не трясся от волнения. Я понимал: ему было трудно об этом вспоминать. Но мне было важно узнать причину появления девочки, а не опираться только на прочитанное.

Усилия, вложенные в Рину, не пропали даром, и она постепенно стала той самой девочкой, которую муж в один из вечеров принес в наш дом.

Адриан старался как можно больше общаться с ней: играл, брал на руки так часто, как только мог. Ему хотелось дать ей то, чего лишили его – семью и счастливое детство в собственном доме.

Так он и решился на удочерение. Сара тогда помогала с документами, давала советы по поводу обследований, нашла относительно недорогие услуги агентства и адвоката. По закону, эно разрешалось иметь приемных детей – но только больных вирусом Мехони.

Защитники семейных ценностей тоже хороши. Муж потратил много сил и времени, чтобы убедить их. Одинокий парень без обруча на шее действительно мог вызывать подозрение.

Сара в этой ситуации предлагала Адриану на заседания суда и комиссии приходить в нем. Мы официально не были женаты, и «эпо» мужу не грозил, даже если он будет носить розовый чокер постоянно. Но Адриан не мог заставить себя надевать этот ошейник.

ЗСЦ, со слов мужа, проверяли все документы, ища повод отказать. И, в силу обстоятельств, им этого не удавалось.

«Как будто брак и этот чертов обруч что-то меняют? – задавался вопросом Адриан. – Неужели, пройди я это все, буду как-то иначе любить свою дочь или тебя?!»

Я продолжал обнимать любимого, понимая его переживания. Он не знает, но я знаком с последствиями «эпо». И ни за что не заставлю любимого пройти через подобное!

Адриан говорил, что люди вокруг шарахались от Рины, как до удочерения, так и после. Все боялись заразиться. Стереотипов по поводу болезни много, а вот реальных научных знаний почти нет. Еле-еле нашли механизм заражения, выявили последствия вируса и научились с ними бороться.

Мой партнер ожидал такой же реакции и от меня. Поэтому и не сказал ни о болезни, ни о причине появления ребенка. Мы же не «розовая» семья, и он боялся, что я просто брошу его. Удивительно, что наши страхи тогда совпали. Мы оба боялись расставания и чудом сохранили отношения.

Муж ещё долго рассказывал во всех подробностях, как копил деньги, как устраивался официально в какое-то кафе мыть посуду, чтобы иметь документы о трудоустройстве, как все это время заботился о дочери, приходя каждый день в приют, хотя бы на полчаса, разрываясь между Риной и мной. Документы он хранил у адвоката, и поэтому мне на глаза не попалось ни одной бумаги. Хорошо, что Адриан все же обратился в государственную службу, а не в частное агентство по усыновлению. Это сократило расходы. Да и, как потом рассказал муж, в случае эно редко разрешают усыновлять здоровых детей. А в базах на тот момент числилось только трое больных детей, двое из которых уже имели потенциальных усыновителей.

Я хорошо помню слова и эмоции, которые испытывал Адриан во время рассказа.

– А-а-а! – раздался вдруг настороженный и немного испуганный голос из переноски.

Муж тут же вырвался моих объятий и подскочил к дочери.

– Она боится оставаться одна с тех пор, как я стал о ней заботиться, и очень переживает расставание. Поэтому я не упускаю ее из поля зрения и держу на руках, – Муж осторожно взял девочку на руки. – Я с тобой. Не надо плакать. Все хорошо.

В этот момент понял, что принял свое решение.

– Я согласен, – наконец ответил я на вопрос, прозвучавший больше полугода назад.

Невольно вспомнилась обида Адриана в тот первый день. Сейчас я знал, что, говоря о ребенке, муж имел в виду конкретную девочку, к которой испытывал очень теплые чувства. Болезнь Рины сейчас не имела значения, ведь я принял решение ещё в поезде. Хотя мне по-прежнему хотелось прибить ее отца, за то, что он мне ни слова не сказал.

Обсуди мы все раньше, не было бы этих проблем. Я проникся бы историей нашей дочери, ещё читая сухие отчеты, а эмоциональный рассказ лишь убедил бы меня в правильности решения.

Я всегда хотел семью, и при других обстоятельствах лишь обрадовался бы такому пополнению.

Да и Рина бы получила сразу любящую семью, а не поле боя в первые месяцы своей семейной жизни.

– Ты же не хотел. Да и вообще… Сам сказал, что я справляюсь, – начал защищаться муж.

Мой кошмар становился явью. В голове промелькнула мысль, что, если я не скажу хоть что-то, то через пару дней вернусь в пустой дом.

С каждой минутой уверенности в своем решении у меня становилось все меньше и меньше, но я понимал – если это дочь Адриана и он любит ее, то и я буду ее любить. Особенно потому, что она похожа на него.

– Я согласен, – повторил я, ощущая, что внутри бушует ураган.

Словно прыжок через огромную бездну. Я резко встал с дивана и порывисто обнял моих близких. Уже ничто не имело значения, ведь они рядом!

С этого дня мне предстояло привыкать к тому, что Рина и мой ребенок тоже.

Эрик.

Прошло пять месяцев с момента появления Рины в нашем доме. За это время мы почти полностью пересмотрели нашу жизнь. Хотя, буду честным, эти полгода стали тем ещё испытанием! Если первый месяц-полтора я могу назвать лишь бессонным, то последующие четыре – адом на земле! Да, адом!

Рина, привыкнув, что мы постоянно рядом, начала проверять границы нашего терпения. Вполне успешно, я бы сказал.

Она закатывала громкие истерики, притом совершенно без повода. Я это точно знаю, потому что ей не отказывали ни в чем, ее вовремя кормили и ей регулярно меняли белье. Прежде чем закатить истерику, девочка могла спокойно сидеть у Адриана на руках или в рюкзаке-переноске. Место тоже значения не имело, и дочь могла «включать сирену» (со слов Адриана) как дома, так и на улице. И ни в какую не хотела успокаиваться! Ни поглаживания, ни укачивания не могли смирить ее. Даже игрушки и те не отвлекали ее. Стоило поднести ей что-то, как она начинала неуклюжее махать ручками и кричать.