И мохнатый пришелец протянул к охотнику корявую длинную лапу.

Грустно вздохнув, достал из-за пазухи более чем наполовину опорожненную бутылку Федот и, дрожа, передал ее странному гостю… Тот попробовал было, не вынимая пробки, засунул горлышко в рот и, видимо, рассердился, когда ничего оттуда не потекло.

— Да ты пробку-то вынь, — сказал Федот, которому даже смешно стало при виде несуразности Лешего.

И знаками он показал, как следует откупоривать бутылки.

Миг спустя водка полилась в глотку лесного хозяина, и мохнатый лик последнего прояснился.

Федот, несмотря на весь свой страх, с грустью следил, как убывает в бутылке драгоценная влага.

Немного не допив, Леший великодушно вернул бутылку охотнику.

— Пей и ты, — сказал он.

Однако Федот, боясь опоганиться горлышком, к которому прикасалась губы как-никак, а все-таки нечисти, в свою очередь решил показать великодушие и отказался.

Леший не заставил себя долго просить и быстро опрокинул в глотку свою остальное содержимое бутылки. Попробовав затем неудачно засунуть в горлышко свой длинный язык, мохнатый гость вздохнул и отдал пустую склянку Федоту.

— Хорошо вам, людям, — сказал он немного спустя, снова вздыхая, — все-то у вас есть: и избы, и бабы, и коровы с телушками, и водка…

— Зачем хлеба не принес?! — громко, неожиданно и сердито прибавил мохнатый пришелец.

Федот торопливо отдал ему остатки еды из обеих сумок: недоеденный пирог, обрезок краюшки хлеба и соли в тряпице.

Леший зачавкал, как зверь, уничтожая хлеб и пирог, но не трогая соли. Кончив, он отряхнул просыпавшиеся ему на длинную зеленоватую бородку крошки и уже менее недовольным, но все-таки властным голосом сказал:

— Всегда, как в лес идешь, угощение для меня приноси, и не на пень клади, а вешай в тряпке, да повыше, на сухую сосну, а то ваши деревенские дураки так низко всегда кладут хлеб, что либо лиса, либо медведь беспременно утянут.

Недовольный тем, что пришлось отдать нечистому водку, Федот молчал, думая: «А ты что для меня такое сделал, что я тебе хлеб носить стану?»

— Я тебе птицу или зверя подгоню. Завсегда подгоняю тем, кто меня уважит, — как бы в ответ на мысли охотника, не то ворчливым, не то скрипящим, словно сухое дерево, голосом произнес Зеленый Козел. — Хорошо вам, людям! И бабы у вас есть гладкие, пухлые, совсем почитай без шерсти. И пироги они вам пекут… Сама мне раз одно говорила: «Пусти, мол! Мне мужу дома пирог надо печь»… Обещала принести, да не принесла…

— А может, и принесла, — попробовал заступиться за неизвестную ему бабу Федот, — да тебя найти не могла. Разве ты ей свое жилье показывал?

— Покажешь тут, коли у меня в ем Лешачиха. Она узнает, так никому не поздоровится… Нет, я той бабе сказал, что буду ее на другой день в овраге ждать, чтобы туда о полудни приходила и пирога принесла… И ведь как она мне обещала! Со слезами на глазах сулила: только, мои, ты меня, Лешанька, отпусти, — и водки, и пирога тебе принесу!.. Это не твоя жена, часом, была?

— Моя жена уж старуха.

— Это ничего, что старуха! Такие она, эта старухи, бывают, что — ах! — крякнул, заканчивая свою речь, Зеленый Козел.

— А разве вам ваши лешачихи пирогов не пекут?.. Какая же у вас, скажем, тогда пища?

— Вас едим! — внезапно рассердясь, рявкнул Леший, и его звериная голова с разинутой пастью потянулась к Федоту.

Не помня себя от испуга, тот быстро поднялся на ноги, схватил ружье и, отскочив на три шага, пальнул в мохнатого властелина лесов.

Грянул выстрел. Зажмуривший было от страха глаза охотник вновь раскрыл их и оглянулся. Лешего нигде не было видно. Треска в лесу не было… Лишь вдалеке, в той стороне, куда ушел Сеня, трахнул, как бы в ответ, другой выстрел…

Небо на востоке серело.

