- Я тебе, Юра, скажу, что говорить не надо. Чудо от святых старцев - не в исцелениях, не в помощи и утешении страждущим, не в прозорливости и не в том, что мощи их благоухают по сей день. Хотя и это чудо, но без него прожить можно. Господь мир одним махом за шесть дней создал, а потом праведники тысячи лет этот мир плотью одевали, чтобы нам, грешным, жить удобней было.

  Они своей верой в эту землю уходят, словно корни травы и дерев, что держат ее и не пускают в пыль превратиться. Они своей жизнью из этой земли, словно родники к нам возвращаются. И если есть мост над бездной, который к спасению, то они - опоры того моста. Вот чудо. А зрение - ты прав, и медицина вернуть может.

  В феврале, когда сырой снежный ветер закидал Кемь большими кривыми сугробами, Борода все-таки заскучал и вместе с мужиками из ДОКа быстро съездил на границу. И пока финские да норвежские барыги с погранцами про ворованный лес уговаривались, две тележки хлыстов к 'Уралу' прицепил и был таков. А Антонию на укоризну ответил:

  - Как с моря взял: пока плывет - ничейное. Зато купол срубим.

  Антоний молча согласился, но потом еще долго не разговаривали. Да и не хотелось - Великопост начался.

  Едва море чуть стихло после Пасхи, в Кемь прорвался 'Беспробудный', сильно помятый и битком набитый истосковавшимися по людской жизни островитянами. Когда Семафора с трудом оторвали от штурвала, он принялся бить себя в грудь и рыдать, что водки на Острове всего только на сутки осталось, а иначе бы он по такой погоде никогда больше в жизни!... Но проспавши часок на палубе, отряхнулся и побежал в кооператив за товаром.

  Вместе с прочими 'Беспробудный' привез и послушника на подворье. Антоний сперва порадовался, потом погрустил, потому что уже привык к покою, но послушник передал ему немного денег от отца наместника, кой-какую церковную утварь, список важных поручений и Антоний впал в полезную суету.

  Борода тоже обрадовался послушнику. За неделю они переложили крышу и подняли над ней на шесть венцов небольшой восьмерик, который Борода еще загодя собрал вместе с шейкой, маковкой и крестом. Вот только маковку им было трудновато поднимать и он велел женщинам привести сколько-нибудь мужиков. Мужики сперва робели жен и дышали перегаром куда-то вбок, но Антоний проявил ум и отправил паству по домам, готовить угощение на шабаш.

  Купол ухватили канатом и по двум дрожащим слегам втянули на крышу. Следом подняли крест, а потом Борода хотел было и Антония затащить, чтобы он тоже руку приложил, однако монах успел переодеться и вооружиться святой водой и кадилом. Ладно. Водрузили, покурили, покропили, посидели часок в трапезной, и разошлись.

  Весна уже совсем наладилась и Борода почти было решил вернуться на Остров, но тут из Благовещенской церкви, которая на углу Ленина и Пролетарского, примчался отец Александр и чуть ли не в ноги рухнул. Директор ДОКа, вынырнув из трудного зимнего пьянства, мотнулся в Киркенес, заключил с норвегами умопомрачительный контракт и обратным ходом заскочив в Петрозаводск, получил неофициальное добро на реставрацию Успенского собора, мимо Москвы. Местному ВООПИКу был показан тяжелый кулак и немного валюты, и директор, перетянув могучую шею новеньким красно-синим галстуком, пришел к отцу Александру. Он выложил на стол большую кипу старых чертежей и обмеров и объяснил, что каменный сарай, по недоразумению лишь именуемый Благовещенской церковью, так навсегда сараем и останется, если настоятель его не возьмет на себя восстановление Успенского собора. Но чтоб все точь в точь! А уж тогда в деньгах и в лесе на оба храма нехватки не будет.

  Антоний помогать коллеге не стал и Бороду не уговаривал. Сказал только, что очень тяжело Успенский поднять, кто бы ни взялся. И Борода согласился.

  Он несколько раз обошел кругом собора, побродил внутри, полазил по хорам, а потом показал директору свой кулак и сказал, что главные срубы сам не тронет и никому не позволит. Если по-честному - столько денег при новой власти пока не наворовано, а по-другому - только портить. И так еще сто лет простоят. А вот шатры, бочки, кровлю на трапезной и часть верхних венцов сам сделает. И чтоб его никто торопить даже не думал. Не то плохо будет.

  В Успенский Борода перебрался незаметно. Сперва он обвешал его внутри и снаружи веревками и худенькими лесами, потом леса наросли и он примостил кой-где полати для подручных вещей, наконец, когда перебрал и укрепил небо, и настелил сверху потолок, то насыпал на нем несколько охапок сена, и порой спал прямо там.

  Июнь стоял ветренный и жаркий. Комар желтыми ночами гудел как ЛЭП. Размахивая директорским благословением и деньгами, отец Александр успел к Троице с полудюжиной кемьских пьяниц оштукатурить и покрасить свою церкву и теперь просто не мог нарадоваться умножению прихожан. Борода тоже хотел бы порадоваться вместе с ним, но не получалось. Директор снова запил, забыв обо всем, и в ДОКе норовили дать вместо строевого леса пересушенные дрова. Да и еще много чего было, по мелочи.

  Как-то ранним утром Борода поймал отца Александра прям на выходе от попадьи, и не пустив его в церковь, перед которой уже собрались две грешницы, усадил во дворе под увядшими троицкими березками.

  - Ты что, Юра, что случилось? Уходишь? - заволновался отец Александр, со сна еще слишком нежно чувствуя жизнь.

  - Не в том дело. Мне б исповедоваться, что ли.

  - Так пойдем же в храм, - ободрился настоятель.

  - Не пойду. Давай здесь. Вот слушай. Что-то... мучит меня, не сильно, а зудом. Будто лишний кто в голове живет. Нет, не искушает он, да и что меня искушать. Хочет чего-то, а не говорит. Вот пил я раньше - он молчал, хорошо, спокойно. А протрезвел нынче, так опять снова. Благослови, отче, развязать, сил моих нет. И только вот не говори, что это бесы... не надо всего этого.

  - Как же так, сын мой? Это ж грех, я ж гореть буду, а ты-то, ты-то как... ой, - вздохнул отец Александр.

  - А мы покаемся. Я после, а ты сперва, - усмехнулся Борода.

  Прямо вдруг решиться на эдакое отец Александр не мог. А Борода не мог больше ждать. И отправил его к Антонию. Грешницам, которые уже изрядной кучкой толпились перед дверьми, Борода сказал, что настоятель встретился с искушением и сейчас должен его одолеть.

  - И не стойте попусту. Дорожки неметеные, цветы вон полейте, что мне вас учить.