Взволнованный тем, что случилось, Федот не знал, уходить ли ему подобру-поздорову от могущего каждую минуту вернуться разъяренного лесовика, или же последний ему лишь привиделся спросонья. Заслышав вдруг треск приближающихся шагов, старый охотник начал было дрожащими руками заряжать свою одностволку, но успокоился, когда до него долетел оклик знакомого Сениного голоса.

Юноша вернулся, радостно взволнованный и гордый первым своим глухарем, которого успел уже привязать к поясу и то и дело гладил рукою. Он вполне поверил словам старшего товарища своего, что тот стрелял навскидку в пролетавшего неподалеку от костра, спугнутого чем-то глухаря и что последний опустился в вереск, но где-то там притаился.

— Убежал, верно, с подбитым крылом… А других словно бы и не слышно, — закончил рассказ свой Федот.

Охотники прислушались. Напуганные, вероятно, выстрелами глухари примолкли. Одно лишь чуфырканье да бормотанье токующих тетеревов неслось и с болота, и от лугов, прилегающих к реке, и даже со стороны деревенских полей.

— Пора и до дому, — сказал Федот, подбирая валявшуюся около догоревшего костра пустую бутылку.

Он не знал еще, впрочем, можно ли пить даже из обмытого горлышка, которого касался губами хотя и не черт, а все же нечистый…

Старый охотник не вернулся, однако, с пустыми руками. Когда совсем уже было светло, путники наткнулись, проходя лесного поляной, на двух увлекшихся дракой косачей. Быстро взяв одного из них на мушку, Федот убил его метким выстрелом шагах в тридцати. Другой тетерев, увидев, что противник его лежит неподвижно, посидел несколько мгновений рядом, затем сорвался и полетел, раньше чем Сеня успел прицелиться и выстрелить.

Простреленный несколькими дробинами Федотовой одностволки, Зеленый Козел быстро удирал от костра. Промчавшись с полверсты, он остановился, оправился немного от испуга и, чувствуя в то же время непонятную слабость, прислонился к старой сосне. В тех местах, где его продырявила дробь, Леший испытывал ощущение непривычного томленья и холода, как будто от пронизывающего его существо холодного ветра.

Зеленый Козел опустился на торчащие из земли толстые корни какого-то старого дерева. Простреленное тело его дрожало и ныло. Хозяин леса понял, что случилось какое-то нехорошее дело и нужно скорее бежать к Лешачихе, чтобы та нарвала каких-либо исцеляющих трав и, разжевав их, залепила бы этою жвачкой маленькие, противно ноющие дырки на животе и груди… Надо только отомстить сначала обжегшему его огнем из черной палки своей человеку. Тот, вероятно, снова заснул и не ждет нападения…

Через силу поднялся Леший на нога и потихоньку побрел обратно к костру, стараясь ступать бесшумно и осторожно, чтобы застать врасплох неприятеля.

— Вот схвачу его и посажу на вершину самой высокой ели. Да наперед обломаю с нее верхние сучья, чтобы слезть не мог. Запоет тогда этот бездельник, — мечтал, охая на каждом шагу и останавливаясь перевести дух, Зеленый Козел.

Но когда раненый Леший подошел наконец к красным угольям потухавшего в предрассветном сумраке костра, там уже не было никого. Одна лишь лисица, нюхая землю, бежала неподалеку чуть заметной лесного тропинкой по тому направлению, откуда неслось бормотанье тетеревов.

— Ушел, — прошептал с обидой Зеленый Козел.

Его мучил сильный озноб. Ледяном холод, как зимний ветер сквозь щели берлоги, проникал в его тело, ослабляя теплоту жизни, обессиливая члены и клоня ко сну умиравшего полубога.

Леший утратил уже обычно присущий своему племени бессознательный страх перед огнем.

— Согреться бы, — хрипло проскрипел он и свалился на кучу потухавших огней.

Неприятно обжегшись, Леший не имел уже, однако, силы подняться, поворочался немного и вытянулся, вздохнув, поперек костра.

Зашипела на горячих угольях его мокрая шерсть. Потом она высохла, затлела и, наконец, вспыхнула, треща, ярким огнем, от которого занялось и остальное тело Зеленого Козла.

Горел он довольно быстро, давая густой беловатый дым (принявший на миг очертания Лешего), приятный запах, вроде хвои с земляникой, и испуская похожий на жалобу свист. Через короткое время от полного некогда сил властелина лесов осталось лишь немного золы и нечто напоминавшее обуглившиеся и почерневшие корни сожженного пня…